Андрей Жиров - Путь в космос
В р а ч. В космонавты? Алексей Павлович, правда?
Г о р е л о в. Собирался, на заре туманной юности.
В р а ч. Романтический порыв?
Г о р е л о в. Какой там романтический порыв! Скорее наивная проза. И вспоминать-то не хочется.
В р а ч. Расскажите, Алексей Павлович.
А г е е в. Хотите, я? Случилось это еще в шестьдесят четвертом году, когда Алешка курсантом был и в отпуск домой приехал… В провинциальном городишке тогда вдруг узнают, что Гагарин у них проездом будет. Весь народ, естественно, к центральной площади потянулся. А там церквушка неподалеку, на ней колокола малинового звона… Все шло как по нотам…
Г о р е л о в. Нет, уж лучше я сам, а то этот мастер художественного слова такое подзагнет… В общем, хлеб-соль Юрию Алексеевичу преподнесли и прочее. Но только наш предисполкома рот открыл, чтобы речь толкнуть, колокола нашей церквушки как рванут! Гагарин спрашивает: «По какому это поводу? Может, сегодня Никола летний какой-нибудь выдался?» Наш предисполкома растерялся и успел только на ухо ему прошептать: «Это церковники в вашу честь». — «В мою? — удивился Гагарин. — Вот дают!» Гагарин хохочет, кругом все хохочут, колокола во всю моченьку ревут… Так без речей и уехали.
А г е е в. Потому Алешка с письмом к нему и не успел пробиться.
Ш у м и л о в. С каким письмом?
А г е е в. Заявление черкнул: «Возьмите меня в космонавты».
В р а ч. Жаль, что не успели, Алексей Павлович.
Г о р е л о в. Если бы не эта нелепая катастрофа!
В р а ч. Еще бы раз попытались?
Г о р е л о в (твердо). Да. Потому что попасть в космос — цель моей жизни.
А г е е в. Смотри ты, Алеша хороший, все рассчитал точненько…
Г о р е л о в. Ты все шутишь, Агеев, но скажи: должна у человека быть главная цель в жизни, заветная мечта?
В р а ч. Конечно, Алексей Павлович. Вы правы. (Встает, смотрит на часы.) А теперь отдыхать. (Шумилову и Агееву.) И вам тоже.
Горелов ложится на кровать, закрывается одеялом. Врач, Шумилов и Агеев направляются к выходу.
Ш у м и л о в (тихо). Ну как он?
В р а ч (улыбаясь). Как видите, летальный исход исключается.
А г е е в. А как летательный?
В р а ч. Думаю, все будет в порядке.
Входит С а н и т а р к а.
Арина Семеновна, сегодня больше никаких посещений.
Врач, Шумилов и Агеев уходят. Санитарка садится у двери. Через некоторое время входит К р е т о в а.
С а н и т а р к а (механически). Сегодня никаких посещений. (Шепотом.) Вы к кому?
К р е т о в а. К Горелову.
С а н и т а р к а. Нельзя, голубушка. К нему не велено никого пропускать. Идите, идите…
К р е т о в а. Арина Семеновна…
С а н и т а р к а. Сегодня никаких… (Тихо.) Откуда мое имя знаешь?
К р е т о в а. Я о вас почти все знаю.
С а н и т а р к а. Будто уж я так…
К р е т о в а. У вас двое детей. Сын пограничник. Верно? А как дела у дочки? Нашла золото?
С а н и т а р к а. Вроде бы ищет…
К р е т о в а. Не ищет, а нашла.
С а н и т а р к а. Ишь ты! Даже я этого не знаю, а ты так прытко шпаришь.
К р е т о в а. И еще, Арина Семеновна, я знаю, что вы до смерти любите сливочные тянучки, предпочитаете их «мишкам» и трюфелям. Так?
С а н и т а р к а. Вот уж истинно! Просто млею перед ними.
К р е т о в а. А посему держите, Арина Семеновна, этот небольшой презент, а я остаюсь здесь. Он же меня давно ждет, Алеша Горелов.
С а н и т а р к а. Э-э, милая! А если врач?
К р е т о в а. Дадите знать. Два стука в дверь — и я немедленно улетучиваюсь.
С а н и т а р к а. Ну и девка! Ураган, а не девка. (Уходит, слышен только ее голос.) Сегодня никаких посещений.
Г о р е л о в. Откуда вы, прелестное созданье?
К р е т о в а. Стыдитесь, товарищ Горелов. Все только и говорят о вас — скромный, деликатный с представительницами слабого пола, и вдруг такая фривольность в обращении к девушке, которую вы видите впервые, которая пришла к вам с самыми чистыми помыслами.
Г о р е л о в. Вы говорите — впервые? А я только что слышал, как вы отрекомендовались нашей нянечке моей старой знакомой и даже назвали меня Алешей. В нашем поселке Взлетный я вас что-то не примечал.
К р е т о в а. Это был всего-навсего тактический маневр, облегчающий атаку.
Г о р е л о в. Атаку? Вы хотите меня атаковать? Известно, что атакуют только противника. А я, как видите, противник уже поверженный. Госпитальная койка.
К р е т о в а. Алексей Павлович, вы меня неправильно поняли. Атака — это в переносном смысле. Эта атака, от которой зависит моя судьба, мое журналистское реноме и в особенности завтрашний номер нашей газеты, которую вы, надеюсь, читаете, которая гремит на весь мир, которая…
Г о р е л о в. Подождите, подождите, у меня в ушах запестрело от этого бесчисленного употребления слова «который».
К р е т о в а. Правда? Вот и опять сорвалась. Сколько раз мне говорил на летучке главный редактор… Знаете, что он говорил?
Г о р е л о в. Нет, разумеется.
К р е т о в а. Он говорил: «Электрона… это мое имя… ты была бы великой журналисткой, если бы отучилась употреблять слово «который». Ты бы тогда стала писать лучше самой мадам Жорж Санд».
Г о р е л о в. Возможно, он прав, ваш редактор.
К р е т о в а. Да, но он говорил и другое.
Г о р е л о в. Что же, если не секрет?
К р е т о в а. Он говорил: «Когда-то твоя бедная мама, решив шагать в ногу с веком, нарекла тебя Электроной. Она не ошиблась в одном: в тебе действительно заложена электронная энергия. Каждая твоя информация равносильна взрыву атомной бомбы». Мое отчество — Ивановна.
Г о р е л о в. Электрона Ивановна, а вы меня развеселили. Ваше воздействие сильнее всех пилюль, призванных, по мнению врачей, придать мне бодрость.
К р е т о в а. Полагаю, которой вы и не лишались?
Г о р е л о в. Которой я и не лишался.
К р е т о в а. Ну вот видите! И вы тоже заразились слабостью к моему любимому словечку. Скажите, вы читали мои авиационные репортажи — «Схватка в воздухе», «Орел атакует «МИГ», «Сто спасенных жизней»? Они были премированы на журналистском конкурсе. Вот мое редакционное удостоверение.
Г о р е л о в (берет удостоверение, читает). «Предъявитель сего действительно является специальным корреспондентом газеты…»
К р е т о в а. Могу добавить: тридцати двух лет, незамужняя.
Г о р е л о в. Что вы говорите! Люблю…
К р е т о в а. Незамужних?..
Г о р е л о в. Вашу газету. Чертовски люблю. Через ее страницы проходит вся наша жизнь. Но я-то вам зачем? Чтобы написать: «Я видела его усталые глаза, в которых еще не погас блеск той решимости…»
К р е т о в а. «…с которой он побеждал смертельную опасность»? Нет, нет, Алексей Павлович, я вам хочу задать всего один вопрос, не связанный с техникой и секретами. Чисто человеческий. Почему вы не катапультировались? Неужели только состояние стресса?
Г о р е л о в. Стресс, стресс — оставьте эти термины для врачей-психологов.
К р е т о в а. Тогда что же?
Г о р е л о в. Видите ли, уважаемая Электрона Ивановна, была для меня одна весьма важная мысль в ту минуту… (Задумывается.)
К р е т о в а. Какая же?
Г о р е л о в. Вспомнилось, как-то мать говорила: «Жизнь трудная штука, но всегда больше думай о людях, чем о себе. Иначе ты не будешь чувствовать себя человеком…» Новую машину, конечно, соорудили бы, а вот если чья-нибудь мать, вернувшись из магазина, не нашла бы сына или юноша студент пришел бы к девчонке, может, на свое первое свидание, а ее уже нет — увезли в морг… Вот что страшно, дорогая Электрона Ивановна.
К р е т о в а. При чем тут чей-то сын, студент, пришедший на свидание? Не очень понятно…
Г о р е л о в. Что ж тут непонятного? Когда отказал движок, я шел над городом, над каким — вы не хуже меня знаете. И что около миллиона людей в нем живет — вам тоже хорошо известно. Если бы я бросил самолет, как вы думаете, будущая Жорж Санд, сколько бы этажей он разрушил… Ну, скажем, в двенадцатиэтажном доме?
К р е т о в а. Ну два, три, может быть, четыре…
Г о р е л о в. А на каждом этаже человек по тридцать. Вот и посудите, что мне в первую очередь надо было сделать?
К р е т о в а. Я тупица! Товарищ Горелов… Алексей Павлович!.. Так ведь это…
Г о р е л о в. Ладно, ладно, дорогая Электрона Ивановна, не будем наполнять прозу жизни излишним пафосом.
К р е т о в а. Скажите, и после всего этого… вы будете летать?
Г о р е л о в. А как же иначе?
Появляется С а н и т а р к а.
С а н и т а р к а. Слышь, дочка, врачи! Улетучивайся, милая…
