Вернер фон Хейденстам - Воины Карла XII
Седобородый. Если кому лишить тебя жизни, так это нам. Добро пожаловать к родным пенатам, прославленный жрец, увенчанный лаврами в Дельфах, Афинах и в Олимпии и побитый камнями при Саламине.
Эвритос. На вечерней заре всегда возвращаешься к тем, кого покинул с восходом солнца.
Филеас. Ложный пророк возвращается, когда нуждается в убежище.
(Оборачивается и угрожающе подымает руку на Эвритоса, пытающегося приблизиться к жертвеннику).
Это место священно, ты недостоин ступить сюда ногою.
Эвритос. Милый, старый Филеас, разве ты не узнаешь меня? Позволь мне, по крайней мере, подать тебе милостыню в благодарность за старое.
(Опускает руку в мешок у пояса и достает несколько монет. Бросает обратно несколько штук, а остальные протягивает Филеасу. Но тот отталкивает подачку, и деньги рассыпаются по земле. Пастухи торопливо бросаются подбирать.)
Ты забываешься!
Филеас. Ты положил сюда первые камни. Твой лживый язык произнес торжественные обеты, но ты их нарушил. День за днем клал одинокий старик камень на камень, ибо сердце его не переставало страстно желать одного, чего ему никогда не суждено было обрести. Пусть все чтят тебя — здесь ты только беглец. Проклинать тебя излишне, ибо ты давно носишь проклятие в самом себе.
Седобородый. Как подобает верному слуге, Филеас довел дело до конца, воздвиг памятник.
Эвритос. В честь меня? Говори, Филеас!
Филеас. Клятвопреступник Эвритос скоро вообразит, что только он один и существует на свете. Кто здесь вспоминал о нем иначе, как о знаменитости, то есть как о потерянном друге, о враге, которого восхваляют вслух, но поносят втихомолку? Двум богам служил он и обоим изменил.
Эвритос. Но никогда не изменил той, что вечно жила в его мыслях. Возьмите ваши посохи и убейте меня, если никто не желает вернуть мне мой покой!
(Быстро и тихо Филеасу.)
Где обе женщины?
(Филеас не отвечает.)
Убежище? Да, я ищу убежища, где никто не прислушивается к пророчествам и где лавры срезывают, чтобы поддержать огонь на очаге… Ищу тенистого уголка под дубами, где в зелени звучат невидимые лиры и где Эригона задумчиво устремляет свой взгляд вдаль к неведомому миру.
Филеас. И ей бы ты признался, что ты лишь низверженный кумир?
Эвритос. Да.
Филеас. Лжепророк?
Эвритос. Да.
(Отирая рукавом окровавленный лоб.)
Дай мне пить.
Филеас. (вынимает из котомки деревянный кубок). Узнаешь кубок?
Эвритос (желая схватить его). Дай мне поднять его в последний раз в жизни.
Филеас. Он непригоден для уст пророка. Теперь он мой.
(Прячет кубок обратно в котомку.)
Эвритос. Почему не идет Эригона?
(Ответа нет.)
Она не знает, что я здесь.
Филеас. Навряд.
Эвритос. Я готов дни и месяцы идти, пока не найду ее.
Филеас. Готовься к долгому странствию.
Эвритос. Когда я прорицал, мне чудилось всегда одно и то же: как будто смотрел в прозрачные струи Кастальского ключа, где отражались острые листья лавровых кустов, подобно надписи, высеченной на камне. Пока я старался разгадать их смысл, внезапно являлась Эригона. Она просовывала голову между ветвями и говорила совсем иные слова — о маленьких божках и о любви. Так я постоянно слышал два противоречивых голоса. И прорицал надвое, потому никогда и не ошибался.
Филеас. А теперь перед Саламином?
Эвритос. Я стоял на скале, смежив веки, и вдруг впервые услыхал лишь один голос, и это не был голос бога солнца. Эригона шла ко мне по воде и вещала: «Если ты предскажешь победу и они победят, — мне никогда не видеть тебя больше в моем убогом шатре. Другие женщины станут плести тебе венки. Но если ты подашь совет к бегству, то в конце концов не совладаешь с воспоминаниями и вернешься ко мне, за мной. И мы бежим, бежим!» Я не успел опомниться, как поднял руки и громко на весь берег возвестил ложное пророчество: «Бежим, бежим!»
Филеас. Но ведь ты по свободному выбору покинул свою мать и свою молодую госпожу.
Эвритос. Вблизи любимой женщины прорицатель теряет остроту зрения и не может читать в прошлом и в грядущем; он видит лишь настоящее. Итак, он должен идти одинокими путями, и любовь для него запретный плод.
Филеас. А потому во сто крат соблазнительнее.
Эвритос. Кто раз изведал блаженство любви, никогда не забудет того часа. Вот и вся печальная повесть лжепророка.
Филеас. Долгие годы видел я черную стаю эриний, стерегущих эту долину, где прежде будило меня для дневного труда щебетанье птичек; и холод, от которого мы теперь все дрожим, указывает нам, что они все еще окружают нас. Веют холодные вихри, но трава и листва не шелохнутся.
Пастухи закутываются в плащи.
Эвритос. Возлюбленная моя Эригона!
Филеас. Она долго звала тебя.
Эвритос. Разделяй нас горы, я стал бы звать ее по имени до тех пор, пока горы не расселись бы! Пусть побьют меня камнями, я дотащился бы до нее, чтобы она отерла кровь с моего чела! Дай мне пить!
(Ответа нет.)
Отчего вы все молчите? Отказывайте мне в кубке воды, но рассейте мою тоску. Разве мои муки не искупили того, в чем я, безумец, провинился? Я ничего не прошу у вас, ничего, кроме ответа: укажите мне кратчайшую тропинку, ведущую к шатру, где живет Эригона!
Филеас. Готов ли ты отречься от всего ради того, чтобы увидеться с ней?
Эвритос. От чего тебе угодно… Я весь трепещу при мысли о свидании. Она была молода, когда я ушел, и я помню ее юной. Но тоска, верно, состарила ее.
Филеас. Не бойся, Эвритос, женщина знает, как вернуть себе того, кого она потеряла. Эригона не побежит тебе навстречу при свете дня. Она скроется под темным покровом ночи.
Эвритос. Но когда стемнеет…
Филеас. Когда мрак окутает вас обоих, и холодные звезды замерцают над холмом, — настанет для вас час свести счеты, час расплаты за грех и вину. Жрец солнца, твой путь вел тебя ввысь не через трупы врагов, а через могилы женщин.
(Указывает на холм. Эвритос стоит пораженный.)
Долго бродили в окрестностях две покинутые женщины, молодая и старая, собирая подаяние у шатров. Они не снесли тягот странствия, и жизнь их угасла.
Эвритос (шатаясь, идет к холму и падает на него с криком). Эригона!
Пастухи забрасывают его камнями.
Эвритос (приподнимаясь, снимает с себя венок и встряхивает длинными седыми волосами). Под этим венком с лентами я скрывал от мира поседевшие волосы. О вы, алчущие мести, вам мало того, что я столько выстрадал!
Пастухи продолжают побивать Эвритоса камнями. Издали доносятся звуки цитр и топот пляшущих.
Эвритос. (обращаясь к земле). Ты уже не можешь ответить мне. Однажды я увидел ее там у колодца… Кто была она? Я не видал ее до того. Мне следовало сказать ей: дай мне погладить твои волосы, но не следуй за мной в шатер, прелестное дитя… Я не могу дать счастья женщине. Господин, которому я служу, холоден, как мрамор, тверд, как сталь, и у него нет супруги. Как бы крепко ты ни держала меня, рано или поздно я вырвусь из твоих объятий и омою себя от земной любви.
(Приходит в себя.)
Даже из ее могилы я слышу звуки цитр и пляску муз.
Филеас. Да обретет он покой, очистив себя раскаянием.
(Достает из котомки кубок и уходит.)
Эвритос. Да, я был ложным жрецом Аполлона, играл всем, и небесным и земным, но ничему не отдавался всецело. Избранник бога солнца, я жаждал отдыха в тени, жаждал склонить голову на колени женщины и любоваться плывущими облаками.
Филеас (возвращается, осторожно держа в руках кубок с водой. Подает его Эвритосу.) Не думал я, что несчастье так сломило тебя. Прости, Эвритос! Я уже не питаю к тебе ненависти.
Эвритос. Надо ли тебе говорить мне это? Откуда взяться ненависти там, где нечему завидовать?
(Пытается выпить воды, но расплескивает ее.)
Не могу.
Филеас (поддерживая кубок). Выпей воды из собственного колодца. Она даст тебе крепкий сон.
Звуки цитр и топот пляски приближаются.
Эвритос. Никогда не казалась она мне вкуснее. Филеас, ты ничего не слышишь?.. Мне чудятся звуки цитр и чей-то топот…
Филеас. Это стучит твое собственное сердце.
