Владимир Валуцкий - Зимняя вишня (сборник)
Все это предстало в исполнении Пал Палыча удивительно зримо, но Катя отчего-то больше не хлопала в ладоши и выглядела такой озадаченной, что Пал Палыч заметил и спросил несколько задето:
— Не убедил? Тебе не понравилось?..
— Я это уже видела… — сказала Катя.
— Где? — недоверчиво усмехнулся Пал Палыч.
— В театре…
— В каком?..
Катя молчала.
— В каком театре ты могла это видеть, если репетиции даже в нашем еще не начались?.. — сердито закричал Пал Палыч.
— Что ты кричишь? Именно в нашем!.. Эту сцену Петя Стрижов репетировал!
Пал Палыч растерянно глядел на нее.
— Когда?
— Два дня назад… Я за тобой заходила, а ты уже ушел, а они все там были, в репетиционном зале. Ой… — Катя схватилась за вспыхнувшие щеки: — Как я сразу не поняла!.. — И она испуганно посмотрела на Пал Палыча.
— Вот те раз… — пробормотал Пал Палыч и опять недоверчиво усмехнулся, и усмешка вышла кривой, жалкой. — Как это возможно?.. Это же — моя роль… Моя! Ты что-то напутала, девчонка?..
Катя не отвечала, а сторож ничего не понимал в происходящем. Пал Палыч сел.
— Мистика какая-то… При чем здесь — Петя?
Он вскочил, начал торопливо натягивать пальто.
— Ехать… надо ехать… сейчас же…
— Да куда ехать, опомнись, Пал Палыч! — закричал сторож. — Первый поезд только утром!
— Попутный… — Пал Палыч искал шапку.
— Поезд?
— Машина… телега… Самосвал! — шапка куда-то запропастилась. — Меня здесь каждый знает! Отвезут!.. — Он направился к выходу без шапки.
— Я тебя не отпущу одного! — схватила пальтишко и побежала следом Катя. Один сторож остался на сцене.
Он стоял и ошарашенно теребил в руках какой-то предмет, оказавшийся шапкой Пал Палыча.
— Головной убор! — опомнился сторож и тоже побежал за Пал Палычем. — Головной убор забыли!..
Дождь наконец все же собрался, а ветер — не переставал дуть, и мокро, противно хлопали друг об друга ветки деревьев.
Катя бежала за дедом и боялась что-либо спросить; Пал Палыч ее как будто не замечал, он бормотал что-то — слова срывал и уносил ветер, Катя их не слышала… Потом они очутились на шоссе, где изредка возникали расплывающиеся в дожде круги автомобильных фар, они увеличивались в размерах, ярко вычерчивали силуэт Пал Палыча с поднятой рукой — и исчезали, и все снова погружалось в неясную, колеблющуюся темноту…
Из-за двери доносился молодой знакомый голос и знакомые слова. Пал Палыч распахнул ее и остановился на пороге репетиционной комнаты, наполненной свежим, утренним солнцем.
Голос замер на полуслове.
— Что же ты, продолжай, Петя! — сказал Пал Палыч. — Продолжайте, товарищи… не стесняйтесь!..
В нем еще теплилась слабая надежда, что ему всё объяснят; что всё это — не более как недоразумение, ошибка; но по тому, как люди один за другим опускали глаза, как съежился над развернутой ролью Петя, — Пал Палыч ясно понял, что надежды на ошибку быть не может.
— Так выходит, это правда, Катенька… — тихо произнес он.
Петя, до того сидевший в оцепенении, вдруг вскочил и, опрокинув стул, выбежал прочь. А Пал Палыч замолчал. Что ему нужно было от этих людей, зачем он мчался сюда, сквозь ночь и непогоду? Роль. Ему нужна была роль. За ней он готов был прошагать через всю Россию с непокрытой головой… И помимо воли своей он заговорил вдруг с предательской, неестественной улыбкой:
— Я понимаю… все понимаю… но противу всякой логики — прошу вас… позвольте!.. Я смогу… Я докажу…
В комнате было очень тихо. Роман Семенович сидел, не поднимая головы.
— Хотите, я… на коленки встану!..
— Не смей, Палыч! — крикнула от порога Катя. Она бросилась к нему, схватила за руку и потянула к двери. — Как тебе не стыдно?
Пал Палыч, словно очнувшись, оглядел присутствующих. Не было в их лицах того понимания, на которое он рассчитывал, — была жалость, было сочувствие, было ощущение неловкости, была неоспоренная правота, а для него — невозвратимая утрата… Он медленно выпрямился, помолчал.
— Простите… — и вышел из комнаты.
В фойе мялся, курил сигарету за сигаретой и мучился укорами совести Петя. Увидев Пал Палыча, он подбежал к нему:
— Пал Палыч, клянусь вам… Честное слово, я…
— А вам кто позволил уйти с репетиции? — вдруг крикнул Пал Палыч, голос его гулко раскатился по фойе, и Петя послушно замолк. — Молодой человек!.. Марш — обратно!..
И Пал Палыч пошел к выходу — мимо висящих на стенах эскизов декораций и фотографий актеров, по блестящему, лакированному полу фойе. И в полу, как в зеркале, отражалась неторопливая, величественная фигура старика и ведущей его за руку внучки.
6О том, что Пал Палыч уезжает, Верещагин узнал, вернувшись из недельной поездки по району. Он зашел к Пал Палычу, и ему сказала об этом соседка — за полчаса до отхода поезда. Верещагин тут же помчался на вокзал. Нарушая правила, редакционный «газик» влетел на вокзальную площадь. Верещагин выбежал на платформу.
Там стоял поезд и прогуливались редкие пассажиры; Пал Палыча среди них не было. Верещагин побежал вдоль состава, заглядывая в окна, он метался долго и безрезультатно — пока вдруг на платформе, у барьера, не увидел Катю. Она стояла с группкой провожавших ее одноклассников и держала в руке букетик красных цветов.
На оклик Катя оглянулась, но тотчас же сделала каменное лицо. Все же она отошла от ребят и приблизилась к Верещагину.
— Что случилось, Катенька? Почему вы уезжаете?.. Какой ваш вагон?
— А зачем вам это знать? — ответила Катя холодно.
— Мне нужно видеть Пал Палыча, обязательно!
Катя глядела на Верещагина хотя и снизу вверх, но в высшей степени высокомерно:
— И вам не будет стыдно? Вы ведь знали обо всем!.. Знали — и молчали?.. Ведь знали?..
Верещагин понял все: и отъезд и Катин тон — и опустил голову.
— И тоже его предали! — Катя как ни пыжилась, но слезы обиды оказались сильнее высокомерия. — Я думала, что вы здесь лучше всех… а Ольга Сергеевна — права! Что уехала от вас! Вы… вы… — она отвернулась и закусила губу, что бы окончательно не расплакаться. — Так вам и надо!..
— Катя, — взял ее за плечи и повернул к себе Верещагин, тоже очень взволнованный. — Мне необходимо поговорить с Пал Палычем! Где ваш вагон?..
Но глаза у Кати уже высохли, и в них светилась одна ненависть.
— Пал Палыч сказал, что не хочет вас видеть! — четко произнесла Катя. И добавила, глядя Верещагину в лицо: — Он так и сказал: нет хуже врага, чем прежний друг!
Она поспешно попрощалась с ребятами; поезд дернулся, засуетились проводницы, и Катя побежала к своему вагону.
Простучали, набирая скорость, колеса, последний вагон закачался на выездных путях — и скоро на платформе остался один Виктор Ильич да еще стайка ребят, не расходившихся и с любопытством за ним наблюдавших.
За окном вагона проплывали леса, трубы далекого завода, мелькали вкривь и вкось конструкции железнодорожных мостов, проносились встречные составы с углем, шпалами, с бесконечными, как пулеметная очередь, «Жигулями» на платформах.
Пал Палыч лежал на верхней полке неподвижно, в каком-то безразличном оцепенении.
Катя хозяйничала внизу, убирала со стола после ужина.
— Почему вы все врете? — вдруг, покачав головой, спросила она. — Зачем? Ты бабушке говорил неправду. А тебя обманывали в театре. Ольга Сергеевна обманывала Верещагина, он опять — тебя… А кому от этого стало лучше? Кому?
Катя стояла посреди купе, насупив брови, тоненькая, несгибаемо воинственная, с ножом и подстаканником в руке.
— Сейчас опять скажешь — это слишком сложно, ты еще ребенок, где тебе понять?.. Ерунда! — она свирепо стряхнула крошки со скатерти. — Вот вы и доигрались — со своими сложностями!..
— Катя, — сказал Пал Палыч. — А, может, мы — зря, а?..
— Что — зря?
— Уехали… хлопнули дверью…
— Палыч, ты — опять? — Катя строго взглянула на него. — Хлопнули — значит теперь нечего жалеть! — Она постелила чистую скатерть, поставила на нее стакан с красными цветами и достала уже знакомую нам золоченую приветственную папку. — Давай лучше твою речь почитаем. — Кате во что бы то ни стало хотелось растормошить деда. — Ну Палыч! Я буду читать, а ты говори, как — на слух…
Она раскрыла адрес.
— «Уважаемый Михаил Сергеевич! Вот уже более полувека вы отдаете свой щедрый талант любимому искусству сцены. Трудно представить себе прославленный театр, в котором прошла вся ваша творческая жизнь, без вашего яркого, самобытного искусства!..» Тут второй раз «искусство», это ничего, а? — Пал Палыч не отвечал. — «…без блестящей вереницы ролей, сыгранных вами за эти пять десятилетий. В ваших героях люди узнавали себя, любовались собой, совершенствовали себя, они возвращались из театра наполненные благородными порывами, просветленные чистыми слезами… и как сосчитать, сколько чувств, готовых погаснуть, было вновь одухотворено вашим искусством? Тысячи глаз смотрели на вас, тысячи сердец бились вместе с вашим, когда вы жили на сцене. И есть ли что для актера дороже…» Палыч? — окликнула Катя. — Ты слушаешь? — Она приподнялась и заглянула на полку. — Ты что, Палыч?.. Палыч, что с тобой?..
