Владимир Пистоленко - Раннее утро
К о б з и н. Ну, знаете, здесь по митинг… Еще раз спрашиваю вас: что предлагает ваш комитет?
Б а л а х н и н. Наш комитет изложил предложения в своем письме. Выход один.
К о б з и н. Покинуть город? Читали такое письмо.
Б а л а х н и н. Не иронизируйте. День промедления — десятки, сотни жизней. Иного выхода я не вижу.
А л и б а е в. Неправда, выход есть: драться! А тебя я бы расстрелял как сволочь, как предателя.
К о б з и н. Товарищ Алибаев…
Б а л а х н и н. В таких условиях невозможно вести переговоры. Невозможно.
К о б з и н. А собственно, больше не о чем говорить. Письмо мы еще не обсуждали.
Б а л а х н и н. Письмо можно обсудить сейчас, не откладывая…
К о б з и н. Обсудим. Сейчас, к сожалению, нет времени.
Б а л а х н и н. Хорошо. Я еще зайду. (Уходит.)
Входит И р и н а.
И р и н а. Вот. Подписка.
К о б з и н. Можете идти.
И р и н а. Документы?
К о б з и н. Остаются у нас.
Ирина уходит. Все явственнее доносится церковное пение.
А л и б а е в. Ты что, комиссар, будешь обсуждать их предложение?
К о б з и н. Нет.
А л и б а е в. А почему не сказал этой балаболке?
К о б з и н. Потому что не все ему нужно знать.
А л и б а е в (Обручеву). Где там поют?
О б р у ч е в. А вот. По улице идут.
В воротах показывается т о л п а ж е н щ и н. Впереди с т а р у х а с иконой в руках и ю р о д и в а я монахиня. С пением они входят во двор, подходят к крыльцу.
C т а р у х а. Говори, матушка Мелания, говори, наша заступница перед господом.
Ю р о д и в а я. У-у-у-у! У-у-у! Беси! Беси! Беси!
C т а р у х а. Слыхали, комиссары? Безбожники! Про вас говорит мать Мелания — беси! Говори, матушка.
Ю р о д и в а я. Птенчик. Дитенок. В ямку. В ямку. Ам! Ам!
Г о л о с. Детишков наших в ямку. С голоду!
Г о л о с. Сами полезайте в яму!
Ю р о д и в а я. Убили птенчика. И еще убьют. Господу помолимся. (Кланяется во все стороны.) За упокой. За упокой.
Послышался чей-то плач.
Земля горит. Плачет мать. Плачет! Поклонимся господу! (Запела.) «Ягодинка, ягодника, ягодиночка моя!» (Притопывает в такт песне.)
К о б з и н. А ну хватит этого спектакля. Товарищи женщины, говорите, зачем пришли.
Г о л о с а: Степной волк тебе товарищ.
— Хлеба, хлеба дайте!
— Погибаем!
— Детишки примирают!
К о б з и н. Слушайте, женщины, сестры, матери! Нету у нас хлеба! Нету!
Г о л о с. Так постреляйте нас всех.
Во двор входит С т р ю к о в, затем А н н а.
C т а р у х а. А куда вы хлеб дели? Пока был атаман — и хлеб был.
К о б з и н. Хлеб атаман вывез.
Г о л о с а. Брешешь! За границу вывезли! Ерманцу продали! И сами продались.
Ю р о д и в а я. Продались! Продались! Продались!
Г о л о с. Бабы! Бей!
Замелькали лопаты, вилы.
Г о л о с а. Бей!!
Вперед метнулась Анна.
А н н а. Кого бить? Бабы! Женщины! Кровь свою!
C т а р у х а. А ты уйди от греха дальше.
А н н а. Бейте! Меня бейте первую…
Г о л о с. Она с ними, с комиссарами!..
А н н а. Я за правду, за правду!
Анну отталкивают. С грозными криками толпа поднимается на крыльцо. Алибаев рывком выкатывает пулемет, припадает к нему.
А л и б а е в. Осторожно! Кусается.
С криком толпа отступает, остается лишь старуха.
C т а р у х а. Стреляй! Стреляй, ирод!
К о б з и н. Люди, стрелять он не будет. (Алибаеву.) Закати обратно.
Во двор входят Н а д я, К о н я х и н, с т а р и к, ж е н щ и н а с с а м о в а р о м. У Нади револьвер.
Г о л о с. Хлеба дайте!
Н а д я. Хлеба? Петр Алексеевич, женщины, нашли мы хлеб, всех голодающих хватит накормить. (Юродивой.) А ты тоже пришла сюда хлеб просить?
C т а р у х а. Божьего человека не тронь!
Н а д я. А знаете, где мы хлеб нашли? В монастыре. У божьих людей купца Стрюкова хлеб спрятанный. Убегаешь, божий человек? Там и спекулянта поймали. Вот он!
К о н я х и н. Зачем так, Надя? Прошу выслушать, люди добрые, товарищ комиссар. Никакой я не спекулянт. Я подневольный человек. Приказчик…
К о б з и н. Корнеева, в чем дело?
Н а д я. Это стрюковский приказчик Коняхин… Мы склады нашли… В монастыре. И на земле и под землей. Весь город накормить хватит. Спрашивала я тебя, Коняхин?
К о н я х и н. Что спрашивала?
Н а д я. Все ли хозяин вывез?
К о н я х и н. Спрашивала. Не мог я сказать, — чужое.
Н а д я. Обманул он, Петр Алексеевич, так же как и Стрюков. Скрыл, а сам тайком торговлю устроил.
К о н я х и н. Опять же — не свое.
Н а д я. Шкуры с людей сдирает. (К старику.) Папаша, где ваши часы?
С т а р и к. Вот они. (Кобзину.) Это мне, понимаешь, от адмирала Макарова подарок за храбрость. Тут написано. Серебряные. Вот, значит, пришлось на пшено…
К о н я х и н. А я у тебя часы просил? Просил? Ты сам набивался.
С т а р и к. Набивался, правда, — голод не тетка.
К о б з и н. Значит, на пшено часы меняли?
С т а р и к. На пшено. И жалко, подарок все же, а в доме ни синь пороху… Что делать? Внучата плачут. Куда денешься?
К о б з и н. Сколько он вам давал пшена?
С т а р и к. Два фунта, господин комиссар. Перед всем народом.
К о н я х и н. Не для себя ведь я. Мы люди подневольные.
К о б з и н. А вы самовар, что ли, ему предлагали?
Ж е н щ и н а. А вам какое дело, что я предлагала? Как с голоду помирать, так никто не видит, а как нашелся добрый человек, так за горло берут.
К о б з и н. Вы не кричите.
Ж е н щ и н а. Нет, я буду кричать! У меня шестеро по лавкам. Мать часует… а самовар что, протянем ноги — не все равно, кому достанется.
К о б з и н. Сколько он вам давал?
Ж е н щ и н а. Пять фунтов пшена. Я только говорю, что маловато. Ну, хоть полпуда бы!.. (Вдруг всхлипнула.) Это же мое приданое…
К о б з и н. Так вы, значит, приказчик Стрюкова?
К о н я х и н. Приказчик. И все делаю, как велел хозяин.
А л и б а е в (Стрюкову). Значит, ты врал, господин Стрюков?
Коняхин поражен, оторопело смотрит на Стрюкова.
С т р ю к о в. Я? (Коняхину.) А ну сказывай, какую ты тут спекуляцию разводишь на моем хлебе?
К о н я х и н. Иван Никитич…
С т р ю к о в. А склады мои ты имел право открывать? Я ему не велел открывать склады!
К о н я х и н. Я людей жалеючи… Иван Никитич!
С т р ю к о в. Жулик ты, мошенник!
К о б з и н. Значит, это вы сами завели коммерцию?
К о н я х и н. От сердца, от доброты душевной…
К о б з и н. Корнеева, отведи его в ревтройку. Пусть судят за спекуляцию сейчас, немедленно. И приговор обнародовать тут же.
C т а р у х а. А ну пропустите. Господи, благослови. (Бьет Коняхина.)
К о н я х и н (падает на колени). Господин комиссар, люди добрые, простите…
А л и б а е в. Встань, а то сапогом двину. Смотреть противно.
C т а р у х а. Бабы, берите его!
К о б з и н. Товарищи женщины, самосуда не надо. Советская власть осудит.
Н а д я. Петр Алексеевич, я бы и этого (показывает на Стрюкова) заодно.
К о б з и н. Веди того, Корнеева! С этим еще разговор будет.
Н а д я. Иди, спекулянт чертов!
Коняхин и Надя уходят, за ними хлынула толпа.
К о б з и н (Стрюкову). Так, значит, вы врали, когда мы спрашивали о запасах продовольствия?
С т р ю к о в (угрюмо). Отнекиваться некуда. Только вы и то поймите — купцу не пристало рассказывать про свои дела. Ну, есть у меня в городе хлеб. Есть. Остался.
А л и б а е в. Ты молодец. Бутова обманул — нарушил приказ. Теперь нас.
К о б з и н. Сколько хлеба осталось?
С т р ю к о в. Да так пудов тысяч с двадцать, не собирался я продавать его.
К о б з и н. До прихода Бутова берегли?
С т р ю к о в. Нет. Торговые дела. Думал, цены, мол, поднимутся. Приказ будет — теперь велю продавать.
К о б з и н. Надо было раньше. Сейчас сами распорядимся.
С т р ю к о в. Как распорядитесь? Забрать хотите?
К о б з и н. Конфискуем.
С т р ю к о в. Значит, за здорово живешь? Дожили. А меня за мой же хлеб потянут на тройку, как Коняхина?
К о б з и н. Нет, сегодня но потянут. Хотя надо было первым. Уговор помните?
