Александр Мардань - Лист ожиданий
ОНА. Да, ты танцевал лучше всех. Но не это было главное.
ОН. А что?
ОНА. То, что ты ни на кого не был похож… И не старался быть ни на кого похожим. (Вера встает, прохаживается по комнате, перебирает цветы в вазе). Знаешь, первый раз я влюбилась в школе… В учителя литературы…
ОН. Красивый был?
ОНА. Не в том дело… Он мне тогда казался старым: представляешь, ему было 24 года! Борис Алексеевич… А потом увидела, как он с физичкой в коридоре целуется. Хотела в реке утопиться, страдала ужасно… И в театральное решила поступать, чтобы от него подальше. Через пару лет приехала домой и встретила его. И — ничего! Время и расстояние вылечили… И с тобой, думала, так будет. Не увижу год — и все пройдет. Но — не получается.
ОН (подливает коньяк). И что, поступила?
ОНА. Не прошла по конкурсу. Может, потому, что была в таком же платье, как одна дама из комиссии?.. Стояла за ним в ГУМЕ четыре часа и зубрила из Чехова: «Чем мне оправдаться?.. Я не мужа обманула, а самое себя…» Возвращаться в Горький не хотелось. Поступила на филфак.
ОН (обнимая Веру). Такой талант пропал!
ОНА. Не пропал. В семейных драмах играю без репетиций.
ОН. Ты, кстати, в курсе, что Горький переименовали?
ОНА (поверив серьезному тону Кости). Нет.
ОН. Был Горький, стал — Сладкий.
ОНА. Почему?
ОН. Так к вам же Сахарова выслали.
ОНА (смеется). Вот у кого талант пропал: врешь и не краснеешь!
ОН. Краснею я только в бане. Кстати, мы на пляж сегодня пойдем?
ОНА. Мне еще на рынок надо — чурчхелу купить. Я из поездок местные вкусности привожу. В Ялте красный лук купила…
ОН. Не понял!? В Москве с луком напряжёнка?
ОНА. Это же красный лук, сладкий, крымский.
ОН. Не пробовал. И зачем нужен сладкий лук?
ОНА (игриво смотрит на него). А зачем горький шоколад? Ты же сам говоришь — то, что было Горьким, может оказаться Сладким…
Вера задергивает шторы, в номере — полумрак.
ОН. А как же чурчхела?
Постепенно свет на сцене гаснет, слышен шепот, поцелуи… Из-за окна доносятся шум набережной, крики чаек и песня из магнитофона в ближайшем кафе:
«Лаванда, горная лаванда,
наших встреч с тобой синие цветы…
Лаванда, горная лаванда,
сколько лет прошло, но помним я и ты…»
Конец 3-го акта.
Акт 4-й
1985 год.
Красивый гостиничный номер «люкс». Большая двуспальная кровать. Цветной телевизор, картины на стенах. Хрусталь. В вазе, как всегда, 25 роз. Костя бродит по номеру, поправляет покрывало на кровати, смотрит на часы, проверяет, работает ли телефон. Обрывает лепестки одной из роз и бросает их на кровать. Включает радиоточку: звучит песня Антонова.
Моряку даны с рожденья
Две любви — земля и море,
Он без них прожить не может,
ими счастлив он и горд.
Две любви неразделимо
В нем живут — к земле и морю,
А граница между ним — порт, порт.
Константин подходит к телефону, набирает номер.
ОН. Алло, девушка, что с московским? Сел? Как — час назад, вы же сказали, что задерживается? Ах, два московских… Спасибо.
В дверь тихо стучат. Костя отворяет. В номер входит Вера, одетая с характерным шиком восьмидесятых. Видно, что она очень спешила. Ставит на пол большую дорожную сумку. Не сказав ни слова, они сливаются в долгом поцелуе.
ОН. Я до последней минуты не верил, что тебе удастся вырваться.
ОНА. Если бы ты знал, чего мне это стоило! Пришлось даже маму подключить. Она дала в посольство телеграмму, врачом заверенную, что серьезно больна и хочет видеть дочь. «Товарищи» пошли нам навстречу, тем более, что мы уже больше года в Союзе не были.
ОН. А мужа ностальгия не замучила?
ОНА. Его не отпустили. Ожидается приезд Шеварднадзе в Нью-Йорк, и все стоят на ушах. Я вчера утром в Москву прилетела — и сразу к своим девчонкам в «Спутник» звонить, они мне с билетом помогли, иначе бы я к тебе из-за этих туристов выходного дня не вырвалась. А ты как?
ОН. Путевку взял. Выходного дня. Шучу. Обмениваемся опытом с рижским портом.
Вера осматривает номер, заглядывает в ванную.
ОНА (вздыхая). Да-а… Бедненько, но чистенько.
ОН. Ты считаешь? По-моему, шикарный номер.
ОНА (снисходительно). Ты шикарных не видел… (Кивает на букет) Двадцать пять?
ОН. Как всегда. Ну, а с мамой-то повидалась?
ОНА. Весь вчерашний день была с ней. Ой, кстати! Я же твоей маме привезла… (роется в большой сумке, вытаскивает из нее какие-то пакеты и заглядывает в них) таблетки эти… Не могу найти. Разница во времени — восемь часов, я в полусне каком-то.
ОН. Да ладно, брось, потом найдешь. Куда они денутся?
ОНА. Нет, лучше сейчас, потом не до того будет (кокетливо смотрит на Костю и снова роется в сумке). Как мама-то?
ОН. Врачи говорят — серьезного ничего нет, но в ее возрасте с этим не шутят.
ОНА. Да где же?.. Кошмар…
ОН. Что случилось?
ОНА. Я их наверно в такси оставила. Искала кошелек, пакеты на сидение вынула… Надо звонить в таксопарк. (Садится к телефону, набирает номер.) Алло, добрый вечер! Я только что на такси приехала, и в машине сумку оставила. Подскажите телефон таксопарка. (После паузы.) Спасибо большое. Да, благодарю вас. (Кладет трубку.) Администраторы здесь такие любезные… Даже про наши семейные узы не спросили, когда в номер провожали.
ОН. Подожди, еще не вечер.
ОНА (набирает номер). Алло, девушка, добрый день! Вы мне не поможете, я в аэропорту… Что? Девушка, у меня один вопрос… Девушка!!!
Кладет трубку, растерянно смотрит на Костю и, подражая латышскому акценту, произносит: «По-русски не понимаю».
ОН (хохочет). Ура!!! Я наконец-то за границей! Здесь не понимают по-русски!
ОНА (по-прежнему растерянно). Я в Риге не первый раз, и никогда такого…
ОН. Это смотря на кого нарвешься. Не переживай, сейчас все устроим. Они же европейцы. Дай-ка телефон. (Набирает номер. Говорит по-английски.) «Здравствуйте! Не поможете ли вы мне? Моя жена…» (замолкает и, прикрыв трубку рукой, говорит Вере). Переключают на кого-то. (продолжает в трубку по-английски). «Здравствуйте! Моя жена полчаса назад ехала из аэропорта в гостиницу „Латвия“ на такси и забыла в машине пакет с лекарствами. Не поможете ли вы мне… О, да, гостиница „Латвия“, номер 911. Да, буду очень благодарен». (кладет трубку и вздыхает.) Обещали привезти, но я разочарован.
ОНА. Чем?
ОН. Это не Рио-де-Жанейро. К дуракам и иностранцам у нас по-прежнему относятся лучше, чем ко всем остальным.
ОНА. Как жаль, что ты не был в Америке… С твоим английским тебе было бы еще интереснее, чем мне.
ОН. Вера, ты же знаешь, что у нас немому выехать за рубеж гораздо проще, чем полиглоту.
ОНА. Ошибаешься, документы инвалидов на загранку вообще не принимаются, за исключением ветеранских поездок.
ОН. Почему?
ОНА. Да потому, что представители советского народа не могут быть немыми, глухими, одноногими или однорукими. Как, впрочем, и одинокими, то есть без родственников.
ОН. А одиноких почему не выпускают? Чем не угодили?
ОНА. А ты пофантазируй…
ОН (подходит к Вере и крепко обнимет ее). Верка! Ты соскучилась?
Целует ее. Вера вдруг вырывается
ОН. Что, еще что-то забыла?
ОНА. Я про лекарства… Наверное, не надо было звонить.
ОН. Почему?
ОНА. Пакеты эти американские с надписями, и внутри коробки с таблетками, и все на английском… Ты уверен, что таксист сюда пакет принесет, а не в «комитет глубинного бурения»? И придет уже не один…
ОН. И ты с ними не договоришься?
ОНА. Скажешь тоже! Я же не дома!
ОН (притворно-скорбно). Ну, тогда все… Ночевать будем не здесь, а… а как будет «Лубянка» по-латышски?
ОНА (озабоченно). Очень смешно!
Некоторое время сидят рядышком на диване в полном молчании. Костя снова обнимает Веру, но она мягко отстраняется.
