Бернард Шоу - Человек и сверхчеловек
Донна Анна. Вот что верно, то верно.
Дьявол. Да, но к чему в конце концов свелась вся его цивилизация?
Дон Жуан. В конце концов она стала отличной мишенью для ваших циничных трюизмов; но в начале начал это была попытка мужчины стать чем-то большим, нежели простое орудие женщины для свершения ее долга. До сих пор непрерывное стремление Жизни не только утверждать себя, но и достигать все более и более высокой организации, все более и более полного самосознания сводится в лучшем случае к войне между ее силами и силами Смерти и Вырождения — войне, исход которой сомнителен. Отдельные бои в ней — просто тактические ошибки, и победы, как в настоящих боях, по большей части не зависят от полководцев.
Статуя. Это в мой огород. Ну, ничего, ничего, продолжайте.
Дон Жуан. Нет, командор, это в огород значительно более высокопоставленных особ. Но и вы в своей военной практике, вероятно, замечали, что даже глупый генерал может выиграть сражение, если генерал противника еще чуть-чуть глупее.
Статуя (вполне серьезно) Совершенно справедливо, Жуан, совершенно справедливо. Некоторым ослам удивительно везет.
Дон Жуан. Так вот: пусть Сила Жизни глупа; Смерть и Вырождение еще глупее. Кроме того, они ведь у нее же на службе. И поэтому, так или иначе, Жизнь побеждает. Мы обладаем всем, что плодородие может дать, а жадность — сберечь. Выживет та форма цивилизации, которая обеспечивает самые усовершенствованные винтовки и самых сытых стрелков.
Дьявол. Вот именно. Выживет потому, что создаст самые производительные орудия Смерти — а не Жизни. Вы неизбежно приходите к моим выводам, сколько бы вы ни изворачивались, ни путали и ни передергивали, — не говоря уж о том, как нестерпимо длинны ваши речи.
Дон Жуан. Ах, вот как? А кто первый стал говорить длинные речи7 Впрочем, если мои рассуждения так утомительны для вашего интеллекта, вы можете оставить нас и возвратиться к любви, красоте и прочим вашим излюбленным банальностям.
Дьявол (глубоко обиженный) Дон Жуан, вы несправедливы и невежливы. Я тоже сторонник интеллектуального общения. Кто еще способен так оценить его, как я? Я спорю честно и, мне кажется, достаточно убедительно опровергаю ваши положения. Если вам угодно, я готов продолжать разговор хоть целый час.
Дон Жуан. Отлично. Давайте.
Статуя. Сказать по правде, Жуан, я не вижу, чтоб вы пришли к какому-нибудь выводу. Но так как здесь нам приходится убивать не время, а вечность, — прошу вас, продолжайте.
Дон Жуан (с некоторым раздражением). Мой вывод у вас перед носом, вы, каменнолобый монумент. Согласимся, что Жизнь есть Сила, постоянно стремящаяся проявить себя в организованной форме; что червь и человек, мышь и мегатерий, сверчки, светлячки и святые отцы — все это более или менее удачные попытки найти для этой первобытной силы более совершенное выражение, причем идеалом служит существо всеведущее, всемогущее, непогрешимое и наделенное способностью полного и безошибочного самосознания, — короче говоря: бог.
Дьявол. Я соглашаюсь ради продолжения спора.
Статуя. Я соглашаюсь во избежание спора.
Донна Анна. А я категорически возражаю в том, что касается святых отцов, и очень прошу вас не припутывать их к спору.
Дон Жуан. Я сделал это исключительно ради аллитерации, Анна, и больше не собираюсь о них говорить. А теперь, поскольку других разногласий у нас пока не возникало, согласимся далее, что Жизнь свои попытки приближения к божественному идеалу не измеряла достигнутой красотой или физическими достоинствами; ведь еще наш друг Аристофан отметил, насколько совершенны в этом отношении птицы — их свободный полет, их яркое оперение, наконец, — прибавлю от себя, — трогательная поэтичность их любви и свивания гнезд. Так можно ли предположить, что Жизнь, будь ее целью красота и любовь, могла бы, сотворив птиц, обратить свои усилия на создание неуклюжего слона и уродливой обезьяны, нашей прабабушки?
Донна Анна. Аристофан был язычник; но, кажется, вы, Жуан, немногим лучше его.
Дьявол. Значит, вы пришли к выводу, что Жизнь стремилась к неуклюжести и безобразию?
Дон Жуан. И не думал, господин дьявол; всем известно, что вы мастер искажать чужие мысли. Жизнь стремилась к созданию мозга — вот в чем была ее заветная цель Она стремилась к созданию органа, который сделал бы возможным не только самосознание, но и самопонимание.
Статуя. Ну, уж это метафизика, Жуан. Какого дьявола… (Дьяволу.) Простите, друг мой…
Дьявол. Ничего, ничего, пожалуйста. Мне всегда лестно, когда мое имя употребляют для придания особой выразительности сказанному. Прошу вас не стесняться в этом смысле, командор.
Статуя. Благодарю вас, вы очень любезны. Я, знаете, даже в раю не мог отстать от военной привычки к крепким выражениям. Вот о чем я хотел спросить Жуана: зачем все-таки Жизни заботиться о создании мозга? Зачем непременно понимать себя? Почему нельзя просто наслаждаться?
Дон Жуан. Если б у вас не было мозга, командор, вы наслаждались бы, не зная, что наслаждаетесь, — и вам от этого не было бы никакой радости.
Статуя. Так-то оно так. Но мне нужно ровно столько мозга, чтобы знать, что я наслаждаюсь. Я не хочу понимать, отчего я наслаждаюсь. Право, это ни к чему. Поверьте моему опыту: думать о своих удовольствиях — значит портить их.
Дон Жуан. Вот почему интеллект не пользуется популярностью. Но для Жизни, для Силы, стоящей за человеком, интеллект необходим, потому что без него человек обречен слепо стремиться навстречу смерти. Подобно тому, как после многих веков борьбы Жизнь создала удивительный орган зрения, с помощью которого живой организм видит свой путь и все то, что ему на этом пути грозит или обещает радость, тем самым избегая тысячи прежде неотвратимых опасностей, — так она теперь создает орган зрения духовного, который позволит человеку видеть не только внешний мир, но цель и смысл самой Жизни, благодаря чему он сможет трудиться во имя этой цели, а не мешать ее достижению, близоруко преследуя свои узкие и личные цели. Ведь даже и сейчас есть только один тип человека, которому доступно истинное счастье, который всегда сохраняет всеобщее уважение среди сумятицы противоречивых интересов и иллюзий.
Статуя. Вы говорите о военном?
Дон Жуан. Командор, я говорю не о военном. Когда приближается военный, люди прячут серебряные ложки и спроваживают подальше жен и дочерей. Нет, не оружие и не героя я пою, а философа — того, кто, созерцая, хочет постигнуть выраженную в мире волю, размышляя, ищет путей претворения этой воли в жизнь и, действуя, стремится свершить ее тем путем, который подсказало размышление. Люди всех других типов мне давно уже надоели. Это просто скучные неудачники. Когда я жил на земле, вокруг меня постоянно рыскали разные ученые мужи, вынюхивая во мне слабое местечко, за которое можно было бы уцепиться. Врачи советовали мне позаботиться о своем теле и предлагали шарлатанские средства против мнимых болезней. Я отвечал, что не чувствую себя больным; они назвали меня невеждой и ушли. Врачи духовные советовали мне позаботиться о своей душе, но я чувствовал себя столь же здоровым духовно, как и телесно, и не хотел их слушать; они назвали меня безбожником и ушли. После них явился политик и сказал, что все в природе подчинено одной цели — добиться, чтобы он попал в парламент. Я сказал, что мне все равно, попадет он в парламент или нет; он назвал меня ренегатом и ушел. Тогда явился романтик, человек Искусства; он принес мне любовные песни, стихи и картины, и с ним я был дружен много лет к большому своему удовольствию и некоторой выгоде, так как его песни научили меня лучше слышать, картины — лучше видеть, а стихи — глубже чувствовать. Но в конце концов он привел меня к поклонению Женщине.
Донна Анна. Жуан!
Дон Жуан. Да, я стал находить в ее голосе всю музыку песен, в ее лице — всю красоту картин, в ее душе — весь жар поэзии.
Донна Анна. И вероятно, потом разочаровались. Но ее ли вина, что вы наделили ее всеми этими совершенствами?
Дон Жуан. Да, отчасти это ее вина. С удивительной инстинктивной хитростью она молчала и позволяла мне превозносить ее, приписывать ей то, что я сам видел, думал и чувствовал. Мой романтический друг был слишком беден и робок и потому зачастую не смел подойти к тем женщинам, которые своей утонченностью и красотой, казалось, отвечали его идеалу; так он и сошел в могилу, не утратив веры в мечту. Но мне судьба и природа благоприятствовали. Я был знатного происхождения и к тому же богат; если моя наружность не нравилась, льстили мои слова, хотя обычно мне и в том и в другом сопутствовала удача.
