Хулия Наварро - Стреляй, я уже мертв
Не вызывало сомнений, что со временем Марина станет настоящей красавицей. От отца она унаследовала стройную фигуру, длинные ноги и изящные руки; от матери — светлые волосы и ярко-синие глаза. Но было в ней также нечто такое, чего явно недоставало обоим ее родителям: жизнерадостность и ни с чем не сравнимый дар сопереживать всем вокруг.
Однажды Мухаммед признался подруге, что его отец хочет, чтобы он стал врачом, и собирается отправить его учиться в Стамбул или в Каир, и что это очень огорчает Мухаммеда. Марина постаралась его утешить, заявив, что, если он будет врачом, она станет его помощницей.
Самуэль очень подружился с Яковом и Касей, а также с Луи, а вот с Ариэлем, бывшим рабочим из Москвы, отношения оставались несколько натянутыми.
Луи был сыном какого-то французского бонвивана, который обрюхатил молодую еврейку. Отец Луи занимал видное положение в обществе и частенько наведывался в Россию, в том числе и в Москву. Во время одной из таких поездок он и встретил будущую мать Луи. Незадолго до этой встречи он приехал в Москву и остановился в доме своих друзей. В один прекрасный день он вернулся домой с горящими от возбуждения глазами и признался хозяйке дома, что увидел на улице некую девушку. Очень красивую девушку, уточнил он. Он был прямо-таки одержим этой незнакомкой и дал себе слово, что не уедет из Москвы, пока не добьется ее взаимности. Надо сказать, это оказалось совсем непросто, но в конце концов девушка не устояла перед чарами француза, всегда столь галантного и внимательного.
Француз соблазнил девушку, и вскоре выяснилось, что она забеременела. Разумеется, пожениться они не могли, но он обещал заботиться о ребенке. Он купил довольно скромный домик, где и поселил их с матерью. Он навещал их по меньшей мере раз в год, но в конце концов настал день, когда отец больше не вернулся. Мать объяснила Луи, что его отец женился на девушке своего круга, и теперь они встречаться не будут. К счастью, он не забыл о них, и мать Луи каждый раз облегченно вздыхала, когда от него по почте приходили деньги. Конечно, она не могла дать сыну такое образование, о котором тот мечтал, но, по крайней мере, он выучил французский язык. «По крайней мере, — говорила ему мать, — ты говоришь по-французски. Тебе очень повезло, что отец всегда говорил с тобой на своем родном языке».
Луи был высоким, темноволосым и очень сильным. Он был моложе Самуэля — ему еще и двадцати пяти лет не исполнилось — и свято верил в социализм, как, впрочем, и Ариэль, с которым он познакомился на заводе.
Самуэль не понимал, как мог Луи подружиться с таким человеком, как Ариэль — настолько разными они были. Однако Луи всей душой был предан Ариэлю, которого считал своим наставником в вопросах политики. Это Ариэль открыл ему мир социализма, это Ариэль изо дня в день твердил, что он не должен оставаться в стороне, когда люди в царской России живут лишь немногим лучше, чем рабы. Это Ариэль уверял его, что проблема вовсе не в том, что они — евреи, а в том, что Россия оказалась в руках расточительных и бессовестных аристократов, но однажды настанет день, когда рабочие и крестьяне восстанут плечом к плечу, невзирая на религиозные взгляды. В конце концов оба дошли до такого отчаяния, что вслед за многими другими молодыми людьми решили последовать по стопам группы «Билу» и отбыть из России в Палестину, на родину своих предков, которых в давние времена оттуда изгнали. Друзья скопили немного денег, на которые и совершили довольно рискованное путешествие, которое закончилось в Яффе.
Каждую неделю Самуэль навещал Абрама. Врач стал его хорошим другом и охотно покупал у него лекарства. Кроме того, Самуэлю очень нравился сын Абрама, Иосиф, как и его жена Юдифь. Самуэль очень любил слушать, как Рахиль и Юдифь болтают на ладино
— Мы с невесткой — испанки, — с гордостью поведала Рахиль.
Рахиль не переставала беспокоиться о Самуэле и без конца рассказывала ему разные истории об испанских евреях, изгнанных со своей родины и нашедших приют в Османской империи.
— Нам не в чем обвинить турок. Когда мои предки приехали в Салоники, они обрели там вторую родину. Там, неподалеку от двора султана, жило много влиятельных евреев, которые сумели заслужить доверие султанов. Ах, Салоники! Вы должны были о них слышать.
Абрам снисходительно улыбнулся: его всегда забавлял несокрушимый энтузиазм жены, оживавший в ней всякий раз, когда заходил разговор о Сфараде [9].
— Мы родом из Дароки, это недалеко от Сарагосы, — говорила Рахиль, водя пальцем по старой карте, на которой отыскивала этот город в провинции Арагон, который ее предкам когда-то пришлось покинуть. — Там наш дом, и когда-нибудь мы туда вернемся. Со стороны испанцев было большой ошибкой выгнать нас из страны; султан Баязид принял нас, и к его услугам оказались золотые руки наших мастеров, мудрость наших ученых, предприимчивость наших торговцев. Султан был рад, когда мы обосновались в Салониках, и защитил нас. Кстати, вы знаете, что это наши предки шили форму для янычар — элитных войск турецкой армии? Представляете, насколько велико было его к нам доверие? Он доверил нам даже сбор налогов с купцов. Мы обладали более бурным темпераментом, чем другие евреи, и Салоники вскоре стали походить на испанский город.
— Вовсе не мусульман нам нужно бояться, а христиан, — добавила Юдифь. — Это они повинны во всех наших несчастьях. Османы никогда не требовали, чтобы мы отреклись от нашей веры; напротив, они уважают нас, ибо мы чтим одного с ними Бога и его пророков. Моя семья вынуждена была бежать из Толедо. Родители рассказывали, что их деды, а также деды их дедов на протяжении многих лет спокойно жили и процветали в Салониках. Один из моих предков даже служил в королевском архиве Блистательной Порты в Стамбуле.
Обе они — и свекровь, и невестка — обладали открытым и веселым характером, и Самуэль знал, что они всегда рады видеть его в своем доме, где Рахиль угощала его вкуснейшими блюдами испанской кухни, которые она умела готовить, как никто другой. Особенно любил Самуэль ее «испанский хлеб» — то есть миндальный бисквит, рецепт которого достался Рахили в наследство от матери, а той — от ее матери, и так до бесконечности.
— Тебе просто необходимо жениться, — советовал ему Абрам.
Однако Самуэль даже помыслить не мог о том, чтобы последовать совету врача: лицо Ирины, как живое, стояло у него перед глазами.
Ирина довольно часто ему писала, как, впрочем, и Михаил, и Мари. Писали ему и друзья — Ёзя и Константин Гольданский; благодаря им он знал, что происходит в Санкт-Петербурге.
Для Мари оказалось настоящим счастьем, что Ирина и Михаил живут с ней. Ирина стала для нее дочерью, которой у нее никогда не было, а Михаил — обожаемым внуком. Все были довольны, хотя Ирина жаловалась, что Мари слишком балует Михаила.
Мари умоляла его вернуться в Париж и наконец-то серьезно поговорить с Ириной: согласна ли она выйти за него замуж. Однако Самуэль все никак не решался. Письма Ирины были дружелюбны и вежливы, но в них не было ни единого намека на любовь. Самуэль не хотел себя обманывать; он знал, что Ирина не любит его, и что она счастлива в своей новой жизни, которую столь нежданно обрела рядом с Мари.
Однажды вечером, во время одного из визитов к Абраму, старый врач спросил у Самуэля, не сможет ли тот принять группу вновь прибывших русских евреев.
— Они приехали несколько дней назад — бежали после неудачной попытки революции, — пояснил Абрам. — Им нужно где-то приклонить голову — так же, как ты нуждался в приюте, когда прибыл сюда шесть лет назад.
Самуэль кивнул. Вот уже шесть лет он жил в Палестине, и все это время в Иерусалим приходили новости из России. Так, он узнал, что в 1905 году в России произошло восстание против царя, которое было безжалостно подавлено. Константин Гольданский в одном из писем подробно описал, что тогда произошло:
«Каким унижением было для нас проиграть войну японцам! Многие наши друзья считают, что не было смысла вообще ввязываться в эту войну, но как мы могли ее избежать? Мы не могли спустить японцам с рук всего того, что они себе позволяли, пусть даже в итоге это и привело к катастрофе. При посредничестве Соединенных Штатов, весьма многообещающей страны, было подписано соглашение о мире. Но, согласно этому самому Портсмутскому договору, как его называют, мы вынуждены были уступить Ляоян и Потр-Артур, а также отдать половину Сахалина и Манчжурскую равнину. Можешь ли ты представить себе худшую беду? Все это подняло волну народного недовольства, и революционеры этим воспользовались. Повсюду вспыхнуло множество бунтов. Самым страшным оказалось то, что теперь называют «Кровавым воскресеньем» — бойня, устроенная казаками императорской гвардии: когда толпа безоружных людей явилась к Зимнему дворцу, от имени царя был дан приказ открыть по ним огонь. Это была поистине роковая ошибка! Погибло двести человек и, чует мое сердце, эта кровь — не последняя».
