Алексей Герман - Что сказал табачник с Табачной улицы. Киносценарии
В наступившей тишине звонко тявкнула собака, требуя палку, и Дик смешался. Лесли закинул голову и втянул воздух.
— А ну, заткнись, беззубый, — заорал он неожиданно весело и попытался огреть певца плеткой. Потом потряс головой, в которой, видно, еще звенело от удара, перекрестился и неожиданно высоким, пронзительным голосом затянул псалом.
Солдаты трогали лошадей, начинали подтягивать.
На фоне крупно проходящих на экране тяжелых солдатских лиц, самозабвенно поющих псалом о Пресвятой Деве, своей непорочностью творящей чудеса, возникают титры.
Последним едет солдат, что-то бормочет, загибает толстые корявые пальцы. Камера совсем близко приближается к нему, и тогда сквозь слова псалма мы слышим его тихое сосредоточенное бормотание:
— Пять пенсов за лошадь и два как лучнику, семь… ну, будем считать шесть. Теперь, три за арбалет, два или три… ну, будем считать два, девять… теперь дни, ну, будем считать сорок, ну тридцать… Господи, Пресвятая Дева, кого б спросить?!
Едущий впереди Хорек замахал над головой руками. Солдаты перестали петь, прервались титры картины. Все ждали, пока Хорек выехал на холм, положил коня и быстро на четвереньках побежал к гребню. Дик ударил плеткой коня, не доезжая до вершины, тоже положил его, подобрался к Хорьку и лег рядом.
Тянется до самого серого неба поросшее мерзлыми голыми кустами поле, и лишь внимательно вглядевшись можно увидеть ползущий по нему военный отряд, такой же, как наш, — несколько солдат, длинная телега с конным возницей, дозорный впереди. Только позади два странно тяжелых, неуклюжих всадника с короткими толстыми копьями.
Проглядывает солнце над равниной, и они ясно вспыхивают в его неярких осенних лучах, две тяжелые стальные громады — рыцари. На этом фоне заключительный титр — название картины.
Вечерело. Дик и Лесли ехали впереди, сменив Хорька. Мороз крепчал. Лица солдат были закрыты примороженными дыханием шерстяными подшлемниками, тоже обшитыми железом, толстыми платками. Далеко через легкий морозный туман скорее угадывалась, чем виднелась деревня, а между ней и отрядом — сторожевая вышка, голая и черная, две площадочки на длинных, связанных между собой жердях. На верхней солдат, спрятанный от стрелы и злого ветра тюками с сеном.
Отряд и телега сильно поотстали, а когда Дик и Лесли, подхлестнув лошадей, потрусили к вышке, и вовсе остановились согласно своей несложной стратегии. На ходу Дик засвистел в два пальца, и сразу же на тюк с сеном лег и направился в их сторону короткий тяжелый арбалет.
— Кто такие? Во имя Богоматери. Продырявлю… — заорал с вышки простуженный испуганный голос.
— Не визжи! — крикнул Дик и встал на стременах. — Благослови Бог королеву, и чума в глотку горбатому!
Голова исчезла и сразу же появилась. Лесли успел рвануть лошадь в сторону, но было поздно. Лязгнул арбалет, коротко прошипела и чавкнула, ударив его в бок, недлинная толстая стрела. Лесли тонко заскулил и пополз с лошади на землю. Дик, широко раскрыв рот, уставился на Лесли. Солдат за мешком орал, колотил по чему-то железному. Между вышкой и деревней у стога сена метнулась небольшая фигурка, политый, видно, маслом стог вспыхнул дымным багровым пламенем.
— А-а-а!.. — взревел Дик и помчался к вышке. На полном скаку он перегнулся с седла и ударил железным наплечником по одной из жердей. Жердь треснула, вышка закачалась, но устояла.
— Уйди, — визжал на вышке солдат, пытаясь зарядить арбалет. — Уйди, сатана!.. Продырявлю…
Только сейчас в деревне ударил колокол. Возница бил лошадей, разворачивая телегу. Растерянный отряд сбился в кучу, топтался на месте.
— Бараны! Уши отрублю, — орал им Дик, разворачивая коня. Он опять помчался к вышке и опять ударил ее плечом. Жердь лопнула, вышка накренилась, посыпались тюки. Солдат на вышке, крича от ужаса, швырнул в Дика арбалет, прыгнул и, петляя что есть мочи, побежал.
— Не буду, Господи, не буду… — кричал он на бегу, пытаясь увернуться от коня.
Дик ударил его сапогом в шею, сбил и спрыгнул на землю.
— Дик… Дик… Дик… — сипел, сидя на земле, раненый стрелой Лесли, — это Хетч… не бей его…
— Изменник! — взревел Дик.
— Я Хэтч, я Хэтч, — солдат стал на колени и заплакал, — не буду так, не буду так, — повторял он, пытаясь закрыть голову от удара.
— Не трогай его, дурак! Это же Хэтч, — пытаясь не напрягать раненые мышцы, сипел Лесли. — Ублюдок! Монастырский клоп! Чума в глотку твоей королеве… Они уже за горбатого, вот и все… Ублюдок! — он попытался плюнуть в сторону Дика.
— Я — Хэтч, я — Хэтч, — рыдал солдат.
Лесли опять лег, поджав ноги к животу, и заскулил.
— Да вот же олень, — сказал он вдруг ясным голосом, — пускай собак, Шелтон.
Пришедший с Диком отряд и отряд, квартировавший в деревне, толпились на площади среди замерзших луж, громко болтали, божились, плевались и кашляли.
По горбатой, изрезанной глубокими мерзлыми колеями улице, широко размахивая руками, спускался к площади очень высокий худой человек в длинной безрукавке из потертого лисьего меха поверх кольчуги, тяжелых высоких сапогах с длиннющими шпорами — Дэниэл Шелтон, рыцарь и местный барон. Исчезли рукава у лисьего балахона, вытерся мех за пятнадцать лет, прошедших со времен суда, а человек этот, как бывает с худыми людьми, почти не изменился. Только кожа еще туже обтянула красные обветренные скулы, поседела редкая щетина на подбородке.
Солдаты замолкли, конные слезали с коней, снимали шлемы, даже подшлемники. Дик сидел на седле боком, затягивал ремень на сапоге. Лоб и щека его были рассечены, железный наплечник смят. За спиной Дика, низко наклонясь над телегой, бубнил что-то полуодетый деревенский священник. Сэр Шелтон подошел прямо к Дику, положил руку ему на сапог.
— Здравствуй, малыш! А ведь ты играл в моем шлеме, — он похлопал себя по голове в шерстяном подшлемнике и высоко поднял руку с перстнем для поцелуя. — С ногами залезал…
Дик, угрюмо сопя, завязывал ремешок. Сэр Шелтон покачал головой, еще раз хлопнул его по колену и быстро прошел к телеге, над которой бормотал священник.
— Лесли, узнаешь меня, дружище?
— Выньте стрелу, ваша милость, — просипел из глубины телеги голос, — мочи нет, выньте стрелу.
Сэр Шелтон стянул подшлемник с лысой головы, наклонился над телегой, поцеловал раненого в лоб, перекрестился, полой лисьей безрукавки захватил стрелу и уперся коленом в телегу. Дик, закусив губу и побледнев, что есть силы потянул ремешок на сапоге. Тот лопнул. Дик уставился на разорванные концы. За спиной тоненько запел священник. Неожиданно его лошадь тронула, он повернул голову и увидел, что сэр Шелтон ведет ее за повод вон с площади. Тот через плечо тоже взглянул на Дика, отвернулся и сплюнул под ноги.
— Не сердись, дружок, но у вас в роду руки были всегда покрепче, чем голова, — сказал он после паузы.
Дик не ответил.
Мимо них по улице грохотала телега.
— Как хорек кусается, ваша милость… — крикнул солдат с облучка. Он сосал раненную ладонь. Из кучи сена на телеге высунулся парнишка с худеньким болезненным и злым лицом.
— Кожу с вас сдерут, — закричал он бешено не то Дику, не то дяде, — вороны протухшие… лошадьми разорвут!.. — он оглянулся и, будто испугавшись чего-то, так же неожиданно исчез в сене.
Телега прогрохотала мимо дома, приспособленного солдатами под баню. Баба привезла туда бочку воды и стояла, сурово отвернувшись от срама, а голый распаренный солдат приплясывал в дверях, под общий гогот уговаривал ее зайти. От бани бежал сержант.
— Пшел вон, — крикнул ему сэр Шелтон. Он посмотрел на уныло молчавшего Дика, поежился от холодного ветра, опять взял лошадь за повод и повел за бревенчатый угол бани. Там было пусто. Низкая крыша поросла мхом. Сэр Шелтон достал из-за пояса короткий меч, сбил им съехавшую черепицу и с тоской посмотрел на Дика, что-то соображая, потом еще раз ударил мечом, на этот раз по бревну, так, что полетели щепки.
— Наша королева снюхалась с французами, — наконец заговорил он, — король олух, и она обманывала его… Так что принцы незаконны. Вот так-то, дружок. — И добавил глухо: — Все пакость.
Коротко взглянув на потрясенного Дика, он отвернул безрукавку, подхватил кольчугу, обнажив рыжий мускулистый живот, и, перехватив рукоять меча двумя руками, ударил себя. Спасла кольчуга, она упала, меч только проскрипел по ней.
Дик кубарем слетел с седла, бросился, прижал его к бревнам, пытался вывернуть меч.
— Грех, дядюшка, страшный грех! Что вы?! Дядюшка, милый!
— Надоело, — хрипел дядюшка, — устал, надоело. — Наконец он отдал меч Дику и, задыхаясь, привалился к бревенчатой стене.
Из-за угла высунулся голый распаренный солдат с поленом, посмотреть, кто крушит баню, увидел дядюшку и исчез.
