Мокутаро Киносита - Красильня Идзумия
Коити. Послушайте, отец! Вы с детства твердили мне: стань большим человеком, стань большим человеком. Позже я пытался понять, что же это такое – большой человек? И тогда я пришел к выводу: это нечто совсем иное, чем думают все, и решил жить по-своему. Оглянулся вокруг себя: на свете полно пустых, нечестных людей. (Грустно улыбаясь.) Да я и сам, если бы не вы, отец, тоже прозябал бы в нашем маленьком, заброшенном городке. Здесь я стал бы мужем, отцом. Пожалуй, так бы и прошли мои дни в неведении. Вы изгнали меня из этого мира, но в то же время не научили, в каком же другом мире я должен жить. Поэтому я стал искать сам. И нашел. Ах, отец, боюсь, что вам этого, пожалуй, не понять.
Токубэй. Да, не понять! Ты получил образование в новом духе, поэтому у тебя, возможно, есть какие-то основания для таких рассуждений. Но никто не похвалит тебя за то, что ты устраиваешь беспорядки на шахте господина Хори, которому мы стольким обязаны. Мало этого – в Токио ты якшаешься с компанией каких-то «деятелей».
Коити. Отец, у человека есть нечто более важное, нежели обязательства по отношению к благодетелю…
Токубэй. Что же может быть важнее, чем долг?
Коити. Веление собственного сердца.
Токубэй. Коити, ты ведь знаешь: и у твоего деда и у дяди тоже были странные, непонятные окружающим взгляды. Они придумывали себе бесцельные занятия, а перед смертью оба потеряли рассудок… Я бился изо всех сил, чтобы мой единственный сын не пошел по их стопам! Казалось бы, ты мог это уразуметь. Но ты все понимал неправильно и в конце концов покинул дом.
Коити. Я часто размышлял о страшных эпизодах, которые с детства запечатлелись у меня в памяти. Дядя принял христианство[18] и пытался распространить эту религию. Все возненавидели его, и его постиг такой печальный конец… А дедушка взялся за новое предприятие, трудился не покладая рук, разбогател, вот все ему и завидовали. Они оба шли впереди других. Они оба были прекрасными людьми. Это окружающий мир довел их до безумия. И те мои друзья, которые сейчас в тюрьме в Токио, тоже замечательные люди. А общество считает их преступниками.
Токубэй. Ты говоришь вздор, вздор!
Коити (словно лунатик). Мы друг друга не понимаем. Из царства ночи я впервые увидел свет. Упорная человеческая мысль пробила брешь в толпе мрачного подземелья. Впереди простиралась необъятная поверхность моря, отливающая золотом. А там, за морем – сказочный город. Да, в этот мир, огромный, просторный, зеленый, мы и должны идти!
Токубэй. Коити, в своем ли ты уме?
Коити (быстро приходит в себя). Что, отец?
Токубэй (решительно). Коити, тебя мучает совесть! Ничего не поделаешь. Иди с повинной, чистосердечно признайся… (Плачет.)
Коити (вздрогнул, спокойно подходит к Токубэю, иронически). Да? Мне пойти с повинной? Вы же не знаете о моих токийских делах![19]
Токубэй пристально смотрит на Коити.
Отец! (Шепчет ему на ухо.)
Токубэй (вздрагивает, бледнеет, словно безумный, выскакивает во двор). Что? Что такое? Что ты говоришь? Ты всерьез? Не шутишь?
Коити (странно улыбаясь). Если об этом станет известно, вся страна будет потрясена.
Токубэй. Послушай, Коити, тебе нельзя уезжать. Вот так, вот так, склони голову, проси прощения у властей, у своих предков. Неужели ты можешь смотреть спокойно на горе твоего старика отца? (Падает на землю.)
О-Кэн (выходит во двор). Ах, Ко-сан, Ко-сан, просите прощения! До чего вы довели отца! Как вы жестоки! (Плачет.) Дядюшка, дядюшка, это уж слишком, слишком. Не надо, не надо…
О-Тосэ (робко). Коити, Коити…
Коити (вздрогнул). Что это за звук был? Снег. Упал пласт снега? Да… Я должен уехать с тем пароходом…
Токубэй. Тебе нельзя уезжать! Нельзя! Я уже не в силах заботиться ни о хозяйстве, ни даже о самом себе.
О-Кэн. Ах, дядюшка, идемте в дом. Сестрица, брат, помогите дяде подняться. (Хватает Коити за руки.) Ко-сан! (Плачет.)
Коити пытается освободиться.
Ко-сан, простите, простите, пожалуйста. Это я во всем виновата.
Сэйэмон выходит во двор, помогает Токубэю встать, обменивается взглядом с Коити. Тот в странном спокойствии идет в глубину дома. Останавливается, оглядывается, задумывается на короткое время. Потом проходит под коротким занавесом, висящим над входом, и скрывается из виду.
О-Кэн. Ах, Коити-сан!
О-Тосэ бежит за Коити. О-Соно торопится вслед за ней.
Токубэй безмолвно провожает их взглядом и, что-то бормоча, уходит внутрь дома.
Сэйэмон многозначительно смотрит на О-Кэн и удаляется.
О-Кэн входит в лавку, погруженная в свои мысли, потом закрывает лицо руками и падает на циновки. Долгая пауза. Напряженная тишина, во время которой исполняются патетические мелодии из старинных японских баллад.[20]
Легкий стук в дверь.
О-Кэн (встает). Да, да, сейчас. (Выходит во двор.) Кто там?
Голос О-Сай с улицы: «Открой, пожалуйста. Это опять я». О-Кэн открывает дверь.
О-Сай (входит в дом). Ох, холодно, кажется, снегу конца не будет! Все уже спят?
О-Кэн. Нет.
О-Сай. А где сестра? (Вешает в нишу зажженный фонарь. Отряхивает снег, снимает капюшон.) Смотри, О-Кэн, как меня напудрили. Потом дашь мне влажное полотенце, надо стереть… Там еще веселье в разгаре, но я тихонько… ушла… Дома О-Цунэ уже спит, нет ни горячей воды, ни чая, вот и забежала снова к вам. Хозяйка ресторана Гиммэйро вызвала гейш по телефону, они поют песни, так забавно! Очень интересно, особенно это место… «Поют птицы – чик, чирик…» Нет, не получается… В детстве меня тоже учили пению, но теперь все перезабыла!.. (Хочет расположиться в лавке.) Что это, у вас совсем погас огонь… Да ведь и то сказать – уже одиннадцатый час. Сестра легла? Ой, чьи это сандалии? Уж не Сэйэмон ли вернулся? Ну-ка, дай-ка мне на минутку этот сямисэн! Как бишь это место звучит… (Играет.) Ну-ка, попробуй ты, у меня что-то никак не получается.
О-Кэн (с неохотой берет сямисэн). Ах, тетушка!
О-Сай. О-Кэн-сан, нет, нет, сыграй это место, знаешь: «Гляжу, но никак не могу наглядеться»…
О-Кэн рассеянно перебирает струны. Во дворе появляется О-Соно, не решаясь идти дальше. Внезапно из глубины дома доносится плач. О-Соно уходит.
О-Кэн (внезапно перестает играть, закрывает лицо рукавом и горько рыдает). Ах, тетя…
О-Сай. Ох, О-Кэн, что с тобой?… (Смотрит по сторонам, пристально вглядываясь в глубину сцены.)
Издалека доносится гудок парохода.
Занавес1911
Примечания
1
Ткань «цумуги» – шелковая ткань типа чесучи.
2
Прическа «марумагэ» – повседневная прическа, которую носили только замужние женщины.
3
В феодальной Японии замужние женщины выбривали брови и покрывали зубы специальной черной краской. Обычай этот сохранялся еще сравнительно долго после буржуазной революции (1868), особенно в провинциальной, мещанской среде. Все эти детали призваны подчеркнуть старинный, веками сложившийся уклад торгового дома Идзумия.
4
…прическу «хисаси» – один из многочисленных вариантов довольно сложных причесок, которые носили незамужние девушки.
5
Хаори – короткое, до колен, кимоно, которое надевается при выходе на улицу или в случае сугубо официальных визитов.
6
«Гидаю» – вид драматического сказа классического японского театра и старинной эстрады; идет под аккомпанемент музыки, исполняемой на трехструнном инструменте сямисэне; «буси» – мелодия. Этот музыкальный фон также призван подчеркнуть старинную атмосферу дома Идзумия.
7
Над входом в торговые заведения было принято вешать короткий, разрезанный в двух местах занавес с изображением знака торгового дома.
8
Праздничные рисовые колобки – непременное угощение по случаю наступления Нового года.
9
В старину зонтики изготовлялись не из ткани, а из плотной промасленной бумаги и служили защитой в равной степени как от дождя, так и от снега. Капюшон, надевавшийся на довольно сложную и «объемную» женскую прическу, также служил защитой от снега и холода в зимнее время.
10
Речь идет об экономическом спаде в начале 10-х гг. XX в.
11
В первой половине XX в. браки в Японии заключались только по сватовству. Роль свата при этом имела первостепенное значение и считалась весьма почетной.
12
Если в семье не было сыновей, то, как правило, муж дочери принимал фамилию жены; такой зять-примак становился как бы продолжателем рода – обычно это был второй или третий сын другой семьи. Отдать же единственную дочь в дом мужа, который, будучи старшим сыном, обязан был продолжить свой род и, следовательно, не мог стать зятем-примаком, означало пожертвовать интересами собственной семьи.
