Виктор Шендерович - Текущий момент и другие пьесы
Оркестр начинает негромко играть пасодобль.
Во-во! Оно!
Подбумкивая губами, радостно отбивает несколько тактов ладонями.
А? (Довольный.) Вот так вот! А то еще снилось, что я… (Смеется.)
КАРЛИК. Гагарин?
ТИШУКОВ. Не-а. Попенченко!
КАРЛИК. Кто?
ТИШУКОВ. Боксер такой был, Глебыч. Всех клал. Вот поверишь, чуть глаза закрою — то чечетку бью, то в рожу козлам этим…
МАМА (появляясь). Петя! До-мой…
ТИШУКОВ (после паузы). Значит, спрятаться?
КАРЛИК. Да поглубже, голубчик. А врага того мы найдем, найдем.
МАМА. Петя! Тебе телефонограмма.
ТИШУКОВ. Какая телефонограмма, мама, что за ерунда. (Опомнившись.) Какая телефонограмма?
МАМА. Каминский какой-то сбежал.
ТИШУКОВ. Как сбежал?
МАМА. Я не знаю. Мне позвонили, просили передать, я записала: «Каминский сбежал…».
Под барабанную дробь РАБОТНИКИ МАНЕЖА выкатывают пушку. В луче света у пушки появляется КАМИНСКИЙ — в белом цирковом костюме, весь в блестках. Барабанная дробь усиливается волнообразно.
Каминский прощается с публикой и запрыгивает в пушку. Барабанная дробь нарастает. Служитель манежа зажигает фитиль и подносит его к пушке. Выстрел, дым из жерла, удар тарелки — и Каминский возникает в луче света на противоположном балконе, на фоне нарисованного лондонского Биг Бена.
КАМИНСКИЙ. Ап!
Через секунду оркестр начинает играть попурри на тему английского гимна, а возле Каминского возникают грозди микрофонов. Голоса наперебой: «мистер Камински!», «мистер Камински!»… Подняв руку, он устанавливает тишину и начинает нести англоподобное. В этой мешанине, однако, хорошо различимы слова «Russia», «corruption», «Kremlin», «anti-democracy»…
КАРЛИК. Что он говорит?
ТИШУКОВ. Про меня говорит.
КАРЛИК (с восхищением). Как это вы по-английски понимаете!
КАМИНСКИЙ. Thank you for your attention!
Снова голоса: «мистер Камински!», «мистер Камински!..»
КАМИНСКИЙ (Тишукову, с прощальным поцелуем). Bye-bye!
Исчезает вместе с лучом света.
ТИШУКОВ. Ишь, какой отчаянный. Чего это он вдруг, как думаешь?
ДОЛГОВЯЗЫЙ (входя с листком бумаги). Вот… Полный текст пресс-конференции. (Хочет уйти.)
ТИШУКОВ. Стоять! Ну-кась… «Реванш номенклатуры», «режим личной власти, погрязший в коррупции.» (Карлику.) Я ж говорил, про меня. «Шантаж и вымогательство…» (Долговязому, после паузы.) А вот это уже самодеятельность… Здесь шантажирую я!
Еще пауза, слышен дальний раскат грома.
Погоди-ка. Может, ты и на меня бумажки собираешь? А?
Начинает надвигаться на Долговязого, тот пятится, растерянный.
В оппозицию собрался? Борьба с антинародным режимом?
Будем меряться бумажками? Ну! Открывай свой покер, валяй до горы! А я свой покажу…
ДОЛГОВЯЗЫЙ. Петр Петрович, да вы что? Да я же…
Гром гремит совсем близко. Долговязый вдруг срывается с места, хватает портфель Тишукова — и с портфелем в зубах начинает ловко карабкаться наверх по пожарной лестнице у кулисы.
ТИШУКОВ. Ага-а!.. Глебыч!
Карлик, метнувшись за кулису, выволакивает динамо-машину с черепом и костями — и начинает крутить ручку. Вой машины. Долговязый уже скрывается за верхним порталом, когда Тишуков, надев резиновые перчатки, присоединяет большие клеммы к опорам лестницы, по которой лезет Долговязый.
Разряд тока, дым. Страшный крик Долговязого сверху.
Через пару секунд на сцену начинает падать пепел. Карлик крестится.
Тишуков неторопливо отсоединяет клеммы, присаживается на динамо-машину; достает фляжку, наливает.
Пауза.
ТИШУКОВ. А раньше не пил я, Глебыч — ни капли, вообще… Здоровье берег, представляешь? (Пауза.) Какое тут здоровье с вами! Чистый террариум…
Жестом приглашает Карлика присоединиться. Не торопясь наливает ему.
Разряд молнии за окном — и звуки ливня по крыше и подоконнику. Карлик крестится еще и еще.
ТИШУКОВ (рассмотрев, как впервые). Ты в Бога веришь, Глебыч?
КАРЛИК. А как же, Петр Петрович! Нам без Бога нельзя.
ТИШУКОВ. А Ему без нас, Глебыч? Ведь скукотища. А так — каждый день спектакль. Ну, помянем. товарища по работе.
Карлик, снова перекрестившись, пьет.
Дай бог, чтоб не последний!
Карлик поперхивается. Тишуков стучит его по спине. Карлик откашливается; они закусывают. Тишуков берет в руки горсть пепла, разминает, смотрит на Карлика.
Ну что? Вопрос с преемником, таким образом, решили.
КАРЛИК. Ой, Петр Петрович, да вы что! Да я и не думал никогда. Не надо! Нет, нет. Не по сеньке шапка. Мое дело тихое, православное. За Русь молиться буду.
ТИШУКОВ. Ты чего так разволновался, Глебыч? Я про тебя и не думал в эту сторону.
КАРЛИК (после паузы). А кто? (Еще пауза.) Просто интересно.
ТИШУКОВ. Да я же, Глебыч. Я, кто ж еще. Сам себе и преемлю.
КАРЛИК. А вот и правильно! Я всегда говорил.
ТИШУКОВ. На Западе, конечно, начнут рожу кривить.
КАРЛИК. Зато на Востоке как обрадуются, Петр Петрович!
Из оркестра начинают доноситься разрозненные звуки тубы и контрабаса.
ТИШУКОВ. Да! Тяжела ты, шапка Мономаха, но делать нечего! Шапку, Глебыч, мы тоже в оффшор кинем, так оно надежнее. Камешков оттуда только наковыряем. (Пауза.) Черт возьми, и не уйти ведь по-хорошему! Обложат, как зайца. И эти тоже. россияне. Ну что я могу поделать, если им меня нужно? Прямо извелись все. Ну, нате вам меня.
КАРЛИК. И слава богу, и слава богу!
ТИШУКОВ. Ладно, иди.
КАРЛИК. В надежных руках страна!
ТИШУКОВ. Иди прочь, говорю! И аппарат забери.
КАРЛИК (укатывая прочь динамо-машину). От всей России спасибо!
Уходит. Пауза.
ТИШУКОВ (вдруг, в ложу оркестра, откуда продолжаются бессмысленные звуки тубы и контрабаса). Слушайте, кончится это когда-нибудь или нет? Что ж такое? Сыграйте что-нибудь человеческое!
Застигнутый врасплох ДИРИЖЕР неловко давит сигарету в стакане и встает.
ДИРИЖЕР. Извините, Петр Петрович, у нас это. состава нет.
ТИШУКОВ. Как нет?
ДИРИЖЕР. Ну так… Разъехались.
ТИШУКОВ. В отпуск?
ДИРИЖЕР. Типа того. Только насовсем. Вот, туба и контрабас только и остались. Тренируются теперь.
ТУБА И КОНТРАБАС (хором). Добрый день.
ТИШУКОВ. Чего это они все так, разом? Не спрашивали?
ДИРИЖЕР. Спрашивал. Говорят: разонравился репертуар. (Пауза.) Если честно, я тоже не в восторге.
ТИШУКОВ. Что ж вы сами не уехали?
ДИРИЖЕР. Да мне уж поздно… У меня скоро двойная тактовая.
ТИШУКОВ. Чего?
ДИРИЖЕР. Забыли… Ай-яй-яй… Двойная тактовая черта, конец пьесы! И место давно ждет, возле родителей, на Миусском… А потом: я пожилой человек, я здесь и не такой цирк видел. Тут до вас смертельных номеров было — публика не выживала, не то что артисты! Так что я уж на Родине руками домашу. Кстати — голова я садовая! — вам же письмо просили передать. С оказией, авиапочтой…
Вынимает из фрака бумажный самолетик, пускает его к ногам Тишукова и удаляется восвояси. В луче света возникает КАМИНСКИЙ. Он сидит в кресле, в шелковой пижаме, и курит сигару. Когда Тишуков наконец расправляет лист, Каминский начинает говорить.
КАМИНСКИЙ. Решил все-таки написать Вам частным образом. Не чужие все-таки, — можно сказать, товарищи по несчастью. Коротко о себе. Я получил статус беженца и репутацию главного борца с вашим дурацким режимом. Передавайте привет вашим злодеям — если бы не они, не видать мне этой халявы как своих ушей. Впрочем, все это дела прошлые и вам хорошо известные. (Затягивается сигаретой.) Теперь — главное. В настоящее время я прохожу курс лечения в клинике Кавдора в Шотландии. Это старинная клиника. Здесь мне обещали вернуть сон, и я уже делаю успехи. Заведение чудесное, всё на природе, хорошие врачи, тактичный персонал… Больных немного, но всё больше тяжелые. В соседней палате лежит какая-то местная старуха — она не спит уже пятый век, все время пытается смыть кровь со своих рук. Вы должны ее помнить.
Пауза. Каминский смотрит на Тишукова, который, подняв голову от письма, силится понять, о чем речь. Каминский, усмехнувшись, продолжает.
