Юлий Ким - Светло, синё, разнообразно… (сборник)

Был я верный правоверный пионер.
«Широку страну родную» громко пел.
В комсомоле, скажем правду, господа,
Не оставил я заметного следа.
В коммунисты меня звали – я не стал.
Стал обычный злоязычный либерал.
При словах «гражданский долг», «патриотизм»
В организме начинался пароксизм.
Кроме спутника и флага на луне
За державу только стыдно было мне,
И, смотря на наши звезды и кумач,
Издавал я громкий смех иль горький плач.
А теперь скажите: где я? Что со мной?
Ведь не здешний я, хотя и не чужой.
Но гляжу на эту синюю звезду
И испытываю гордую слезу!
И хочу растить бананы на камнях,
Славить Господа под Западной стеной,
Беззаветно танцевать на площадях
И с ружьем стоять на страже, как герой!
В патриота превратился либерал.
Прям как будто только этого и ждал!
И готов, как пионер, шагать в строю!
И опять я Дунаевского пою!
– С гулькин нос страна моя родная,
Очень мало в ней лесов, полей и рек,
Но другой такой страны не знаю,
Где так счастлив русский человек!

Дорогой мой Владимир Абрамыч!
Драгоценный мой Игорь Ароныч!
Как журчат и приятно рокочут
Имена ваши в полости рта!
Как совок по сентябрьскому Сочи,
Как изгнанник по капищам отчим —
Так по вас я соскучился очень,
Аж до чёрта, то бишь до черта!
Предо мною то США, то Канада,
Надо мною московское лето,
Голова моя в тягостном дыме
От того, и того, и того.
И как важно, как нужно, как надо
Соображать, что вы бродите где-то
В белокаменном Ерусалиме
По бессмертной брусчатке его!
И не может быть даже двух мнений,
Что из этих вот соображений
Состоит, вытекает и складывается
То, что мы называем душой:
Что, мол, есть, мол, Абрамыч с Аронычем,
Да впридачу Наумыч с Миронычем,
Да еще Константиныч с Антонычем,
Ну и далее, список прикладывается,
Хоть уже он не очень большой.

Об меня, глухого,
Тщетно бьются звук и слово.
Всю жизнь бились,
Так и не пробились.
Да, я таков,
Говорю без позы,
Что не понимаю стихов,
Ни прозы.
И сам не знаю, чья это шуточка,
Хоть ты тресни,
Что из меня получилась дудочка
Для некоторой песни.
И не знаю, не ведаю, чьи в нее дуют
Уста.
Ну так что же… дуют и дуют…
Пожалуйста.

А может быть, я не один?
А может быть, есть и другие,
И даже, пожалуй, многие,
А может быть, даже и все —
На склоне последних годин,
Подсчитывая итоги,
В растерянности и меланхолии
Свое закрывают досье.

Так бездарно распорядиться
Билетом своим лотерейным.
Остается пойти и налиться
Портвейном.
Нелегко, господа, пребывать
В подобном сознании.
Нет, подобное сознавать
Все же лучше в компании.

Почему-то, когда я на публике
Перед залом с гитарой вдвоем,
В моем внешнем и внутреннем облике
Происходит крутой перелом.

Мои очи исполнены света,
Голос мой наливается звоном,
Коим барышни в оные лета
Иной раз соблазнялися оным.

Из меня океан обаяния
Изливается щедрой струей,
И купаюсь я в том океане,
Светлый, мудрый, лукавый, простой.

Отчего ж, когда следующим утром
Перед зеркалом я объявляюсь,
Никаким ни лукавым, ни мудрым
Не кажусь и отнюдь не являюсь?

Где же свет-то? И радость? И младость?
Полный мрак и унылая старость.
Где же мой ореол и накал?
Я их честно вчера излучал!

Из себя напрямую транслировал!
Не подделывал! Не имитировал!
И опять в себе это найду,
Когда снова на сцену взойду!

Отчего же на сцене домашней
Я хожу, как окурок вчерашний?
В силу коих я тайных причин,
Словно Джекил и Хайд, двуедин?

И пришло, и ушло, и осталась
Лишь какая-то смутная злость:
И куда ж это все подевалось?
И откуда все это взялось?

Жизнь моя протекает понятно
И приятно, как я нахожу.
Я пишу для кино и театра,
Хоть и редко туда захожу.

Мне не тягостен плен паутины
Небольших и немногих цепей.
Не тону я в болоте рутины,
А плетусь помаленьку по ней.

Не сказать, чтобы много за мною
Накопилось серьезных удач.
А последнее время, не скрою,
Было больше скорей неудач.

(Но есть пьеска, в которой потешно
Расписал я известный сюжет,
И она ежегодно успешно
Пополняет мой скромный бюджет.)

В иерархии литературной
Невысоко я числю себя.
Никакой биографии бурной
Нипочем не найти у меня.

На исходе седьмого десятка,
Продвигаясь спиною вперед,
Все равно мне, как скоро лопатка
Ощутит окончательный год.

Но когда выхожу я на сцену,
Равнодушный, усталый, пустой,
Вдруг я чую в себе перемену
На минуте примерно шестой.

Изнутри, из груди, где скрывается
То, что мы называем «поддых»,
Вдруг легко и свободно является,
Заполняя меня, мой двойник.

Голос мой наливается силой,
Достигая аж верхнего «фа»,
И глубокой, могучей, счастливой
Проникаются мыслью слова.

Словно крылья открыв для объятья,
Я над залом роскошно парю,
И желаю безудержно счастья,
И его же сейчас же дарю!

И потом с утомленной улыбкой
Я в кулисах слежу, как во мне
Тихо тает двойник мой родимый:
Вот он тенью становится зыбкой,
Светлой точкой во тьме загрудинной,
Угасая глубоко на дне…

До свиданья!
Пароходик мой гудёт,
В даль далекую зовет
Морехода.

До свиданья!
Можно трогать, помолясь,
И погода в самый раз
Для отхода.

На прощанье:
Надо б водочки налить,
Да с колбаской учинить
Бутербродик,
И честь честью проводить
Пароходик.

Это чудо,
Как у вас я погостил,
Как ваш дом я навестил
Хлебосольный.
Я отсюда
Отправляюсь по волне,
Как полковник на коне,
Всем довольный.

Потому что,
Дорогие господа,
Я скажу вам, как всегда,
Простодушно:
Было грустно иногда,
Но не скучно.

До свиданья!
До свиданья, милый зал,
Где вела свой скромный бал
Моя лира.

До свиданья!
С вами славно было мне,
Только жаль, что время не —
умолимо.

Жизни тайна
В том, что свой всему черед:
За свиданьем настает
Расставанье.
Пароходик мой гудёт:
ДО
СВИ
ДА
НЬЯ!..

Мы начинаем представленье,
Давно пора, уже давно пора.
Свои восторги и умиленье
Скрывать не надо, господа.
Вот перед вами Коломбина,
Вот незадачливый Пьеро,
Вот эта вечная картина
Любви несбывшейся его.
Воспомним древнего поэта,
Его словам уже три тыщи лет:
«Ах, лучше чувство без ответа,
Чем если вовсе чувства нет».
Пусть неутешно, безнадежно,
Но все же выпало любить…
А для взаимной страсти нежной
Преград вообще не должно быть!