Бото Штраус - Время и комната
Первенец. Комики! Пат и Паташон!
Учтивец. Давай-ка поворачивать.
Первенец. Видишь, я же сразу сказал: давай лучше повернем.
Оба уходят влево. Из-за кустов показывается Оберон и направляется в сторону занавеса. Справа выходят Первый мальчик и Девочка. Он в брюках от комбинезона с нагрудником, на ней очки с толстыми стеклами, рваные кроссовки, майка с Микки-Маусом на груди, джинсы с прорехами на коленках, цепочка на щиколотке, щека и колени размалеваны, под мышкой игрушечная плюшевая собачка. Они несут ящик пива.
Первый мальчик. Сколько же может этот разнотык продолжаться! Неужели тебе трудно к моему шагу приладиться?
Девочка. А почему бы тебе не приладиться к моему шагу?
Оба уходят влево. Справа выходит Хельма. В этот миг в кустарнике возникает Титания. Она распахивает свой плащ и показывает себя. Хельма испуганно отшатывается, не в силах оторвать глаза от белого, словно гипсовая статуя, тела с густой, какой-то звериной шерстью в низу живота. Потом подбегает к Оберону.
Хельма. Послушайте! Ой, извините… но там в кустах женщина, женщина в кустах! Я в жизни ничего подобного не видела. Отвратительно! Женщина, и чтобы так обнажаться… Она распахивает плащ, нет, вы послушайте, — ой, я, наверно, очень напугалась! Вызовите же полицию! А если это увидит ребенок? Если ребенок такое увидит, о, Господи!
Оберон.
«Есть холм в лесу: там дикий тмин растет.
Фиалка рядом с буквицей цветет,
И жимолость свой полог ароматный
Сплела с душистой розою мускатной:
Там, утомясь веселою игрой,
Царица любит отдыхать порой;
Из сброшенной змеей блестящей кожи —…»
(Внезапно распахивает свой плащ и показывает себя.)
Хельма, зажав рот кулачком, убегает.
Сцена третьяТитания. Не слишком-то ты с нею преуспел, мой господин.
Оберон. Ты тоже не особенно.
Титания. Передо мной она стояла дольше, она смотрела дольше на меня.
Оберон. Мгновенье девой запечатлено, посмотрим, как откликнется оно.
Титания. И все ж мы что-то делаем не так. Когда мы обнажаемся, им страшно. Я не увидела еще ни одного восторженного лица, ни искры от моего сияния не вернулось ко мне обратно. Как будто мне для собственной красы и не нужны людские восхищенья. Они проходят мимо и молчат. А то еще пугаются, кричат. Да где ж в них вожделение тогда? И ведом ли вообще им голос плоти?
Оберон. О нет, не знают люди вожделенья, неведомо им сладкое насилье, с которым существа с иных планет и звезд сливаются в объятии сладострастном. От наших свадеб приняли они лишь жалкое и скудное подобье; и даже то, что кажется им избытком чувственных радостей, на наш-то взгляд, всего лишь судорожное и скудоумное пользование божественным даром, который можно сохранить и преумножить лишь в расточительстве. Их вожделению так же далеко до нашего, как болотной саламандре — до дракона. А теперь даже и оно, судя по всему, сходит на нет и скоро совсем угаснет, если мы не вернем его к жизни.
Титания. Так что же предпринять намерен ты? Все, что ты можешь здесь, в земной юдоли — это себя внезапно обнажать в обличьи непритворном. Ибо силы твои бессильны здесь и безнадежно тщетны деянья неземные на земле. Похоже, основательно увязли в божественной мы миссии своей.
Оберон. Но я беду читаю в стольких лицах, такую несказанную беду! Они хотят, чтоб мы к себе их взяли, и знаю, чую: близок этот миг. Рассудок и дела так иссушили в них голос плоти, что иные сами уже с мольбою к древним божествам взывают. Мы будем первыми, кто вновь в них оживит их на корню загубленные чувства и льдины трезвомыслия растопит. А коли так, когда мы достучимся до их тоской изъеденных сердец, они нам поклонением ответят, какое и не грезилось другим богам, — тем, что придут за нами следом.
Титания. И мы не будем парой жутких пугал стоять в кустах и мерзнуть на ветру, подобно непотребной классной даме, что, в наказанье за ее бесстыдство, обречена весь век разоблачаться и всех своею наготой пугать.
Оберон. Терпение, Титания. Что делать? За ночь одну невозможно превратить законопослушных граждан в трубадуров, а в инструкторе автошколы пробудить «Песнь песней» царя Соломона. Но я надеюсь, для начала мы собьем их с толку, а когда в их тусклых душах хоть лучик изумления блеснет — мы сможем отразиться в этом свете. Поверь, мне этот отблеск нужен ничуть не меньше, чем тебе…
Титания. Постой! Кто там идет?
Оберон. Твой Черный мальчик, Титания, а следом за ним бежит художник Киприан.
Титания. Пусть этот твой художник прекратит бегать за моим дружком, слышишь, Оберон!
Слева появляется Черный мальчик в комбинезоне уборщика при парке. Он везет за собой маленькую тележку, в которую собирает всякий мусор. За ним тенью следует Киприан, пожилой мужчина, примерно шестидесяти лет в серой рабочей блузе. У него высокий лоб, худое лицо и густые, курчавые волосы.
Киприан. Норман! Кекоу! У тебя найдется для меня минутка?
Черный мальчик, не двигаясь с места, качает головой.
Но когда?
Черный мальчик передергивает плечами.
Не хочешь ко мне зайти? Ты ведь обещал.
Черный мальчик молча уходит за кусты.
Ну что такого умеет она? Белые рубашки из земли извлекать? Подумаешь. Зато я могу делать маски, вырезаю статуэтки, которые тебе так нравились… Но теперь ты на все на это и смотреть не хочешь. Титания с луны! Ты обкрадываешь нищего, постыдилась бы! А ты, столь непостижимо прекрасный, и заикнуться ей не смеешь, что тебе все еще люб этот вот старикан! Прежде мы всюду ходили вместе, а теперь я вон ногу стер, за тобой гоняясь…
Слева появляются Девочка и Второй мальчик и садятся на переднем плане на край песочницы.
Как этот куст,
что грязен, болен, пуст…
Но что сквозь тени я читаю:
Во всех глазах мерцает месть.
Там сбилась крыс густая стая
И короля мечтает съесть.
(Уходит влево.)
Второй мальчик. Некоторые вот хотят одиночества — но им этого не дано, а есть такие, кто поневоле от одиночества мучится. Не знаю, к какой категории тебя отнести.
Девочка. Я из тех, которые хотят…
Второй мальчик. Гм.
Девочка. Чего я терпеть не могу, так это когда делают вид, будто все в полном ажуре.
Второй мальчик. Да, это, конечно, из всех вариантов самый отвратный.
Девочка. Или когда, например, едешь в круиз.
Второй мальчик. У-у-й!
Девочка. Ты при этом думаешь: зато теперь я все время среди людей.
Второй мальчик. Вот тоска…
Девочка. Ну да. И хотя ты и вправду все время среди людей, но на самом деле ты неразлучен с самим собой, болячки-то почти у всех одни и те же…
Второй мальчик. Нет, если уж совсем припрет, — надо рвать когти куда-нибудь на крайний север, хотя бы в Финляндию, этак на полгода, и чтобы у тебя только хижина и сауна, а вокруг ни души.
Девочка. Там комары заедят.
Второй мальчик. Ну, это кому как…
Девочка. Тоже мне удовольствие — все время отбиваться…
Второй мальчик. Есть еще одна проблема, которая для людей вроде нас с тобой, где бы мы ни находились, в Финляндии там или еще где, — всегда остается проблемой. Если начистоту — это проблема человеческой сексуальности.
Девочка. Вот как? Ну-ну. Не знаю.
Второй мальчик. Нет уж, нет уж, давай честно. Только совсем честно!
Девочка. Да я и так честно.
Второй мальчик. Так я тебе и поверил.
Девочка. Но ты же никак не можешь знать, честно я говорю или нечестно!
Второй мальчик. Я сам из того же теста, что и ты, я знаю все твои примочки.
Девочка. Если ты из того же теста, что и я, то должен знать, что я примочками не пользуюсь.
Второй мальчик (встает). Нет. Бесполезно. Не хотел бы я быть тобой, оставаясь с собой наедине. Ты даже азов одиночества еще не прошла.
Оба уходят влево. Вскоре после этого из-за кустов появляется Оберон, подходит к занавесу и стремительно его раздергивает: Титания лежит в обнимку с Черным мальчиком.
Оберон. Что ты делаешь!
