Татьяна Майская - Забытые пьесы 1920-1930-х годов
АКУЛИНА. Ох, Яковлевна, простила я ему все! Позови он меня — соколом быстрым к нему бы полетела.
ЯКОВЛЕВНА. Вот то-то и плохо, что ты царицу небесную не почитаешь, тебе жребий пал за веру православную постоять да против супостатов сражаться, а ты, ничего не глядя, обиду забыла, готова к богохульнику лететь и о святых иконах не думать.
АКУЛИНА (плача). Ох, тяжко мне, Яковлевна, тоска мою душу заела! Нет мне ничего на свете милее Сергея. Ни одной ноченьки глаз не сомкнула, и душенька у меня раздвоилась. Не изменница я, не предательница; приди, позови Сергей — в поганую избу его не пойду и жить по-новому, без икон, не стану, а только если бы сюда пришел, приласкала бы его, моего голубчика, накормила, ночку бы с ним поспала, и тоска бы у меня от души отпала.
ЯКОВЛЕВНА. Непорядок у тебя в голове, баба! Так мысли бегут, как бисер рассыпаются, а толку никакого. Ты бы лучше о детях подумала. (Встает.) Будет сумерничать, вставай! Угольков в самовар подложу, чайку попьем — все будет веселее.
Зажигает лампу и подкладывает угли в самовар.
АКУЛИНА (тем же голосом). И царицу небесную мне жалко, и без икон, без церкви жить не могу, и без Сергея мне легче удавиться, чем при живом муже вдовою быть.
ЯКОВЛЕВНА. Слезай, будет реветь-то! Поревела — и ладно. Ты бы вот лучше внимание обратила на Кузьмича! Малый сохнет по тебе, и в лавочке у него забираем, душа человек, и каждое воскресенье в церковь ходит. Пристроилась бы к нему, жила бы так, умирать не надо.
Стук в дверь. АКУЛИНА спрыгивает с сундука.
ЯКОВЛЕВНА. Что? Ждешь все Сергея? Не придет — девка не пустит.
Отворяет дверь, входят ДЕТИ.
АКУЛИНА (бросаясь к ним). Детушки вы мои ненаглядные! Сенюшка, Мишенька! Да живы ли вы, мои деточки?!
СЕНЯ и МИША (вместе). Живы, здоровы.
АКУЛИНА (обнимая их поочередно). Садитесь, деточки, небось, есть хочется?
МИША. Страсть проголодались! С утра не евши!
АКУЛИНА начинает хлопотливо бегать по избе. Она вся оживилась и напоминает прежнюю энергичную Акулину.
ЯКОВЛЕВНА. Ну, как поживаете? Отец-то, слышно, не собирается к нам?
МИША (протяжно). Нет.
АКУЛИНА (все ставит на стол, кормит их. Волнуясь). Ну, как Сергей-то? В завкоме?
СЕНЯ. В завкоме.
АКУЛИНА. Да где же он обедает-то?
МИША. Кое-как пробавляется. В клуб ходит — насчет еды скучно.
АКУЛИНА. Господи! Да пришел бы ко мне, я б его накормила.
ЯКОВЛЕВНА. Дюжа богатая стала. Самой есть нечего.
АКУЛИНА. Ну, как отец-то… один?
ЯКОВЛЕВНА. Эта-то, завкомская, шляется к вам?
МИША. Каждый вечер сидит у нас.
АКУЛИНА (подскакивая). Сидит?!
СЕНЯ. До полночи. Как ни проснешься, они все сидят, разговаривают.
АКУЛИНА. Каждый вечер?
МИША. Ни одного дня не пропустила.
ЯКОВЛЕВНА (к Акулине). Что, говорила я тебе? А ты нюни распустила! Сергей да Сереженька.
АКУЛИНА. Господи, батюшка! (Вздрагивает.) Царица небесная!
ЯКОВЛЕВНА. Ну как? Не слышно, в дом-то к вам не собирается?
СЕНЯ. Все о новой жизни толкуют, как новую жизнь будут строить!
АКУЛИНА. Новую жизнь?
ЯКОВЛЕВНА. Знаем мы эту новую жизнь! Накобеляются — и ладно. (К Акулине.) Губы-то трепала зря — девку и в дом было пускать нечего.
МИША. Вчерась вечером всю квартиру осматривала, все указывала отцу, где что поставить нужно.
АКУЛИНА. Осматривала? Матушка, царица небесная!
ЯКОВЛЕВНА. Ну, а отец-то ничего не говорил насчет матери? Не говорил, чтоб домой-то вернулась?
МИША (решительно). Нет!
СЕНЯ. Завкомская-то говорила, чтоб к матери нас не пускать: «Им, говорит, необходимо коммунистическое воспитание».
АКУЛИНА (вспыхивая). Что?! К матери не пускать! Так и сказала?
МИША. Так и сказала. (Встает.) А мы все равно бегать будем.
СЕНЯ. Пусть ее брешет! (Тоже встает, ищет шапку.)
ЯКОВЛЕВНА. Ну и шлюха!
АКУЛИНА. Вы куда ж?
МИША. Домой побежим, а то отец заругается.
АКУЛИНА (крестит их, сквозь слезы). Деточки вы мои!
СЕНЯ. Завтра придем!
АКУЛИНА быстро роется в ящике, завертывает что-то в бумагу, дает СЕНЕ.
АКУЛИНА. Сенюшка! Ты отдай отцу, а то он, небось, не евши, а как к вечеру придет, ты ему подложи, не говори, что от матери, а то есть не станет, а скажи, что в булочной купили. На!
Сует ему в руки.
СЕНЯ. Хорошо!
АКУЛИНА. Сенюшка, Мишенька!
Плачет, обнимает их, ДЕТИ уходят.
ЯКОВЛЕВНА (подходит к самовару, дует). Ну, вот и самовар поспел! Накрывай на стол-то! Хоть бы Кузьмич заглянул. Не твоему чета, человек обходительный, и домишко есть, и рухлядишко. Будь я на твоем месте, так я бы нос утерла Сергею.
АКУЛИНА (отрывисто). Мне на мужиков и глядеть-то противно.
ЯКОВЛЕВНА (заваривая чай). Еще нужды не видела, оттого и противно. Хорошо, пока работенка есть, а тоже и с работой уходишься. Не такие годы, чтоб по людям мытариться.
Стук. АКУЛИНА нервно оборачивается.
АКУЛИНА. Ой, батюшки!
ЯКОВЛЕВНА. Так и пришел! Жди больше!
Подходит к двери, отпирает, входит КУЗЬМИЧ в куртке, в сапогах, франтоватый, с жизнерадостным, веселым лицом.
КУЗЬМИЧ (весело). Мое вам почтение! Чай изволите попивать? Гостя не прогоните?
Снимает фуражку, здоровается.
ЯКОВЛЕВНА (оживляясь). Хорошему человеку завсегда рады!
КУЗЬМИЧ. Акулине Мефодьевне конфеток прихватил: она у нас теперь вроде как вдовствующая царица.
ЯКОВЛЕВНА. Мы и так, Кузьмич, тебе много обязаны. Без зазрения совести у тебя в лавке забираем, а когда отдадим — неизвестно!
КУЗЬМИЧ. Можете и не отдавать совсем. От ваших денег, все равно что от трудов праведных, не наживешь палат каменных.
Все садятся за стол; Акулина с задумчивым, но мягким лицом; КУЗЬМИЧ с эффектом сначала раскрывает коробку конфект, кладет на стол, потом вскрывает коробку с печеньем, затем вынимает из кармана яблоки и под радостно-удивленные возгласы ЯКОВЛЕВНЫ выкладывает все на стол.
ЯКОВЛЕВНА (радостно). И… и… Да что ж это, батюшка! Целый магазин! Точно на именины!
КУЗЬМИЧ. Я к Акулине Мефодьевне всегда иду как на именины. (Всматривается в нее.) Никак опять плакали, Акулина Мефодьевна? Вот сестра милосердия! Вам бы только, Акулина Мефодьевна, ходить по покойникам! Дорогие бы вам деньги платили, ежели бы каждого покойничка так оплакивали! И охота вам дорогие слезки задаром проливать?
ЯКОВЛЕВНА. Дура, оттого и плачет. Я об ней думала как об умной бабе, а выходит, что у нее в голове ума мало.
КУЗЬМИЧ. Это вы все о муже убиваетесь? Поверьте моему слову, Акулина Мефодьевна, — раз он партийный человек, это не человек для жизни! Чувствий у них никаких, только одна дума: как партия? Я так полагаю, что у них вместо души известка образовалась.
АКУЛИНА. Мой Сергей не такой.
КУЗЬМИЧ (с увлечением). Не беспокойтесь, такой же, как все! Партия у них идет за все: и за жену, и за мать, и за семью. Мертвые люди! Вы к ним всей душой, а у них мозги шиворот-навыворот все выворочены. Плачьте не плачьте, хоть вдрызг лопните, жалости у них никакой нету.
ЯКОВЛЕВНА. Ну, право слово! Умного человека приятно послушать.
АКУЛИНА. Пятнадцать лет прожили вместе, какой был Сергей сердечный да ласковый!
КУЗЬМИЧ. Ну, значит, на линию не взошел. А вот как теперь от семьи отшился, помяните мое слово — никакого сочувствия не найдете. Считайте, что помер человек — и ладно.
АКУЛИНА (сквозь слезы). Мне похоронить Сергея — легче самой умереть.
КУЗЬМИЧ. Совершенно напрасно! Эх, Акулина Мефодьевна, и охота вам в такое глубокомыслие вдаваться! Жизнь наша сейчас — одна фантазия! Тут нужно петь тру-ля-ля (напевает), а вы вроде как схиму на себя приняли.
