Самуил Маршак - Сочинения в четырех томах. Том второй. Лирика, повести в стихах, сатира, пьесы

Сколько раз пытался я ускорить
Время, что несло меня вперед,
Подхлестнуть, вспугнуть его, пришпорить,
Чтобы слышать, как оно идет.

А теперь неторопливо еду,
Но зато я слышу каждый шаг,
Слышу, как дубы ведут беседу,
Как лесной ручей бежит в овраг.

Жизнь идет не медленней, но тише,
Потому что лес вечерний тих,
И прощальный шум ветвей я слышу
Без тебя — один за нас двоих. 

Цветная осень — вечер года —
Мне улыбается светло.
Но между мною и природой
Возникло тонкое стекло.

Весь этот мир — как на ладони,
Но мне обратно не идти.
Еще я с вами, но в вагоне,
Еще я дома, но в пути.  

Как птицы скачут и бегут как мыши,
Сухие листья кленов и берез,
С ветвей срываясь, устилают крыши,
Пока их ветер дальше не унес.

Осенний сад не помнит, увядая,
Что в огненной листве погребена
Такая звонкая, такая молодая,
Еще совсем недавняя весна,

Что эти листья — летняя прохлада,
Струившая зеленоватый свет…
Как хорошо, что у деревьев сада
О прошлых днях воспоминанья нет.  

Какие гости в комнате моей!
Узбекские, туркменские тюльпаны.
Они пришли в одежде пестротканой
К нам из садов, из парков, из степей.

Вот розовый с каемкою узорной.
Вот золотой — шесть языков огня.
А есть цветок почти как уголь черный,
Лоснистый, точно кожа у коня.

В диковинных цветах земли восточной
Я удалое племя узнаю.
Поддерживает чашу стебель прочный,
Пробившийся на свет в степном краю.

В кувшине на столе прожив неделю,
Земли, корней лишенные цветы
Не съежились ничуть, не побледнели
И сохранили свежесть красоты.

Вот первый лепесток пропал без вести,
За ним другому отлететь пришлось.
Но братья-лепестки не вянут вместе, —
Живут в семье, а умирают врозь. 

Все то, чего коснется человек,
Приобретает нечто человечье.
Вот этот дом, нам прослуживший век,
Почти умеет пользоваться речью.

Мосты и переулки говорят.
Беседуют между собой балконы.
И у платформы, выстроившись в ряд,
Так много сердцу говорят вагоны.

Давно стихами говорит Нева.
Страницей Гоголя ложится Невский.
Весь Летний сад — Онегина глава.
О Блоке вспоминают Острова,
А по Разъезжей бродит Достоевский.

Сегодня старый маленький вокзал,
Откуда путь идет к финляндским скалам,
Мне молчаливо повесть рассказал
О том, кто речь держал перед вокзалом.

А там еще живет Петровский век,
В углу между Фонтанкой и Невою…
Все то, чего коснется человек,
Озарено его душой живою.  

Через поля идут они гурьбой,
Взбираются гуськом на перевалы,
На побережье, где шумит прибой,
Бегут по щебню, огибая скалы.

Идут по южным рощам и садам,
По северным лесам, где блёкнут листья,
Где, радуясь осенним холодам,
Уже горят коралловые кисти.

По площади проходят городской
И по широкой улице колхоза
И где-то над суровою рекой
На бревнах поджидают перевоза.

А сколько их встречаешь на пути!
Вот удалось им задержать трехтонку,
И рад шофер до школы довезти
Компанию, бегущую вдогонку…

По улицам, обочинам дорог
Идут ребята в день последний лета.
И эту поступь миллионов ног
Должна сегодня чувствовать планета. 

О ней поют поэты всех веков.
Нет в мире ничего нежней и краше,
Чем этот сверток алых лепестков,
Раскрывшийся благоуханной чашей.

Как он прекрасен, холоден и чист, —
Глубокий кубок, полный аромата.
Как дружен с ним простой и скромный лист,
Темно-зеленый, по краям зубчатый.

За лепесток заходит лепесток,
И все они своей пурпурной тканью
Струят неиссякающий поток
Душистого и свежего дыханья.

Я это чудо видел на окне
Одной абхазской деревенской школы.
И тридцать рук в дорогу дали мне
По красной розе, влажной и тяжелой,

Охапку роз на Север я увез,
Цветы Кавказа — в Ленинград далекий.
И пусть опали тридцать красных роз, —
На память мне остались эти строки.

Морская ширь полна движенья.
Она лежит у наших ног
И, не прощая униженья,
С разбега бьется о порог.

Прибрежный щебень беспокоя,
Прибой влачит его по дну.
И падает волна прибоя
На отходящую волну.

Гремит, бурлит простор пустынный,
А с вышины, со стороны
Глядит на взморье серп невинный
Едва родившейся луны. 

У памятника на закате летом
Играют дети. И, склонив главу,
Чуть озаренную вечерним светом,
Он с возвышенья смотрит на Москву.

Шуршат машины, цепью выбегая
На площадь из-за каждого угла.
Шумит Москва — родная, но другая —
И старше и моложе, чем была.

А он все тот же. Только год от года
У ног его на площади Москвы
Все больше собирается народа
И все звучнее влажный шум листвы.

Участник наших радостей и бедствий
Стоит, незыблем в бурю и в грозу,
Там, где играл, быть может, в раннем детстве,
Как те ребята, что снуют внизу. 

В одно и то же время океан
Штурмует скалы севера и юга.

Живые волны — люди разных стран
О целом мире знают друг от друга. 

Все это было мне знакомо,
Но увидал я в первый раз
И стены глиняные дома
Почти без окон, как без глаз,
И серую солому крыши,
И в тесной комнате кровать
У стенки справа, в душной нише,
Где песню напевала мать
Тому, кто стал певцом и другом
Простых людей из деревень,
Кто горевал, разрушив плугом
Жилье зверька в ненастный день.

Здесь, в этой хижине крестьянской,
Куда входили через хлев,
Впервые слышал он шотландский,
В горах родившийся напев.

А так как тяжкие налоги
В те дни платили за окно,
Синело в спаленке убогой
Окошко мутное одно.

Квадрат, крестом пересеченный,
Чуть пропускал неяркий свет.
Но сквозь него весь мир зеленый
Впервые увидал поэт.

Так мало жил он в этом мире,
Где плугом землю бороздил.
Где с милой по лугам бродил
И на стекле окна в трактире
Алмазом строчки выводил…

А умер в городской квартире.

В два этажа был этот дом,
И больше окон было в нем,
Да и кровать была повыше,
Чем в прежнем доме — в узкой нише.
Но за решетчатым окном
Поэту в день его последний
Был виден только двор соседний,
А не полей волнистых ширь,
Не речка под зеленым кровом
И не болотистый пустырь,
Поросший вереском лиловым. 

Гайд-парк листвою сочною одет.
Но травы в парке мягче, зеленее.
И каждый из людей привносит цвет
В зеленые поляны и аллеи.

Вот эти люди принесли с собой
Оранжевый и красный — очень яркий.
А те — лиловый, желтый, голубой, —
Как будто бы цветы гуляют в парке.

И если бы не ветер, что волной
Проходит, листья и стволы колебля,
Я думал бы: не парк передо мной,
А полотно веселое Констебля.