Проспер Мериме - Театр Клары Гасуль
Донья Франсиска. Ну и что же? Ты все еще не догадываешься? Я вижу, с тобой окольные пути не помогут. Ты сама сказала, что любовь сильнее всех законов — божеских и человеческих. Ты поймешь меня и простишь... Так вот, милый друг, я люблю священника, и священник этот — отец Эухеньо.
Донья Мария. Боже правый! Отец Эухеньо!
Донья Франсиска. Он самый. Некоторое время я боролась, но теперь я готова оплакивать потерянные дни, принесенные в жертву добродетели или, верней, предрассудку. Дорогая моя! Ты знаешь только дружбу да еще, быть может, бредни, которые ты принимаешь за любовь... Но истинная любовь, любовь запретная... О Марикита! Я люблю тебя больше всех женщин на свете!.. Не знаю, чего бы я ни сделала для тебя... Так вот, если бы для спасения этого человека понадобилось... Но что за безумие гадать о невозможном! Нет, ангел мой, найти возлюбленного не значит потерять подругу. Я счастливейшая из женщин: у меня нежный возлюбленный и верная подруга.
Донья Мария (подавлена). Отец Эухеньо!.. Он любит тебя!
Донья Франсиска. Я вижу, твои устои поколеблены, но убеждения твои или, скорей, предрассудки так укоренились в твоей душе, что ты не можешь найти мне оправдания. По-твоему, уж раз священник, значит, не человек. Тебе кажется это кощунством, святотатством. Я сама так думала, пока не уступила чувству, а вот теперь, когда только им и живу, я рада, что могла хоть чем-нибудь пожертвовать для моего Эухеньо. О, зачем я не была раньше более набожна! Тогда б я могла пожертвовать для него боязнью ада, пренебрегла бы спасением души. В этой жертве, в этом стремлении все претерпеть ради любимого человека заключена высшая духовная радость.
Донья Мария. А он любит тебя?
Донья Франсиска. Любит ли он меня? Любит ли он меня? И ты меня спрашиваешь об этом!.. Любит ли он меня? Да в его сердце кровинки нет, которая не была бы моей, нет мгновения в жизни его, когда бы образ мой не стоял перед ним... А между тем, дорогая, я ему с утра до вечера твержу, что он меня не любит, и он в свой черед... Уж и бесим мы друг друга — просто сил никаких нет! Но ссоры эти прелестны, — ради них стоит жить. Знаешь, милая, ему предлагали ехать в Испанию, там его сейчас же посвятили бы в епископы, но из-за меня он отказался.
Донья Мария. И давно вы любите друг друга?
Донья Франсиска. Право, не знаю. Теперь мне кажется, что я с первого взгляда в него влюбилась, а по-настоящему и полутора месяцев не прошло, как мы друг другу признались в любви. С первого же дня он показался мне самым умным человеком из всех, кого я знала. Мне нравилось каждое его слово. Я запоминала самые незначительные его фразы. Все мужчины сразу показались мне неумными, мне становилось весело только в присутствии Эухеньо. Вскоре я заметила, что и он обратил на меня особое внимание. Он говорил со мной чаще, чем с моими подругами, забрасывал меня вопросами, а я всякий раз, как он ко мне обращался, от волнения отвечала ему невпопад. Когда мы собирались по вечерам у игуменьи на уроки музыки, он неизменно садился за моим стулом, и, когда я играла, я все время видела его лицо в зеркале, что висит над фортепьяно. Сколько я делала ошибок! Я бывала зачарована, потрясена, почти в беспамятстве. Мне казалось, что ноты, зеркало — все куда-то плывет. И тогда ко мне подходила ты, моя добрая Марикита, показывала, на чем я остановилась, ободряла меня, затем облокачивалась на мой стул, и в зеркале я видела теперь две головы рядом: твою и Эухеньо. Казалось, вы оба так меня любите, вы бросали на меня такие ласковые взгляды! Бедная Мария! Когда ты пела, — а ведь поешь ты вдесятеро лучше меня, — отец Эухеньо тебя и не слушал; он с нетерпением ждал, когда кончится музыка и он сможет подойти ко мне и поговорить. Тут-то я и заметила, что люблю его, и сперва это меня сильно встревожило. Любить священника! Мужчину, которому запрещено жениться! Но я сейчас же вспомнила про жен священников, которых встречала в Лондоне, потом мне приходили на память женщины, несчастные в семейной жизни... Я не знала ни одной женщины, которая в браке нашла бы свое счастье... И все же я избегала оставаться наедине с отцом Эухеньо, перестала с ним разговаривать, глядела на него лишь украдкой и замечала, что он печален, что глаза его при взгляде на меня становятся влажными и словно молят о чем-то... Мы оба тогда были очень несчастны... И вдруг я узнаю, что он пошел в монахи не по призванию, а что так сложились обстоятельства. Ты не поверишь, дорогая подруженька, как я страдала от одной мысли, что он ушел от мира из-за несчастной любви. Отец Эухеньо любит другую, — этого я не могла перенести! Я еще не знала наверное, люблю ли его, но уже ревновала... Ревность... Какая это жестокая вещь, Марикита! Да не омрачит твою душу эта низкая страсть! Сколько ночей я провела без сна, орошая подушку слезами и кусая простыни от ярости!.. Наконец, я узнала, чтó на самом деле заставило его надеть эту гадкую рясу.
Донья Мария. Что же, любовь?
Донья Франсиска. Его мать опасно заболела... Врачи приговорили ее... Она была очень набожная женщина. Эухеньо тогда было самое большее семнадцать лет. Умирающая мать сказала ему: «Если ты дашь обет посвятить себя богу, я уверена, что ты испросишь исцеление твоей матери». Он не раздумывал и, хотя уже учился на доктора, бросил все, сделался священником, и мать его выздоровела.
Донья Мария (тихо). Какое самопожертвование!
Донья Франсиска. Чем больше я о нем узнавала, тем сильнее к нему привязывалась. Я была убеждена, что и он любит меня, но что возраст и сан удерживают его от объяснения. Я решила поговорить с ним первая и кружным путем подойти к слову «любовь», но когда наступал момент произнести это волшебное слово, смелость мне изменяла, и я не решалась. Наконец, однажды вечером мы танцевали в саду при лунном свете. Он стоял, прислонившись к этому дереву, и смотрел на нас. Во время танцев у меня с головы упал цветок прямо к его ногам. Он сделал вид, что не заметил, а сам будто нечаянно уронил платок, нагнулся и поднял его вместе с цветком. Кончили танцевать, я подхожу к нему и, смеясь, говорю, а сама вся дрожу и слышу, как сердце бьется в груди: «Отец Эухеньо! Вы подняли мой цветок, отдайте мне его!..». Я поняла, что это его огорчило. Он снял с груди цветок и отдал. В этот миг луна спряталась за облачко. И он мне сказал: «Вы бросили цветок, как безделицу, а я его поднял, как сокровище, — зачем же вы его у меня отнимаете?». Он улыбался и как будто бы шутил, но нам было тогда совсем не до шуток. Я ответила: «Раз вам так хочется, я вам его подарю. Возьмите!». Протянула руку, цветок упал, рука моя очутилась в его руке. И тут у меня так закружилась голова, что я чуть не упала, но он поддержал меня. Не помню, что он мне говорил и что говорила ему я, не знаю, сколько времени мы пробыли под деревом, но, расставаясь, мы уже знали, что любим друг друга, и нашли способ видеться... Сказать тебе, какой? Ты еще, пожалуй, рассердишься на меня. Я притворилась, что хочу исповедоваться, пошла в церковь, стала перед ним на колени, и там, в исповедальне, вместо признания в грехах и наставлений бог услышал признания в любви. Мы касались друг друга лишь кончиками пальцев, но его горячее дыхание опаляло мне уста... и в порыве страсти мы целовали решетку... О, если бы я могла тогда броситься в его объятия, я согласилась бы умереть за один этот час блаженства!
Донья Мария. И вы счастливы?.. А если вас застанут?
Донья Франсиска. О, это невозможно! Эухеньо так осторожен! В сад он приходит ночью, и всего один раз я с трудом уговорила его зайти ко мне в комнату. Это было безумие с моей стороны: ты знаешь, моя келья — рядом с кельей игуменьи, там слышно каждое слово. По счастью, мать Моника храпела вовсю, и в этом было наше спасение. Обычно мы встречаемся здесь. Вон кустик душистого вереска[5], видишь? Дорогая Марикита! Мы были здесь вчера ночью, я держала его за руку, голова его склонилась ко мне на грудь, я ощущала биение жилки на его виске. Мы были так полны, так потрясены своим счастьем, что не могли говорить, — мы только вздыхали по временам, глядя на звездное небо. Мы видели, как Южный Крест[6] медленно склонялся к горизонту. Порою легкий ветерок, дувший с моря, осыпáл нас апельсинными листьями... Ах, Марикита, как нам было хорошо! Если бы ты знала, какие радости дарит любовь! Не могу понять, почему от этого не умирают... (Прячет голову на груди доньи Марии.) Ах, Мария, Мария!.. Нет, вам, сударыня, рано знать все эти тайны... Ты еще слишком молода, мой дружок. Я на три года старше тебя, а давно ли сама их постигла? Ты можешь подождать, у тебя все еще впереди... Одно меня тревожит: мы без пристанища, кочуем. А что будет, когда пойдут дожди? Уж тогда в сад не выйдешь. Разве что в шалаше садовника...
Донья Мария (с горькой улыбкой). И ты воображаешь, что ты очень предусмотрительна?.. Жестоко ошибаешься! Месяца не пройдет, как все узнается. Увидят, как отец Эухеньо лазает по монастырским стенам... поймают... дознаются про вашу любовь... его заточат куда-нибудь в монастырь траппистов, а тебя — к «Кающимся грешницам». Почему ты не бежишь с ним? Поверь, это самый разумный путь... единственная возможность спастись.
