Александр Блок - Том 4. Драматические произведения
На площади появляются гуляющие; ходят нарумяненные горожане, босиком и с длинной тростью в руке. Медленно проезжает колесница, проходит лысый жрец, завернувшись в белый плащ.
Чиновник подходит к офицеру.
Чиновник. Вот, наконец, я нашел тебя, муж сильный и счастливый, муж красоты царственной! Сам лев фараона не сравнится с тобой в храбрости! — Давно ли из похода?
Офицер. Едва кончилась одна война, начинается другая. — Ты, кажется, завидуешь мне?
Чиновник. Ты не спрашивал бы меня об этом, если бы знал, как плохо живется бедному скрибе.
Офицер. И ты думаешь, что лучше быть офицером, чем скрибой?
Чиновник. Верно ты не знаешь, чего нам стоит ученье, сколько побоев перенес я прежде, чем стать скрибой. Учитель каждый день говорил мне: «Вот тебе сто ударов. Ты для меня осел, которого бьют. Ты — неразумный негр, который попался в плен. Как орла заставляют садиться на гнездо, как кобчика приучают летать, так я делаю из тебя человека, а ты меня благодари!» При каждом слове он ударял меня палкой; а бывали дни, когда меня клали на пол и колотили камышевыми прутьями без счета, точно хотели превратить в телятину.
Офицер. Что и говорить, ученье не из приятных. Но, уж если на то пошло, я расскажу тебе, как я стал офицером. С детства втолкнули меня в казарму и заперли. Удары так и сыпались мне на живот; меня били по глазам, как лошадь, синяки не сходили с моего лба, а голова была проломлена. Я лежал, а меня колотили, как пучок папируса. Потом отправили нас в горный сирийский поход. Спина у меня всегда болела, потому что хлеб и воду приходилось тащить на плечах, как ослу. Потом вода загнила, стали пить гнилую. Когда дошли до неприятеля, сил уже не было. Назад я возвращался, подобный дереву, изъеденному червями. Меня везли на осле, одежду украли воры, а слуга убежал.
Чиновник. Великий Ра, где же справедливость? Неужели лучше обратить сердце свое на то, чтобы сделаться несчастным скрибой и управлять людьми!
Офицер. Теперь, верно, ты не станешь завидовать мне. Никому не пожелаю я быть офицером.
Чиновник. Но неужели всем так тяжело жить в Египте?
Офицер. Всем, всем, кроме жрецов! Разве мало народа растоптано вражескими колесницами? Разве мало пожрал лев фараона? Разве мало умерло от жару, от голода, от лихорадок? Так погиб мой отец, так погибли все мои предки! Так было при Тутмозу Менхопирри, так было при Аменготпу Нибмаутри, так было всегда!
Чиновник. Будь же проклят отец, родивший меня! Будь проклята мать, родившая меня!
Появляется полуголый пророк в лохмотьях, дико размахивая руками. Любопытные собираются вокруг него; мальчишки гоняются за ним, дергают его за растрепанные седые волосы и швыряют в него луковицами.
Пророк. О, Египет, Египет, Египет! Горе, горе тебе! От одной горной цепи до другой горной цепи разносишь ты плач и стоны детей и жен твоих! Как смрадный змей, пресмыкаешься ты между двух пустынь! Горе тебе, народ грешный, народ, отягченный беззаконием, племя злодеев, дитя погибели! Вот, пески пустыни засыпят вас! Куда вас еще бить, когда вся голова ваша в язвах и сердце исчахло! От подошвы до темени нет в вас здорового места! Земля ваша пуста, поля ваши на глазах ваших поедают чужие!
На шум и крики выбегают рабы, клиенты, родственники из дома градоначальника. Хамоизит тоже выглядывает из двери. В окне наверху появляется лысая голова Псару.
Пророк. Горе тебе, Египет, горе, горе тебе, столица Фивы, блудницей ты стала, правда обитала в тебе, а теперь обитают убийцы! (Он грозит кулаками Псару.)
Хамоизит. Хозяин, хозяин, спрячься скорее, он тебя сглазит!
Псару быстро прячется за окном.
Пророк. Египтяне — люди, а не бог, кони их — плоть, а не дух! Прострет господь руку свою, и споткнется защитник, и падет защищаемый, и все погибнут, погибнут, погибнут… (Уходит.)
Раздается страшный шум, вбегает несколько десятков каменщиков, испачканных глиной и известкой. Они машут инструментами и тащат за собой трех скриб; вид у надсмотрщиков испуганный и жалкий.
Скриба. Назад, назад! Именем фараона!
Каменщики. С тобой не разговаривают, собака! Не хотим больше терпеть! Псару! Псару! Где правитель работ? Пусть он нас рассудит!
Хамоизит. Правитель занят.
Каменщики. Нечего разговаривать! Идите все, берите ломы, ломайте двери!
Хамоизит. Правитель нездоров, он не может к вам выйти.
Каменщики. Все равно! Сюда его! Пусть он рассудит!
Хамоизит пятится в ворота.
Ломай ворота! Псару! Псару!
В ворота летит камень.
Хамоизит. Ничего не поделаешь, придется звать хозяина.
Уходит.
Скоро из дверей выходит уже набеленный, нарумяненный и одетый в белый кафтан Псару. Выражение лица у него кислое, он держится за живот. Каменщики затихли и низко кланяются Псару.
Псару. Что, что случилось, друзья мои?
Каменщики. Мы пришли к тебе потому, что нет больше сил терпеть. Рассуди ты нас с писцом Хамуасом. Мы — голодные, а он говорит, что выдал нам весь хлеб на прошлой неделе.
Псару. Поди сюда, Хамуас. Ты выдал им весь хлеб на прошлой неделе?
Хамуас. Выдал, правитель.
Псару. Вот видите, он выдал.
Каменщик. Так нам больше не дадут хлеба?
Другой. Если не дадут, так мы с места не сойдем.
Третий. Не станем работать!
Четвертый. Не воруй наших запасов!
Псару. Тише, друзья мои. Выслушайте прежде со вниманием то, что я вам скажу. Если я к вам не вышел сразу, то не потому ли, что мне нечего было вам принести? Что же касается ваших слов «не воруй наших запасов», то разве я для того поставлен здесь градоначальником, чтобы воровать? Я ведь не виноват в том, что в закромах у меня ничего нет. Откуда же я вам достану хлеба?
Каменщик. Хоть из житницы фараона!
Другой. Из храма Сети!
Третий. Именем Аммона, именем царя, нас больше не заставят работать!
Хамоизит (скрибам). Чего же вы смотрите? Хватайте их, берите под стражу, бросайте в тюрьму!
Хамуас. Разве ты не слышал, что он поклялся именем фараона? Его нельзя трогать!
Каменщики. Хлеба, хлеба! Берите жен и детей, идем к фараону!
Невольник (сквозь толпу). Где здесь Псару, могущественный повелитель?
Псару. Погодите, друзья мои. Кто ищет Псару, кому нужно видеть бедного Псару?
Невольник (тихо). Знай, повелитель, что царь, возлюбленный Ра, уже выехал из дворца и кони мчат его к твоему дому, ибо он осведомился о твоем нездоровьи и желает видеть тебя по дороге к храму Аммона.
Псару. Эй, Хамоизит, поди сюда!
Хамоизит. Что прикажешь, повелитель?
Псару. Ты слышал, что сказал этот раб?
Хамоизит. Слышал, хозяин.
Псару. Как же нам теперь быть?
Хамоизит. Позволь подумать.
Псару. Думай, только поскорей. Ведь плохо будет, если царь застанет их здесь.
Хамоизит. Плохо, хозяин.
Псару. Что же, по-твоему, надо сделать, чтобы они ушли?
Хамоизит. Я придумал: им надо обещать хлеба.
Псару. Пожалуй, что ты прав. — Эй, друзья мои! Ступайте и вставайте спокойно на работу, а завтра вы получите еще хлеба, хотя вы взяли уже все, что вам полагалось, на прошлой неделе. В закромах больше ничего нет, но все-таки я выдам вам завтра, что найдется.
Каменщики. Знаем мы цену обещаний! Много нам обещали! Завтра да завтра! Не уйдем, пока не получим хлеба.
Псару. Тише, тише, друзья мои. Хамоизит, а Хамоизит?
Хамоизит. Что, хозяин?
Псару. Слышишь, что они говорят?
Хамоизит. Как не слышать — слышу.
Псару. Пожалуй, ведь они не уйдут без хлеба. Как же быть?
Хамоизит. Не могу придумать.
Псару. Постой-ка. Ты говорил, что у тебя что-то украли?
Хамоизит. Украли, хозяин; украл вон тот самый Нехтеммут, вон он стоит и кричит всех громче…
Псару. А что он у тебя украл?
Хамоизит. Украл хлеб, масло, восемь булок, мех с пивом…
Псару. Это у тебя в доме?
Хамоизит. В доме, хозяин, а еще в кладовой…
Псару. А в закромах ничего не украли?
Хамоизит. В закромах-то пока еще не украли.
Псару. Друзья мои! Вот, идите за этим добрым человеком и возьмите то, что он вам выдаст. А ты, Хамоизит, ступай, отвори свой амбар и дай хлеба этим бедным людям.
