Борис Акунин - Инь и Ян
Возвращается Ян. Он уже без кролика, несёт плоскую стеклянную флягу.
Казимир Иосифович: Так забирайте его! Покажите вашему коллекционеру. Верю вам, как сыну благородного Альбиона, что не обманете несчастного мизерабля! Янчик! Дай, дай её сюда! (Жадно хватает у сына флягу.) А лимончик? Про лимончик забыл?
Ян: Вылакаете и без лимончика.
Казимир Иосифович пьёт.
Ян (отходя к Инге): Последние мозги пропивает! А достоинство давно уж пропил! Сейчас налижется, ему в последнее время двух капель довольно, и начнёт паясничать!
Инга: Не начнёт. Положись на меня.
Инга подходит к дяде, ласково забирает у него флягу и веер, кладёт флягу на стол, веер остаётся у неё в руке.
Инга: Дядя Казик… Помните, я когда-то вас так называла?
Казимир Иосифович: Как же, помню… А себя называла «Инь», не могла «Инга» выговорить. Ты и в семь лет была роковая женщина, а теперь и вовсе — смотреть больно. Бедные мои глаза! Слепнут от такой красоты. (Делает попытку дотянуться до фляги, но Инга не даёт. Дядя целует ей ручку, снова пробует цапнуть флягу, и опять безуспешно.) Вся в маменьку! Та была кррра-савица — сердце замирало. Да и сейчас ещё оч-чень даже… (Подмигивает Лидии Анатольевне и посылает ей воздушный поцелуй.)
Лидия Анатольевна: Станислав! Огради меня от комплиментов этого фигляра!
Станислав Иосифович: Казимир! Я выставлю тебя за порог!
Казимир Иосифович: О! О! Уже вступил в права наследства! Ты родного брата ещё собаками затрави!
Инга: Дядя Казик, ну что вы! Поместье это теперь моё, а я вам всегда рада. Мы все родные, все друг друга любим. Но зачем вы дразните маму? (Разворачивает веер наполовину, шутливо бьёт дядю чёрной стороной по плечу.)
За окном близкий раскат грома, вспышка.
Казимир Борецкий вдруг хватается за горло, выпучивает глаза, из его груди вырывается хрип. Он падает. Инга пронзительно вскрикивает. К нему бросаются, поднимают. Слышен звон дверного колокольчика — никто не обращает внимания, кроме Фаддея. Он оборачивается на звук, выходит.
Диксон: Похоже на удар! Вон туда, к креслу!
Казимира Иосифовича относят и усаживают в кресло, находящееся в глубине сцены, у окна.
Диксон (проверяя пульс): Oh my God… Мёртв!
Лидия Анатольевна вскрикивает. Глаша с визгом отскакивает от мертвеца. Инга явно потрясена. Бросает веер на стол, присоединяется к остальным. Все суетятся, мечутся. Диксон и Ян склонились над умершим.
Ян (поднимает отцу веко): Коллега, по-вашему, это insultus apoplecticus?
Диксон: Judging by symptoms скорее infarctus miocarde, коллега.
Ян: Бедный старый шут…
Инга: Не сейчас, Ян! Хоть сейчас так не говори!
Входит Фаддей.
Фаддей (зычно): Чиновник особых поручений при генерал-губернаторе господин Фандорин!
Не сговариваясь, все встают так, что заслоняют кресло с мертвецом, будто застигнутые на месте преступления, и разом поворачиваются к двери.
Вновь происходит подобие немой сцены.
3. Явление героя
Входит Фандорин. Он в чёрном сюртуке, цилиндре, одна рука на чёрной перевязи, закованная в гипс.
Фандорин: Господа, прошу п-простить за опоздание.
Снимает цилиндр, передаёт слуге, слегка кланяется.
Станислав Иосифович: Ах да, инструкция! Последняя воля Сигизмунда!
В группе застывших движение.
Слюньков: Эраст Петрович, мы ждали вас утром.
Фандорин: Я и приехал утром, московским поездом. Но в дрожках переломилась ось. Кучер сильно расшибся, он в больнице. Я вот тоже п-пострадал, сломана рука — пришлось наложить гипс. Лишь мой слуга остался невредим — прыгуч, как мячик. (Оборачивается, повышает голос.) Маса, доко да?
Входит Маса с саквояжем в руке. Он одет в смешанном европейско-японском стиле: например, чёрное кимоно в сочетании с шляпой-канотье.
Маса (ставя саквояж и церемонно кланяясь): Господа, добрый день.
Инга: Здравствуйте. Вы, должно быть, китаец?
Маса (Фандорину): Ано ката ва нани-о иима-сита ка?
Фандорин: Нет, сударыня. Маса — японец. Он не очень хорошо понимает по-русски. Ещё не выучился, но старается. Каждый день выписывает из словаря по двадцать русских слов, но пока дошёл только до б-буквы «Д».
Маса: Доворьно дурацкая дорога. Борьшие буераки. Дрозьки дрянь. (Снова кланяется. Косится на Глашу. Вдруг подбрасывает канотье, которое несколько раз переворачивается в воздухе и опускается ему на макушку.)
Фандорин: Маса, ямэтэ окэ! Извините, господа. Маса в последнее время увлекается фокусами. (Замечает веер на столе, подходит.) Невероятно! Всё-таки раздобыл! Настырный был господин — ох, ради бога, п-простите.
Маса: Хо! Хонто дэсьта! Данна, инъё-но-сэн-су! (Молитвенно складывает руки, кланяется ещё ниже.)
В группе стоящих у кресла шевеление: пользуясь тем, что Фандорин и Маса поглощены созерцанием веера, они переглядываются, как бы безмолвно дискутируя, следует ли обратить внимание чиновника на мертвеца. Нотариус жестом показывает: не сейчас, позже.
Слюньков: Господин Фандорин, покойный Сигизмунд Иосифович просил вас прибыть сюда в этот печальный день и, так сказать, разрешить законное недоумение наследников относительно этого странного предмета.
Фандорин: Ах, вот оно что. А я, признаться, не мог понять… Мы ведь с господином Борецким почти незнакомы. Виделись всего однажды. Это было ровно год назад.
Ян: Но год назад дядя был в Японии.
Фандорин (всё ещё поглощённый созерцанием веера): Я, представьте, тоже. Служил в д-дипломатическом представительстве. Имел с господином Борецким любопытнейший разговор. Кажется, он был коллекционером, причём из страстных?
Лидия Анатольевна: О да! Сигизмунд был большим оригиналом. Он нажил миллионы на железных дорогах, но столько тратил на свои причуды! Ещё неизвестно, много ли денег после него осталось.
Станислав Иосифович (поспешно): Разумеется, брат имел полное право распоряжаться капиталом по собственному усмотрению.
Ян: Так что у вас с ним был за разговор?
Фандорин: В Иокогаму он приплыл из Китая. Долго искал там эту реликвию и выяснил, что она ещё триста лет назад попала в Японию, хранится в одном тамошнем монастыре. Ко мне господин Борецкий обратился по совету нашего посланника. Видите ли, я в посольстве слыл совершенно объяпонившимся субъектом. У меня имелись обширные знакомства в т-туземных кругах. Знал я и настоятеля того монастыря. Помню, меня поразила ажитация, в которой пребывал господин Борецкий. Когда он говорил о веере, у него дрожал голос. Насколько я понял, за веером охотились коллекционеры разных стран, и Сигизмунд Иосифович очень боялся, что его опередят. В Китае он приобрёл святыню — свиток, имеющий для монастыря огромную ценность. Господин Борецкий надеялся, что монахи согласятся обменять веер на этот свиток. Я написал отцу настоятелю рекомендательное письмо. Вижу, что обмен состоялся.
Инга: Но что же в этом веере такого ценного? Он очень древний?
Фандорин: Да. Но дело не только в этом. Этот веер, видите ли, волшебный.
Звучит МТВ. <Музыкальная тема волшебства, которая будет звучать всякий раз, когда действие принимает мистический оборот.>
Ян: Так и знал, что какая-нибудь чушь.
Инга: Волшебный?
Лидия Анатольевна: В самом деле?
Все приближаются к столу.
Фандорин: Во всяком случае, так г-гласит предание. Вы позволите? (Осторожно берёт веер, разворачивает. Читает иероглиф с белой стороны.) «Ян».
Ян (вздрогнув): Что? Простите, разве мы знакомы?
Слюньков: Ах, господин Фандорин. Это моя вина. Я должен вас познакомить. Это Ян Казимирович Борецкий, племянник покойного. Веер завещан ему. Станислав Иосифович, брат покойного. Лидия Анатольевна, его супруга. Инга Станиславовна, их дочь. Мистер Диксон, Роберт Андреевич — домашний доктор. Там слуги: камердинер Фаддей, личный лакей… м-м-м… Аркадий. Это вот горничная… Как тебя, милая?
Глаша: Глаша.
Фандорин наклоняет голову, приветствуя каждого, в том числе и слуг.
Слюньков (неопределённо показав на кресло): В кресле — другой брат покойного, Казимир Иосифович, собственно, тоже… Кхм, кхм… (Закашливается. Станислав Иосифович и Лидия Анатольевна загораживают кресло от Фандорина.)
