Эдвин Гилберт - Камни его родины
В то утро Эбби впервые почувствовал, что он действительно архитектор. Но радость его не шла ни в какое сравнение с восторгом Верна.
Худое, сразу помолодевшее лицо дяди горело от возбуждения, а голубые глаза так сверкали, что никто не заметил бы в этот момент окружающей их тонкой сетки морщин. И радость самого Эбби в значительный степени объяснялась удовольствием, которое он испытывал, глядя, как Верн следит за рабочим, который исправлял два чертежных стола с привинченными к ним лампами дневного света, как он своими руками окантовывает перспективный вид нового банка и вешает его на стену приемной. А перед завтраком Верн заглянул в кабинет Эбби, обнял племянника с необычной теплотой и сказал:
– Ах, Эбби, ты не понимаешь, что это значит для меня! Как будто я заново родился на свет!
Эбби улыбнулся смущенно и радостно.
– Еще бы, – сказал он.
Потом они пошли завтракать в Тоунтон-клуб и там задержались в баре, и Верн позволил себе выпить два бокала мартини и сказал, что им потребуются два чертежника для выполнения рабочих чертежей. И о секретарше тоже пора подумать: помимо обычной секретарской работы, ей придется печатать массу длинных и сложных спецификаций.
«Кто бы поверил, – размышлял Эбби, – что когда-то в платежной ведомости Вернона Остина, члена Американского института архитекторов, значилось сорок чертежников и три секретаря?»
Реакция Нины, когда Эбби позвонил ей и выложил новости, была прямо-таки трогательная.
– О, я сейчас же позвоню маме! – воскликнула Нина. Потом добавила: – Эб, не кажется ли тебе, что теперь можно подумать и о пристройке? У меня такое чувство вины перед мамой, что я даже не в силах радоваться нашей удаче...
Эбби, окрыленный новыми надеждами и уверенностью в своих силах, не забыл обещаний, данных ей ночью. Он ответил с истинной щедростью влюбленного:
– Хорошо, дорогая, обсудим практически, что тут можно сделать.
– Эбби, правда?.
– Да, конечно.
Вернувшись в контору, он написал о новостях отцу и матери и, конечно, послал письмо Раффу Блуму.
День близился к концу, но было еще светло. Даже теперь, наблюдая за ней издали, с другого конца переполненной гостями комнаты, глядя, как она ходит среди них с бокалом в руке, в сиреневом очень открытом платье, которое выгодно оттеняет ее красоту, Эбби чувствовал такое влечение к ней, что у него дрожали колени.
– На редкость удачный вечер, – сказал Верн, и Эбби понял, что дядя тоже не спускает глаз с Нины.
– Во всяком случае, многолюдный, – отозвался Эбби; желание его усилилось, когда он понял, что тоска, светившаяся в глазах Верна, смешана с завистью.
– Нина справляется прекрасно, – продолжал Верн. – По крайней мере с мужчинами.
– Добрая половина гостей мне вообще незнакома. – Эбби заметил, что Нина направляется к ним.
– Такие вот вечера – это важнейшая стадия творческого процесса, – изрек Верн с насмешливой серьезностью. – Чертежная доска – дело десятое. Вечера куда важнее.
Но Нина, улыбнувшись им и показав свои ямочки, шепнула:
– Остин, поциркулируй среди гостей. – И прошла мимо.
Верн захихикал:
– Она права. Хватит нам бездельничать. Дело есть дело.
– А почему бы и не побездельничать? – спросил Эбби. Он сразу же нашел оправдание: – Заказ Тринити-банка у нас в кармане, так что теперь мне море по колено. – Он призадумался. – Кстати, Верн, скажите честно: как вы относитесь к этому трюку с сейфами?
Верн положил ему руку на плечо и ответил, слегка понизив голос:
– Ну, я не в восторге, сам понимаешь.
– Я тоже.
– Вот как? – Дядя пристально посмотрел на него.
– Конечно. Почему же мы не сказали об этом сразу? Выходит, мы просто-напросто струсили? В моральном смысле.
Верн потрогал свой нос.
– Не думаю, чтобы дело обстояло так уж страшно, Эб. Небольшой компромисс, вот и все. Во всяком случае, на мой взгляд. По сравнению с той безвкусицей, которую я стряпал всю жизнь...
– Напрасно я согласился на это, – пробормотал Эбби.
– Ты согласился ради меня, Эб. Ты, вероятно, и сам не знал, что идешь на это ради своего старого, выжившего из Ума дядьки.
Пожалуй, тут есть доля правды. И все же мысль о трусости засела у него в голове.
– Ну, допивай свой коктейль, Эб. Не забудь, что ты хозяин. Сейчас не время думать о всякой чепухе. – Верн протянул бокал, глядя Эбби в глаза. – Впрочем, нет – еще два слова: будем надеяться, что тебе никогда не придется идти на более серьезные компромиссы.
Эбби улыбнулся и допил коктейль, а Верн отошел, чтобы поздороваться с каким-то приятелем.
Слова дяди не выходили у Эбби из головы. Он понимал, что эти слова – не просто любезность; понимал, что Верн оправдывается перед ним и в то же время предостерегает его.
Он подошел к столу с напитками, поставил пустой бокал и, ожидая, пока буфетчик приготовит новый, мысленно сформулировал наконец ответ на вопрос, который не давал ему покоя почти год. Да, он поступил правильно, согласившись стать компаньоном Верна. Раньше он сомневался в этом, так как его решение было вызвано, с одной стороны, тем, что здесь жила Нина, а с другой – опасением, что, приняв какое-либо другое, более солидное предложение, он рискует обмануть ожидания фирмы, которая, быть может, рассчитывает получить от него больше, чем он в состоянии дать. Словом, думал он, потягивая коктейль, в конечном счете это был правильный шаг.
Эбби закурил и приготовился исполнять обязанности хозяина дома. Ему вдруг вспомнились приемы, к которым он привык в Бостоне: там, если даже вы и не были знакомы со всеми гостями, то хотя бы знали, кто они такие. Он окинул взглядом свою гостиную и решил, что своеобразная прелесть этой комнаты совершенно пропадает при таком обилии народа. Гармоничное соотношение между прозрачными и непрозрачными стенами, тщательно подобранная мебель работы Ноула – все это не производит впечатления в такой толчее. Интересно знать, обратится ли потом к нему как к архитектору кто-нибудь из этих людей. Нина, конечно, считает, что все они – потенциальные клиенты. Действительно, большая часть гостей была приглашена ею и ее матерью, а кое-кто – Верном.
Сам Эбби пригласил Трой и Винса, Бинка Нетлтона с Эйлин и нескольких нью-хейвенских приятелей, живущих поблизости, а также мистера и миссис Джордж Бьюел, которые знали Эбби с детства и жили теперь в Гринвиче. Он заметил их в толпе; они, видимо, чувствовали себя одиноко и тихонько переговаривались между собой. Эбби подошел и пристроил их у обеденного стола – единственное место, где еще можно было сесть.
Хотя Бьюелы не жили в Бостоне уже семнадцать с лишним лет, тем не менее они заговорили прежде всего не о Гринвиче, не о Тоунтоне, не об этом доме, а именно о Бостоне и людях, которых Эбби хотя бы смутно помнил; Бьюелы рассказали, как однажды повели Эбби – десяти-детнего мальчугана – вместе со своими племянниками в Бостон-Гарденс посмотреть цирк и как он после этого (по словам его матери) сделал из своей простыни какое-то подобие цирковой палатки, не забыв при этом о раскрашенных шестах и бумажных флагах. Эбби, чтобы не портить старикам удовольствия, весело смеялся и уверял, что начисто забыл об этом случае.
Потом, когда разговор все-таки коснулся нового дома, Бьюелы заметили, что он «удивительно воздушный»; они явно относились к Эбби снисходительно и считали этот дом очередной ребяческой забавой – вроде пресловутой цирковой палатки.
Неподалеку от них стояла группа незнакомых гостей, и, беседуя с Бьюелами, Эбби слышал краем уха немало критических замечаний по поводу своего нового дома.
– А трубы отопления прямо залиты в бетон под полом? – Мужской голос.
– Конечно. – Другой голос.
– А что, если одна из них лопнет ко всем чертям? Как до нее добраться?
Хохот.
– Дом восхитительный, что и говорить! Если бы только я могла заставить мужа понять это. Но он ярый ненавистник модернизма. Подумать только – в наше-то время!
– Уж лучше бы эти архитекторы не брались за внутреннюю отделку. Эту работу они должны поручать нам.
Вскоре после того как Эбби попрощался с Бьюелами, ему довелось познакомиться с одним из таких критиков. Нина подвела к нему мужа и жену – мистера и миссис Гришэм.
– Это мамины клиенты, – объяснила она. – Свой первый дом они купили с ее помощью.
– Мы очень любим его, – сказала Сандра Гришэм, худощавая рыжая женщина в плотном шерстяном костюме. Эбби решил, что она, должно быть, без памяти любит лошадей и собак. – Это старинный, колониальный дом на Байерс-роуд. Только, видите ли, – она робко покосилась на мужа, – я уже давно мечтаю о современном доме. Вот хотя бы вроде вашего. Восхитительный дом. Но Уолли и слышать об этом не хочет.
Уолли Гришэм смотрел на Нину.
– Что?
– Я сказала, что ты и слышать не хочешь о таком Доме. Ведь верно?
