Надежда Тэффи - Алмазная пыль (сборник)

Выше всех цвела георгина
В голубом китайском саду.
Ее имя уста мандарина
Называли в лунном бреду.

Прилетали звенящие пчелы,
И в ее золотой бокал
Погружали злые уколы
Острия ненасытных жал…

Знал ли кто, что она, георгина,
Выше всех в голубом саду,
Что ее уста мандарина
Призывали в лунном бреду?..

На острове моих воспоминаний
Есть серый дом. В окне цветы герани,
Ведут три каменных ступени на крыльцо…
В тяжелой двери медное кольцо.
Над дверью барельеф – меч и головка лани,
А рядом шнур, ведущий к фонарю…

На острове моих воспоминаний
я никогда ту дверь не отворю!

Печален стон лебединых струн
О нашей сказке юной.
О том, как жил ты, мой ясный Рун,
Со мной, с твоей Годеруной…

О, жизнь голубая вдали от людей,
От черной их злобы и страсти!..
Я ночью ходила скликать лебедей,
Чтоб им рассказать о счастье…

Вскипал над пучиной бушующий вал
Под злым дыханьем Буруна…
Мой ясный Рун, ты меня позвал —
С тобой твоя Годеруна!

«Мы вместе, – сказал ты, – мы вместе должны
От снов золотого предела
На темную волю вольной волны
Идти вдохновенно и смело!..»

Очнулась одна я на острой скале —
Звезда надо мной тосковала
О той голубой незабытой земле,
Где я лебедей скликала.

Печален стон лебединых струн
О нашей сказке юной!
О том, как жил ты, мой ясный Рун,
Со мной, с твоей Годеруной!

Как я скажу, что плохо мне на свете,
Когда фиалками цветет далекий Юг,
Когда рубин горит на чьем-нибудь браслете
И где-нибудь звенит свирелью луг?..

Как я скажу, что счастья нет весною,
Когда, быть может, в предрассветном сне,
Моя любовь, оплаканная мною,
Ты вновь придешь, ты вновь придешь ко мне!..

Меня любила ночь, и на руке моей
Она сомкнула черное запястье…
Когда ж настал мой день – я изменила ей
И стала петь о солнце и о счастье.

Дорога дня пестра и широка —
Но не сорвать мне черное запястье!
Звенит и плачет звездная тоска
В моих словах о солнце и о счастье!

Мне сегодня как будто одиннадцать лет —
Так мне просто, так пусто, так весело!
На руке у меня из стекляшек браслет,
Я к нему два колечка привесила.
Вы звените, звените, колечки мои,
Тешьте сердце веселой забавою.
Я колечком одним обручилась любви,
А другим повенчалась со славою.
Засмеюсь, разобью свой стеклянный браслет,
Станут кольца мои расколдованы,
И раскатятся прочь,
И пусть сгинет их след —
Оттого, что душе моей имени нет
И что губы мои не целованы!

Château de miel, медовый замок,
И в нем звенит моя пчела,
В томленьи шестигранных рамок —
Духов и сладости и зла.

Но солнце ярый воск расплавит
И темный улей загудит,
И свой полет пчела направит
В лазурно-пламенный зенит.

И звоном златострунной лютни
Споют два легкие крыла:
«За мной, тоскующие трутни,
Из мира сладости и зла!

За мной, к земным пределам счастья,
Вонзаясь в голубую твердь,
В блаженном чуде сладострастья
Приять сверкающую смерть!»

Но луч угас… В свой темный замок,
В Château de miel пчела вползла,
В томленье шестигранных рамок —
Духов и сладости и зла…

Разгоралась огней золотая гирлянда,
Когда я вошла в шатер,
Были страшны глаза царя Эруанда,
Страшны, как черный костер!

И когда он свой взор опускал на камни,
Камни те рассыпалися в прах…
И тяжелым кольцом сжала сердце тоска мне,
Тоска, но не бледный страх!

Утолит моя пляска, как знойное счастье,
Безумье его души!
Звенит мой бубен, звенят запястья —
Пляши! Пляши! Пляши!

Кружусь я, кружусь все быстрее, быстрее,
Пока не наступит час,
Пока не сгорю на черном костре я,
На черном костре его глаз!..

И когда огней золотая гирлянда,
Побледнев, догорит к утру, —
Станут тихи глаза царя Эруанда,
Станут тихи, и я умру…

Ходила Федосья, калика перехожая,
Старая-старая, горбатая, худорожая.
Но душа у Федосьи была красавицей,
Синеокой, златокудрой, ясноликою,
Любовали душу Божьи Ангелы,
Называли душу Ангеликою.
Померла Федосья без покаяния,
Без свечей, без друзей, без надгробного рыдания.
Померла, легла в канаву придорожную.
Что мы знаем – лучше ль так-то, плоше ли?..
Раным-рано встали Божьи Ангелы,
Крылышки пригладили, прихорошили,
Полетели с радостью великою
За Федосьиной душой, за Ангеликою.
В солнце-колокол в небе ударили,
Устелили путь звездотканой скатертью,
Сам Христос из чертога горнего
Вышел к ней навстречу с Богоматерью.
Под забором Федосью горбатую
Зарыли, забыли, сровняли землю лопатою.

Пожалей нас детей Твоих, Господи,
Что слепые мы до смерти от младости,
Что, слепые, не видим мы, Господи,
Пресветлой Твоей Божьей радости!

Путник – Ангел Божий, по земле странный!
Странствовал ты долго, повидал ты много!
Можешь указать нам Чертог Осиянный,
Знаешь, где лежит Христова дорога.

Путник – Ангел Божий, по земле странный!
Сладки мои песни, горьки мои слезы —
Как тебя приветить, гость ты мой нежданный,
В нищей моей куще у чахлой березы!

Не молчи так грозно, не смотри так строго!
Не меня поведешь ты в Чертог Осиянный!
Не за мною пришел ты, слепой и убогой,
Ты, Ангел, райской лилией венчанный.

Не ты мне укажешь, где Христова дорога, —
Мой вожатый будет в венце из терний!..
За тем, кто всю жизнь проплакал у порога,
Сам Христос придет в его час вечерний.

Я только о тебе и думаю теперь,
Гиена хищная, гиена-хохотунья!
Ты – всеми проклятый, всем ненавистный зверь —
Такая же, как я, – могильная колдунья!

Сливаяся с тобой, я чувствую, как ты
Припала и ползешь, ища в скале отверстий…
Как рвут твои бока колючие кусты!..
Я вижу алый след и клочья бурой шерсти…

Как мертвенно томит тоскливая луна!
Но нам не одолеть ее заклятой силы!
Наш скорбный путь направила она
Туда, где тихие чернеются могилы…

Вот так… припасть к земле… и выть, и хохотать…
И рвать могильный прах, и тленом упиваться.
А в наших поднятых, тоскующих глазах
Пусть благостные звезды отразятся!

Когда оно ушло и не вернулось днем, —
Великое, жестокое светило,
Не думая о нем, я в садике своем
Подсолнечник цветущий посадила.

«Свети, свети! – сказала я ему, —
Ты солнышко мое! Твоим лучом согрета,

Вновь зацветет во мне, ушедшая во тьму,
Душа свободного и гордого поэта!»

Мы нищие – для нас ли будет день!
Мы гордые – для нас ли упованья!
И если черная над нами встала тень —
Мы смехом заглушим свои стенанья!

Есть в небесах блаженный сад у Бога,
Блаженный сад нездешней красоты.
И каждый день из своего чертога
Выходит Бог благословить цветы.

Минует всё – и злоба и тревога
Земных страстей заклятой суеты,
Но в небесах, в саду блаженном Бога
Они взрастают в вечные цветы.

И чище лилий, ярче розы томной
Цветет один, бессмертен и высок —
Земной любви, поруганной и темной,
Благословенный, радостный цветок.

Вот реченное о ней.
Вот конец кровавой тризны —
Враг в реках ее отчизны
Напоил своих коней!

Положи на сердце руку
И внемли живому стуку.
Слышишь, как оно звучит?
Это щит стучит о щит.
Это значит, что мы рядом,
Вместе все, плечо с плечом,
По спаленным вертоградам
За одной звездой идем.
Пусть грядущий вихрь годов
Сеет пепел городов,
Нас, бежавших в лес и горы,
Нас, заблудших меж дорог,
Скликнет старца Вернигоры
Громозвонный вещий рог.
А пока тот рог молчит —
Слушай! Щит стучит о щит!

В ночь скорбей три девы трех народов
До рассвета не смыкали вежды —
Для своих, для павших в ратном поле,
Шили девы белые одежды.

Первая со смехом ликовала:
«Та одежда пленным пригодится!
Шью ее отравленной иглою,
Чтобы их страданьем насладиться!»

А вторая дева говорила:
«Для тебя я шью, о мой любимый.
Пусть весь мир погибнет лютой смертью,
Только б ты был Господом хранимый!»

И шептала тихо третья дева:
«Шью для всех, будь друг он, или ворог.
Если кто страдая умирает —
Не равно ль он близок нам и дорог!»

Усмехнулась в небе Матерь Божья,
Те слова пред Сыном повторила,
Третьей девы белую одежду
На Христовы раны положила:

«Радуйся, воистину Воскресший,
Скорбь твоих страданий утолится,
Ныне сшита кроткими руками
Чистая Христова плащаница».