Эдвард Радзинский - Пьесы
Затемнение.
Двойная декорация. Слева — квартира Надежды Леонидовны. Коридор с телефоном. Справа — квартира Нечаева. Комната пуста. В квартире Надежды Леонидовны. Часы бьют восемь. В коридор выходит Аня, подходит к телефону, набирает номер. Звонок в квартире Нечаева. Никто не подходит. Аня кладет трубку. Входная дверь открывается. Входит Надежда Леонидовна. Она в пальто. Не раздеваясь, садится на стул.
Надежда Леонидовна. Я очень люблю возвращаться домой и всегда тревожусь, когда не горят окна.
Аня. Что случилось, тетя?
Надежда Леонидовна. Просто я загадала одно желание, а глупая прохиндейка судьба его не выполнила. А зря! Мы бы пригласили судьбу в ресторан. Мы бы устроили ей вспрыски.
Аня хочет уйти.
Ты загорела в совхозе.
Аня. Было много солнца.
Надежда Леонидовна. И солнце было горячее…
Аня (поспешно). Что же у вас случилось, тетя? Надежда Леонидовна. Ничего хорошего. Ничего дурного. Все как надо, и забудем об этом. (Снимает пальто) Да, солнце уже горячее. Видимо, будет солнечное лето. Как нетерпеливо люди ждут нового времени года. Они надеются, что тогда-то все будет по-другому. А пока спешат доживать старое по-старому.
Аня вновь поднимает трубку начинает набирать номер телефона. Ирина (выходя). Аня, освободи, пожалуйста, телефон.
Аня молча кладет трубку и выходит, но Ирина не решается звонить сразу. Она расхаживает по коридору и что-то обдумывает.
Надежда Леонидовна. Аня загорела…
Ирина (расхаживая). Вы были на студии, тетя?
Надежда Леонидовна. Да. Мы договорились с Кириллом Владимировичем. Он просил, чтобы я зачем-то пришла к режиссеру.
Ирина. И зачем же он вас так просил?
Надежда Леонидовна. Я, собственно, не знаю, у нас не состоялось свидание, и я поехала на выставку цветов.
Ирина подходит решительно к телефону, снимает трубку
Да. Я получила рукопись от машинистки. Я хочу дать тебе прочесть.
Ирина (положила трубку на рычаг, снова расхаживает). Тетя, почему вы занимаетесь не своим делом? Вы не можете написать книгу о Рашель, это совершенно ясно…
Надежда Леонидовна. Почему уж так ясно?
Ирина. Потому что вы не знаете, о чем нужно сейчас писать.
Надежда Леонидовна. Но Толстой говорил…
Ирина (привычно). Вы не Толстой.
Надежда Леонидовна. Но я хотела там написать…
Ирина (механически). Это не читается.
Надежда Леонидовна (отчаянно). Но ведь ты еще не читала!
Ирина (затверженно). Это демагогия. (Опомнившись) Простите, тетя, я думала о своем. Но, поверьте, я знаю, что вы можете и чего вы не можете. (Продолжая расхаживать и обдумывать) Ну, так о чем же вы хотели написать?
Надежда Леонидовна. Я хотела написать о трагической актрисе. О Рашель — символе яркого театра. Мы все научились быть правдивыми и настолько простыми, что искусству стало скучно. Оно зевает. Оно становится похожим на диетическую столовую. Украден пафос, и взлет, и скорбный рот трагического актера. А вместо них — застенчивый шепот. Но шепот не потрясает. Талант властвует на взлете, он на пределе виден. Есть страсть, есть яркость, и есть необычайные слова, похожие на спелые плоды. Когда они падают, слышно, как вздыхает земля. Ты не слушаешь?
Ирина (не слушая). Я слушаю… но все это слова… Хорошо, я прочту. А сейчас, тетя, мне нужно поговорить по телефону.
Надежда Леонидовна молча уходит.
(Решительно набирает номер) Аверкий Борисыч?.. Да, это я… Ну что вы скажете о сегодняшнем худсовете? (Выслушивает) Знаете, если совершенно честно говорить, мне этот фильм… не то чтобы… не нравится… Нет, он мне нравится, но не очень. Да… но не поддержать его в этой ситуации я не могла, и поэтому я пришла. И знаете, я немного тревожусь: а вдруг не прочлось, что я «за»? (Выслушивает) Так-так… (Радостно) По-моему, тоже прочлось. Вы заметили, как я сухо поздоровалась с этим Трофимовым?.. Заметили, да. А потом с каким лицом я его слушала?.. По-моему, тоже, это было очень заметно… Вот именно… А как я с ним попрощалась?.. Значит, все это было заметно?.. Ну вы меня утешили… Ну хорошо-хорошо, я успокоилась… Ну, звоните, звоните, дорогой… (Вешает трубку; набирает новый номер) Да, Гаврила Захарыч, это я… Честно говоря, с самого начала фильм мне не очень понравился, то есть понравился, но не так чтобы «ах-ах!». Но я все-таки сочла своим долгом… (Выслушивая ответ) Да-да-да… и я решила тоже его поддержать. И знаете, о чем я тревожусь? А вдруг не совсем было ясно, что я «за»! (Выслушивая) Значит, это было понятно. А вы заметили, как я поздоровалась и попрощалась? (Выслушивая ответ) Ну, знаете, у меня от сердца отлегло. Ну, звоните, звоните, дорогой!
Звонок. Ирина открывает входную дверь. Входит Кирилл Владимирович. Она здоровается с ним. И тут же звонок по телефону.
(Берет трубку) Да, я… Здравствуйте, Иван Кузьмич!.. Да нет, я не беспокоюсь… А откуда вы знаете? (Выслушивая ответ) Ах, этот Аверкий Борисыч. Ну вот вечно он… Значит, вы тоже считаете, что было заметно? Вот смотрите, вы уже третий человек… Ну хорошо, хорошо, я успокоилась. До завтра… (Вешает трубку. Кириллу Владимировичу) Все-таки иметь телефон — это ужасно! (Выключает телефон.)
Кирилл Владимирович. Да.
Ирина. Раздевайтесь.
Кирилл Владимирович не двигается.
Понимаете, я очень тревожилась, что я недостаточно его поддержала… Что это не прочлось. Но все говорят…
Кирилл Владимирович. Я уже слышал.
Ирина (расхаживая по коридору). Все-таки правильно, что я его поддержала…
Кирилл Владимирович. Да.
Ирина. А вы заметили, как Трофимов смотрел на меня во время обсуждения?
Кирилл Владимирович. Заметил.
Ирина. Как он ждал, что я выскажусь. И когда я не высказалась, а всем своим видом показала отношение, это вышло даже страшнее. Что вы не раздеваетесь?
Кирилл Владимирович. Остались от козлика рожки Да ножки…
Ирина. Вы пьяны?
Кирилл Владимирович. Нет. Еще впереди целый вечер. Еще ополоснемся. Я всегда подозревал, что вы глупая. И знал — молчите! — что вы эгоистка. Нет, вы были для меня образцом принципиальной эгоистки. Я был почему-то уверен, что принцип для вас — прежде всего. И что когда дело дойдет до принципов, эгоизм и глупость отступят…
Ирина. Послушайте…
Кирилл Владимирович. Я бы хотел быть уверен в этом. Потому что я вам нравился. Мне хотелось быть уверенным, что я могу нравиться женщине, для которой принципы — это главное. Вы были мое оправдание, если хотите.
Ирина. Кирилл…
Кирилл Владимирович (перебивая). Ну, я ошибся! Ну?! Что тут страшного?! Я привык ошибаться. (Фиглярски.) Я начинал историком. И моя первая работа была о Шамиле. Шамиль как вождь национально-освободительного движения. Но взгляды переменились… И в конце тридцатых годов он стал считаться агентом империализма. И я признал свою ошибку. Потом, во время войны, он вновь стал освободительным движением. И тогда я признал, что я ошибся, что признал свою ошибку. Потом, в сорок девятом году, он снова стал агентом, и я признал, что я ошибся, что признал ошибкой, что я ошибся. Я столько раз ошибался, что однажды мне показалось, что я сам ошибка. Но потом по привычке я и это признал ошибкой, и следовательно, я не ошибка. (Засмеялся.) А теперь вот вы — ошибка!
Входит Аня, подходит к телефону, включает его.
Ирина (Ане). Мы разговариваем. Иди отсюда, пожалуйста.
Аня молча уходит.
Кирилл Владимирович (тихо). Если бы вы… не испугались… Что вы наделали?.. (Вдруг гаерски.) Ну? (Кладет ей руку на плечо)
Ирина (тихо). Что?
Кирилл Владимирович. Остались от козлика… Бросьте! Вы просто женщина! И все! И вам приятно сейчас чувствовать себя просто женщиной!
Ирина. Кирилл Владимирович…
Кирилл Владимирович. Вам очень приятно. Ну будьте же до конца… дрянью. Едемте!
Ирина. Что вы…
Кирилл Владимирович. Вы почти согласились. Да? Если я соблюду хотя бы некоторые словесные приличия… Хорошо. Я их соблюдаю. Я не приглашаю вас со мной спать. Назовем это иначе. Я приглашаю вас на ужин вместе с завтраком. Идет? (Ласково-ласково, почти прекрасно) Дрянь!
