Дмитрий Быков - Медведь. Пьесы
АНХЕЛИО КАСЕРРАС, его брат, потерявшийся в роддоме.
ХОСЕ ГАЭТАНО, начальник полиции.
ЛАСАРИО БАНДЕРАС, крестный отец городской мафии.
ИВАН АБРОСИМОВ, русский разведчик.
ИЗАУРА САУРА, прислуга.
ПЕДРО ГОМЕС, повар, вор и ее любовник.
ПРОСТЫЕ МЕКСИКАНЦЫ.
Вариант 2, для театров, ориентированных на какое-никакое искусство:
МАРЬЯ ВАСИЛЬЕВНА АНДРЕЕВА, учительница.
АНДРЕЙ, ее старший сын, владелец фирмы «Андреев и компания».
БОРИС, ее младший сын, киллер.
МАРИНА, жена Андрея.
ВИОЛЕТТА, фотомодель, подруга Бориса.
ЭЖЕН БЛЮ, стилист.
МАКСИМ ГОЛУБЕВ, русский офицер.
ЧУДИН, ГОРОХОВ, СОБОЛЕВ, БУКИН, ШПЕЦ — менты.
ГУЛЯЮЩИЕ, ДЕТИ, РАБОТНИКИ АНАТОМИЧЕСКОГО ТЕАТРА, МИЛИЦИЯ, СПАСАТЕЛИ.
Вариант 3, для эстетских театров и антрепризы Олега Меньшикова:
ЗИГФРИД.
МАНФРЕД.
КАСТОР.
ПОЛЛУКС.
ЕЛЕНА ПРЕКРАСНАЯ.
ТЮТЬКИН.
ПРОЧАЯ НЕЧИСТЬ.
На самом деле в спектакле участвуют всего три человека — двое мужчин и женщина. Но об этом пока знаем только мы с вами.
Часть первая
Кухня в просторном загородном особняке, столь знакомом нам по множеству американских фильмов, психологических триллеров по преимуществу. В таком особняке непременно должна жить американская либо европейская пара лет под тридцать, с годовым доходом тысяч по шестьдесят; оба преуспели по службе, и у каждого свой скелет в шкафу. Прежде чем дойти до этого дома с его большими окнами, белыми стенами, каминами под старину и множеством новых дорогих вещей, незваный гость должен был пересечь большой рыжий парк с шуршащими листьями, с желто-зелеными березами. Стоит солнечный, резкий, синий день ранней осени, когда все так тревожно. Мы не видим, конечно, ни дома, ни парка, прилетающего к нему. Нам видна только удобная и просторная кухня и осенний полдень за окном.
Женщина лет тридцати (далее Ж.) готовит в СВЧ какое-то мясо, по вкусу своему и постановщика. Она ходит по кухне, смотрит в окно, пьет сок, закуривает, тут же выбрасывает сигарету, просматривает журнал — словом, проделывает все, что свойственно проделывать не слишком уравновешенным людям наедине с собой.
Бесшумно открывается дверь. На пороге — мужчина в светлом плаще и мягкой коричневой шляпе. Ему лет сорок пять, — может, и больше, но с виду он весьма моложав. Назовем его М.
М. Раздевайся.
Ж. Что?!
М. Я сказал, раздевайся.
Ж. Как ты… что это такое… как ты вошел? как ты нашел?!
М. А вообще да, давай мы не будем торопиться. Стоять! (Видит, как она тянется к телефону.) Телефон сюда. Быстро.
Ж. протягивает ему трубку.
Вот и славно. Дженни всегда слушалась старших. Правда, когда она выросла большая, она с ужасом поняла, что это не всегда хорошо.
Ж. Но как ты сюда попал? Где охрана?
М. Ты что, какая охрана? Откуда охрана?
Ж. А, да… Но все-таки! В конце концов, я сменила фамилию… у меня давно другая жизнь! Ничего больше нет!
М (осклабляясь). О, конечно. Конечно. Я тебе вполне верю. Но знаешь, думать ведь можно что угодно. Ты думаешь, что у тебя давно другая жизнь, что ничего не было, что меня тоже нет… и это, кстати, в известном смысле верно. Но я есть, представь! Можно даже думать, что у тебя по-прежнему есть охрана. Что сейчас вернется наш муж, например. Но действительность ничего не желает знать о наших представлениях. Все было. И сейчас эта история наконец обретет замечательный конец.
Ж. Фу, какая пошлость…
М (радостно). Именно, именно пошлость! У Дженни всегда был такой хороший вкус! Она так любила окружать свое рабочее место всякими милыми безделушками, она так безупречно выбирала галстуки, так мило делала своему боссу замечания насчет цвета его носков и носовых платков! Дженни с рождения была наделена чувством стиля. Разбиралась в парфюме, читала книжки. И собственную свою книжку она написала без всякой помощи профессиональных журналистов. Ее слог называли образцовым, в нем находили влияние этого… этого, Господи… я так плохо знаю литературу, все некогда было подзаняться. И даже это скромное, я бы сказал, гнездо… обставлено с таким исключительным художественным тактом! Но сейчас в него грубо ворвется реальность. Можно даже сказать, уже ворвалась. Сейчас Дженни трахнут прямо на столе. Да. Как в дешевом плохом кино. Но сначала она, конечно, разденется. Под дулом пистолета. Это уже полный запредел. Однако прежде, чем это произойдет, хотелось бы произнести небольшой монолог о вреде хорошего вкуса. (Заметив, что она тянется к сковородке.) Руки по швам! Прежде чем ты успеешь ее швырнуть, я сделаю в тебе не одну, а целых три дырки. Пожалуйста, не надо думать, что я шучу. Намерения у меня самые серьезные. И учти, овладеть тобой в еще теплом виде мне будет только приятно. Количество нераскрытых преступлений в вашем городе меня вдохновляет, полиция совершенно мышей не ловит.
Да, так вот. Краткая лекция о вреде хорошего вкуса. У Боба был плохой вкус, его некогда и некому было формировать. Сын сенатора от штата… допустим…
Ж. Теннесси.
М. Да, хорошо, пусть будет Теннесси. Папа весь в политике, мама вся в хозяйстве. Как-никак пятидесятые годы, эмансипации еще никакой. Интересы мальчика с ранних лет поглощены карьерой. Он ничего не понимал в живописи, а литературой интересовался ровно настолько, насколько это было нужно, чтобы вставить цитату в устное выступление. Это потом на него стал трудиться штат помощников, а первое время он лично копался в справочнике «Тысяча изречений на все случаи жизни». Устные выступления вообще были слабостью нашего героя. Свою первую речь он произнес перед сверстниками шести лет от роду, требуя наказания для кошки, съевшей птичку.
Ж. Голубую сойку.
М. Ну да… Они устроили целое судилище. Удивительный народ эти дети политиканов! Наш герой прилично разбирался в юриспруденции, но никогда и ничего не понимал в прекрасном. Думаю, только эта сосредоточенность на своем деле в ущерб всему остальному и позволила ему в конечном итоге возглавить страну. Он питался бог весть как, занимался сексом редко и через силу, потому что женился на деньгах, а владелицей этих денег была отвратительная плоскогрудая кобыла по имени Барби, фригидная, как сорок тысяч братьев. Братьев-импотентов, я имею в виду. Изучим для сравнения биографию девочки с хорошим вкусом. Хороший вкус Дженни выражался прежде всего в том, что она умела обращать на себя внимание пожилых, еще кое на что способных, но не избалованных любовью мужчин. Один такой мужчина, леди и джентльмены, сейчас перед вами. И что же? (Обращается в зал, не переставая, однако, время от времени отслеживать все движения зачарованно слушающей его Ж.) Дженни, написав книжку о соблазнении президента, получила кое-какие деньги — да, господа, сумма не разглашается из соображений приватности, это ведь у нас о форме президентского члена можно писать что угодно, а о сумме гонораров ни-ни, — но после этой книжки, любезные слушатели, общественное мнение быстро к ней охладевает, скандал прекращается, и в конечном итоге нашего дурновкусного героя оставляют на посту, без всякого импичмента. И он продолжает вести страну к процветанию как ни в чем не бывало. Даже наложил вето на закон, запрещающий вторгаться в частную жизнь высших чиновников. Госдума в порядке подхалимажа утвердила, а он не одобрил. У нас прозрачность. Так что все закончилось ко благу Боба. Правда, он проиграл выборы. Проиграл с треском и позором. Нация решила, что ей нужен консерватор. (С ненавистью.) Нация ужасно любит порядок. Джордж Железная Рука. Пятнадцать смертных казней за время губернаторства в штате Техас. Причем на роже, на красной плотоядной роже этого убийцы, сделавшего смертельную инъекцию трем женщинам, написано огромными буквами: я имел весь Техас и буду теперь иметь всю страну, и все бабы мои, и все это знают, но я такой простой парень! Я такой простой, я не буду вас мучить заумными речами, как Боб, и не попадусь за непристойными играми с секретаршей! Ты понимаешь, Дженни? Боба прокатили не за то, что он хватал свою Дженни за сиськи и кусал ее за уши. Боба прокатили за то, что он попался! В результате нация поставила себе идеалом того, кто делает все то же самое, но никогда не попадается!
О, конечно, наш Боб никогда так не смог бы ответить на вызов радикального ислама, как Джордж Железная Рука. Пришло время консерваторов, я правильно понимаю? Прозрачный мир у всех уже вот тут, Интернет облажался… Дайте нам старых ценностей и новых противостояний, мы их так хотим! Поразительно, до чего он оказался вовремя! Между прочим, ты знаешь, что мне на него приносили? Ууу, вся страна встала бы на уши. Вульгарнейшая, многолетняя связь с продавщицей мясного отдела, пальцы как сосиски, жуткая бабища, знаю таких, — он даже не особенно скрывался! Но вообрази, как бы это выглядело: Боб Симпсон разоблачает любовную связь Джорджа Харриса! И это в то время, как он в любой своей предвыборной речи называет меня не иначе как неудачливым ухажером Дженни Пински, потому что твоя книга «Я ушла первой!» появляется аккурат перед выборами, через два года после описываемых событий! И мир узнает из этой книги, что Дженни Пински никогда не любила Боба Симпсона. Что она лишь проверяла, таков ли в душе президент сверхдержавы, как и любой кобелек из ее прошлой жизни. И что даже тогда, тогда, ты помнишь… в наш первый, самый первый день, когда ничего не было, ну почти ничего… ты помнишь, Дженни?
