Алла Соколова - Выпуск 2. Пьесы для небогатых театров
КОЛЯСКИН (кивает на дверь). А это кто?
ТИМОФЕЕВА (достает зеркальце, смотрится в него). Это из нашего цеха один мужчина. Недавно у нас работает. Такой смешной, ко всем на вы. По-моему, мы на электричке ехали.
КОЛЯСКИН. Да ты что?
ТИМОФЕЕВА. А ты вообще никого не видишь, когда такой.
КОЛЯСКИН. Какой?
ТИМОФЕЕВА (поднимает руки, поправляя волосы). Такой.
КОЛЯСКИН (дышит, тихо). Алена…
ТИМОФЕЕВА. Ну что ты снова, Петрунчик…
Коляскин тянется к ней. Входит Горчичников. Он в шляпе.
ГОРЧИЧНИКОВ (бодро). Пора идти, друзья! С диспетчером я договорился.
КОЛЯСКИН. А ты вообще кто такой?
ГОРЧИЧНИКОВ. Я?
КОЛЯСКИН. Ну да.
ГОРЧИЧНИКОВ. Мы же знакомились, Петр Викторович.
КОЛЯСКИН. Где? Не помню.
ГОРЧИЧНИКОВ. В вашей комнате, на канале Грибоедова.
КОЛЯСКИН. А что я тебя не помню?
ТИМОФЕЕВА. Я же тебе сказала — это мужчина из нашего цеха. Горчичников по фамилии.
КОЛЯСКИН. А чего он у нас забыл?
ТИМОФЕЕВА. Ну… может, страхделегат.
КОЛЯСКИН. А ты что, бюллетенишь?
ТИМОФЕЕВА. Может, он перепутал.
КОЛЯСКИН. А-а! Перепутал. (Горчичникову.) Перепутал, что ли?
ГОРЧИЧНИКОВ. Нет, Алена Васильевна, я не страхделегат. Неужели вы не помните наш разговор в пятницу, когда мы вышли из цеха и обратили внимание на исключительно загазованный воздух города?
КОЛЯСКИН. Чего?
ГОРЧИЧНИКОВ. Разумеется, если человек имеет дачу или другую возможность дышать чистым воздухом — это одно. Тогда это производит впечатление совершенно определенное. Но у вас ведь нет садового участка, Петр Викторович?
КОЛЯСКИН (Тимофеевой). Чего он говорит? Я ничего не пойму.
ГОРЧИЧНИКОВ (волнуясь). Может быть — я не исключаю — что какие-то мотивы, самые далекие, едва слышные, и есть в этом приглашении, но ведь, надо признать, что Алена Васильевна и обиделась бы как женщина, если бы их не было вовсе. Это все равно, выходит, как если бы я пригласил некое абстрактное нечто и сам бы я был механический робот. Но контроль над этими мотивами, Петр Викторович, я осуществляю полный. Не волнуйтесь.
КОЛЯСКИН. Ты чего говоришь? Ты сам понимаешь? Ты кто?
ГОРЧИЧНИКОВ. Хорошо. Сейчас. Совсем просто. Сосредоточивается.) Алена Васильевна Тимофеева, как известно, работает машинистом компрессорных установок. А я, Горчичников Анатолий, являюсь слесарем-ремонтником пятого разряда. Когда мы с нею познакомились, я в разговоре узнал, что у вас, Петр Викторович, нет садового участка…
КОЛЯСКИН. А зачем это вы познакомились? А?
ГОРЧИЧНИКОВ. Но как же? Производственная необходимость.
КОЛЯСКИН. А здесь что, производство? А?
ГОРЧИЧНИКОВ (вздыхает). Здесь я живу. Вот. Это — комната. Там — спальня. Кухня. Это — окно.
КОЛЯСКИН. Сейчас как засвечу.
ТИМОФЕЕВА. Ты в гостях! Ты же в гостях! (Улыбается Горчичникову.) Ну? И что конкретно?
ГОРЧИЧНИКОВ. Ну вот… Живешь и не веришь тем урокам, которые преподает жизнь в образах стариков и художественная проза. Кажется, что с тобой такого не будет. И если делаешь добро, то тебе ответят пониманием…
КОЛЯСКИН (Тимофеевой). Ну, я не могу! У меня в голове мухи ползают, изнутри. Поехали домой!
ТИМОФЕЕВА. Отстань! (Улыбается Горчичникову.) Какой вы запальчивый!
ГОРЧИЧНИКОВ. И что же делать? Ответно идти на конфронтацию? Но тогда мир прекратится во взаимных драках. Подставлять другую щеку? Но тогда наступит эра угнетения. Узловое противоречие человека. Нет выхода.
ТИМОФЕЕВА. Мужчины всегда все запутают, невозможно!
КОЛЯСКИН. Поехали! Алена!
ТИМОФЕЕВА. Да обожди ты! Дай человеку договорить!
ГОРЧИЧНИКОВ. Что уж тут договаривать. Я поехал к вам в город с утренней электричкой, подготовил большую программу. В частности, можно посетить противоположный берег, там у нас памятник с чугунным деревом, олицетворяющим, как я думаю… да что теперь говорить? Мы могли бы не только дышать химически близким к норме воздухом, но и одновременно расширять круг знаний при общении.
Коляскин рыдает от непонимания и тоски.
ТИМОФЕЕВА (с удовольствием). А вы, Анатолий, что кончали?
ГОРЧИЧНИКОВ. Я кончал среднюю школу. А потом пробовал учиться на историческом факультете. Но те схоластические знания, какие там дают, я могу почерпнуть самообразованием. А некоторые сопоставления эпох, Алена Васильевна, — только здесь… (Проводит рукой по корешкам книг.) Этому не научишься.
ТИМОФЕЕВА (Коляскину). Я же тебе говорила, что он смешной! (Горчичникову.) И так все время сидите и читаете?
ГОРЧИЧНИКОВ. Да. От телевизора я избавился. Хотя было трудно: как будто через ручку подключаешь его к своей кровеносной системе…
ТИМОФЕЕВА. Ужас!
ГОРЧИЧНИКОВ. Почему же? Я не только читаю. Хотя природа вокруг нашего города не отличается первозданностью…
ТИМОФЕЕВА. И что, и женат не был?
ГОРЧИЧНИКОВ. Был.
ТИМОФЕЕВА. У-у, змея какая!
ГОРЧИЧНИКОВ. Кто?
ТИМОФЕЕВА. Ушла?
ГОРЧИЧНИКОВ. Н-н… не знаю… В общем, как-то… э-э…
КОЛЯСКИН. Ну да. Разговорами бабу не накормишь.
ТИМОФЕЕВА (с негодованием). Какой ты!.. (Горчичникову.) Так кто она была? Женщина или друг, товарищ и брат?
ГОРЧИЧНИКОВ. Она?.. Э-э… Я бы сказал… В общем-то, друзья… Хорошо. Если так откровенно, то — пожалуйста. Я встретил ее на Московском вокзале…
Коляскин хохочет.
ТИМОФЕЕВА. Выйди отсюда! Не медля! Грубый и злой! Не узнаю! Выйди!
КОЛЯСКИН. Пойду… Может, нормального какого встречу, хоть название узнаю…
Выходит.
ТИМОФЕЕВА. Мы можем на ты разговаривать. Но при нем лучше по-старому.
ГОРЧИЧНИКОВ. Он неплохой, но без центрального взгляда.
ТИМОФЕЕВА. А фамилию я свою оставила. Уже шестой год живем. Но очень грубый. Мама так и говорит: любовник, а не муж.
ГОРЧИЧНИКОВ (смешавшись). Ну что вы, Алена Васильевна…
ТИМОФЕЕВА. А что? Точно. Это хорошо по молодости, когда все в диковинку. А потом — я же не кошка какая!
ГОРЧИЧНИКОВ. Это просто такое время, Алена Васильевна! Это оно руководит! Но вы сильны, я знаю! Вы уже из него вывертываетесь, из цепких объятий!
ТИМОФЕЕВА. Что?
ГОРЧИЧНИКОВ. Я поясню. Это Молох, пожирающий ради непонятных еще, темных целей все чистое в мире и диктующий пока во всем! Но он уже отступает, уже появляются ростки, и они даже не защищаются, но остаются жить!.. Хотя, с другой стороны, может, он просто обожрался.
ТИМОФЕЕВА. Вы такой запальчивый, честное слово. Вам веришь.
ГОРЧИЧНИКОВ. Я не скажу, Алена Васильевна, что я не имел цели. Я… никогда в жизни так не стремился… Я когда ехал на электричке утром, у меня была страшная тоска… Это ведь недостижимо, я знаю… Вы говорите — я смешной… Если представить вас высокой дамой, то я согласен носить горб, быть кривым и плешивым, только бы вам смеяться и мне это видеть… (Замолкает.)
ТИМОФЕЕВА (тихо). Это вы действительно сами? Или читали?
Горчичников молчит.
ТИМОФЕЕВА. А еще что можете? Я люблю слушать.
ГОРЧИЧНИКОВ. А иногда кажется, Алена Васильевна, что все еще будет когда-нибудь… Не может такого быть, чтобы ходили по заколдованному кругу и повторяли моллюсков, птиц или австралопитеков! Не может быть, чтобы желания и мечты ускользали, а потом обманывали других! И пусть даже последний человек останется, но и он не обратится в скотину, а умрет с вопросом в глазах! И ему ответят! Потому что вопрос уже так сгустился, что скоро изменит химические составы!.. И я тоже мучительно сомневаюсь, Алена Васильевна! Буквально во всем! Вижу реку и представляю, что еще десять тысяч лет назад ее не было! Не было! Хотя кажется, что она всегда текла в этом русле. И природа на ее берегах кажется вечно существующей. Но только по отношению к человеку. А человек, вероятно, кажется вечным существом для комара, потому он так нас и атакует, с отчаянья, что ничем нас не прошибешь! И мы так же с природой, заметьте. Срываем злость. Хотя последние столетия в связи с исторической памятью мы подравнялись по возрасту… Я даже в матери своей сомневаюсь, Алена Васильевна. То есть, произвела она меня на свет и тем окончила дела, отмерла. Зачем она теперь? Блины жарить, пол подметать, стариться? То есть пока человек участвует в круговороте жизни, пока он подкидывает топливо, бежит, раскручивает земной шар — он жив, а как только влез в гнездо и из гнезда кулак высунул — его уже нет! И тогда земля сама начинает шевелиться и стряхивать с себя всяческих паразитов!..
