Луиджи Пиранделло - Шесть персонажей в поисках автора
Молодой актер. И еще какой!
Директор (живо, с интересом). Послушаем, что будет дальше! (Говоря это, он спускается по приставной лесенке в зрительный зал как бы для того, чтобы охватить картину в целом.)
Сын (не двигаясь с места, тихо, холодно, с иронией). Вот, вот, послушайте, как он будет философствовать! Сейчас он заговорит о демоне опыта!
Отец. Я тебе сто раз говорил, что ты просто циник и болван! (Директору.) Он издевается надо мной за то, что я сказал в свое оправдание.
Сын (презрительно). Пустая болтовня!
Отец. Почему же болтовня? Разве, когда случится горе, не приносят нам подчас облегчение самые обыкновенные слова?
Падчерица. Особенно те, что заглушают угрызения совести.
Отец. Угрызения совести? Неправда! Я не заглушал их одними словами.
Падчерица. Ну да, еще чуть-чуть – деньгами… Да, да, именно деньгами!.. Вспомните хотя бы те сто лир, которые вы предложили мне в уплату!
Актеры содрогаются от омерзения.
Сын (презрительно, сводной сестре). Вот это уже подло!
Падчерица. Подло? А сто лир в синем конверте, которые были оставлены на столике красного дерева в гостиной заведения мадам Паче? Вы знаете, господа, мадам Паче? Это из тех хозяек, которые под вывеской «Платья и пальто» завлекают таких, как мы, бедных девушек из порядочных семей.
Сын. Так неужели эти паршивые сто лир, которые он хотел тебе уплатить и, по счастью, – по счастью, заметь! – просто не имел повода уплатить, дают тебе право всех нас тиранить?
Падчерица. Но ведь ты-то знаешь, что еще немного – и деньги были бы мои? (Хохочет.)
Мать (вмешиваясь). Как тебе не стыдно, дочка!
Падчерица (запальчиво). Чего стыдиться? Просто я решила отомстить. Мне и сейчас жутко вспомнить эту сцену! Представьте комнату… Здесь вешалка, там диван-кровать, зеркало, ширма, а перед окном – тот самый столик красного дерева, и на нем синий конверт с деньгами. Я вижу конверт… Стоит протянуть руку – и он мой… Отвернитесь, синьоры, ведь я почти голая!.. Теперь уж я не краснею – краснеет он… (Показывает пальцем на Отца.) Но тогда, уверяю вас, он был бледен, как мертвец. (Директору.) Даю вам слово!
Директор. Ничего не понимаю!
Отец. Еще бы! Когда на вас обрушиваются со всех сторон! Прикажите им замолчать, дайте я скажу… На их наскоки я отвечать не буду…
Падчерица. Нечего тут рассказывать, нечего!
Отец. Да не рассказывать, а просто кое-что пояснить!
Падчерица. На свой лад, конечно!
Директор выходит на сцену, чтобы навести порядок.
Отец. Но ведь если все зло отсюда! В словах-то именно все зло и есть! В каждом из нас – целый мир, и в каждом – этот мир свой, особенный. Как же мы можем понять друг друга, господа, если в свои слова я вкладываю только то, что заключено во мне, а собеседник мой улавливает в них лишь то, что согласно с его собственным миром? Мы только думаем, что друг друга понимаем, а на деле нам никогда не столковаться! Вот, к примеру, моя жалость к этой женщине (показывает на Мать) была понята ею как жестокость.
Maть. Но ведь ты же прогнал меня!
Отец. Вы слышите? Прогнал! Ей кажется, что я ее прогнал!
Мать. Говорить-то ты умеешь, а я нет… Но раз ты на мне женился… уж почему не знаю!.. Была я бедная, забитая…
Отец. Вот потому-то я и женился! Твоя забитость трогала меня, я верил… (При виде отрицательных жестов Матери замолкает, в отчаянии разводит руками и, видя никчемность своих попыток убедить ее, Директору.) Вот видите! Она не согласна! Ведь это ужасно, господин директор, право, ужасно, когда… (Постукивает себя полбу.) Тут пусто!.. Сердце! Ну да, конечно, для детей! Но ведь когда тут пусто – поневоле впадешь в отчаяние!
Падчерица. А может, ты скажешь этим господам, что дал нам твой светлый ум?
Отец. О, если б можно было предугадать все зло, которым так часто оборачиваются наши благие намерения!
В этот момент Премьерша, которая мучается ревностью при виде заигрываний Премьера с Падчерицей, выступает вперед и спрашивает Директора.
Премьерша. Простите, господин директор, мы будем продолжать репетицию?
Директор. Да, да! Конечно! Дайте только дослушать!
Молодой актер. Удивительный случай!
Молодая актриса. Поразительный!
Премьерша. Конечно, для тех, кто проявляет к нему особый интерес! (Бросает многозначительный взгляд на Премьера.)
Директор (Отцу). Объясните все толком. (Садится.)
Отец. Пожалуйста. Видите ли, был при мне секретарем человек, преданный своему делу, тихий, порядочный. С ней он мигом и во всем решительно находил общий язык… (Показывает на Мать.) Боже упаси вас подумать что-нибудь такое… Был он скромен, покорен и чист душой, совсем как она… Оба они были не только не способны сделать что-либо дурное, но даже помыслить о дурном!
Падчерица. Зато он не только помыслил за них (показывает на Отца)… но и сделал!
Отец. Неправда! Я желал им добра… ну и себе тоже, сознаюсь. Но ведь дело зашло так далеко, господин директор, что я слова не мог сказать ни тому, ни другому без того, чтобы они тут же понимающе не переглянулись… не посмотрели вопросительно друг на друга, будто спрашивая, как отнестись к моим словам, как бы не задеть моего самолюбия. Это, как вы понимаете, бесило меня, и порой я просто приходил в отчаяние.
Директор. А почему вы не выставили за дверь этого вашего секретаря?
Отец. Легко сказать – выставить! Я и выставил его! Но тогда эта несчастная женщина совсем потеряла рассудок и бродила по дому, словно понурая собака, подобранная на улице из жалости.
Мать. Еще бы, если…
Отец (мигом повернувшись к ней, как бы желая предупредить ее слова). Все дело в сыне? Не правда ли?
Мать. Сначала, господин директор, он отобрал у меня сына!
Отец. Но вовсе не из желания причинить ей боль. Я хотел, чтобы он рос здоровый и сильный духом, поближе к земле!
Падчерица (показывая на Сына, иронически). Оно и видно!
Отец (поспешно). Ах, значит, я виноват и в том, что он вырос таким? Я отдал его кормилице, в деревню… Жена хотя и из простых, но сама кормить не могла. К деревне, знаете ли, у меня какая-то особая тяга… Быть может, это заскок, но что поделаешь? Я всегда возлагал проклятые надежды на здоровую простую мораль…
При этих словах Падчерица заливается громким смехом.
Заставьте ее замолчать! В конце концов, так же нельзя!
Директор. Замолчите! Не мешайте слушать, черт возьми!
Окрик Директора заставил ее умолкнуть. Она так и застыла с усмешкой на лице, далекая, словно ушедшая в себя. Директор спускается в зрительный зал, чтобы взглядом охватить всю сцену.
Отец. Больше я не мог видеть подле себя эту женщину. (Показывает на Мать.) Но, верьте, не столько из-за мертвящей пустоты, которая царила в доме, сколько из сострадания, искреннего сострадания к ней…
Мать. Потому-то ты и прогнал меня…
Отец…и к этому человеку! Я дал денег… я должен был избавить ее от себя!
Maть. И избавиться от меня!
Отец. Ну что же… отчасти! А в результате – лишь одна беда. Я старался сделать как можно лучше… и лучше для нее, чем для себя, клянусь вам! (Скрещивает руки на груди; Матери.) Я не терял тебя из виду до тех пор, пока тот, другой, не увез тебя куда-то далеко, глупо приревновав меня. Верьте мне, господин директор, что интерес, который я проявлял к новой семье моей жены, был самым бескорыстным, Я с такой нежностью следил за тем, как подрастают ее новые дети! Даже она это подтвердит! (Делает жест в сторону Падчерицы.)
Падчерица. Ну как же! Я была еще малюткой – косы до пят, панталончики длиннее юбки – вот такой маленькой, – а он, помню, все поджидал меня у школы. Все ходил смотреть, как я подрастаю…
Отец. К чему эти гадкие намеки? Это же просто подло!
Падчерица. Почему же?
Отец. Подло! Подло! (Директору, как бы пытаясь что-то объяснить.) Мой дом, господин директор, когда она ушла (показывает на Мать), сразу мне опостылел. Как ни было с ней тяжело, а все не так одиноко! Я метался по комнатам, как зверь в клетке. Когда этот субъект (показывает на Сына) был привезен из деревни от своей кормилицы, он показался мне совсем чужим. Рос он без матери, как-то в стороне, и между нами не было никакой близости. И вот тогда-то – как ни странно, господин директор, – сперва я заинтересовался, а потом мало-помалу и привязался к новой семье моей жены, в появлении которой, как вы понимаете, отчасти я был повинен; мысли о ней заполняли образовавшуюся пустоту. У меня явилась настоящая потребность знать, что там, в этой маленькой семье, занятой милыми житейскими заботами и такой далекой от сложности моих душевных переживаний, все благополучно. И вот, желая убедиться, я и ходил смотреть на этого ребенка к дверям школы.
