Лион Фейхтвангер - Тысяча девятьсот восемнадцатый год
Томас (не обращая на него внимания, беспомощно обводит взглядом окружающих; усталым голосом). Вы — все? Единогласно? Все?
Молчание.
Томас (Как бы разговаривая сам с собой.) В одном предместий убили реакционера. Мозг вытек наружу. Подбежала собака и стала жрать мозг. Хозяин хотел ее отогнать. И солдаты, солдаты из наших сказали: «Не мешайте собаке, мяса ведь теперь нет». Так сказали солдаты из наших.
Молчание.
Томас. А теперь я, значит, должен послать экспедицию? Опять расстреливать людей, тысячи людей, проливать кровь, видеть судороги умирающих, ставить к стенке полудетей. Все за экспедицию? Все? (Взгляд его беспомощно переходит с одного на другого.)
Молчание.
Томас (Кричит.) Не хочу! Не хочу больше крови. Я вижу только кровь, ничего больше. Я не могу.
Юный студент. Кто кладет свою руку на плуг и оглядывается назад, тот недостоин царства небесного.
Томас (про себя). На съедение собакам в поле и птицам в воздухе…
Господин Шульц. Если целый народ должен подняться по лестнице на небо, то поистине не важно, что несколько человек отдадут богу душу. Мы здесь не Армия Спасения и не индусские отшельники. И не поэты, господин Томас Вендт. По крайней мере здесь, при исполнении служебных обязанностей. Энтузиазм — прекрасная вещь. И доброта тоже. Но все в свое время. В пьесах все гладко. В пьесах можно все проделывать с энтузиазмом, говорить о человечности и других прекрасных абстракциях. А в действительности надо считаться с тем, что реально: хозяйство, экспорт, импорт, валюта.
Томас (тихо, согнувшись словно под бременем). Опять кровь. Судить. Ставить к стенке. Арестованных, полудетей, с желтыми лицами, с погасшим взором, с заложенными за головой руками.
Господин Шульц (негромко, но энергично, почти угрожающе). Коллега, мы очень чтим ваш поэтический гений, но у нас нет времени для лирических излияний или для нервных припадков, как бы понятны они ни были. Прошу перейти к голосованию.
Корректный господин (скрипучим голосом). Не проголосовать ли раньше вопрос о цветах?
Конрад. Еще одно. Если народные представители постановят послать войска, как вы поступите, Томас Вендт?
Томас (смотрит на него, говорит тихо, отчетливо). Я не подпишу приказа.
Конрад. Значит ли это, что вы сделаете соответствующие выводы?
Тишина. Все неподвижны, напряжены.
Томас (тихо, твердо). Уйти, да. (Еще раз, глубоко вздохнув, почти ликующе.) Уйти, да!
Корректный (скрипучим голосом). Так будьте добры, коллега, поставить на голосование.
Томас. Кто против экспедиции, пусть встанет. (Никто не встает. Конраду.) И вы тоже? (Юному студенту.) И вы тоже? Посылка экспедиции, следовательно, принята. Так. Ну что же, мне остается уйти. (Пауза.)
Господин Шульц (вдруг, деловым тоном, быстро, в то же время елейно). Прежде чем господин премьер-министр навсегда нас покинет, нам надлежит выразить благодарность и сожаление.
Конрад (повелительно). Замолчите!
Господин Шульц (ворчит). Ну, ну…
Томас (тяжело поднимается). Да, ну что же, я ухожу. (Уходит.)
Корректный (скрипучим голосом). Я предлагаю временно передать председательство господину Шульцу.
Господин Шульц. Если никто не возражает.
Корректный (скрипучим голосом). Теперь мы можем наконец спокойно обсудить вопрос, примем ли мы черно-красно-золотое знамя или только красное. (Продолжает говорить.)
13
Библиотека Георга. Георг один. Анна-Мари входит.
Георг. Ты опоздала.
Анна-Мари. Я не могла пробраться. Демонстрация в честь господина Шульца в связи с вторичным избранием его в премьер-министры. Знамена, крики, процессия, музыка.
Георг (с презрением). И ради этого жил Томас!
Анна-Мари (тихо, печально). Ради этого жил Томас.
Георг. Ради этого изуродована Беттина.
Анна-Мари. Ради этого отдали жизнь тысячи людей, ради этого страдал Томас, сильнее, чем эти тысячи. (Очень тихо.) Ради этого я страдала.
Георг. Чтобы господин Шульц стал премьер-министром. (После короткой паузы.) Властвовали предводители племен, герцоги, императоры, парламенты. Думается, что настоящим властелином всегда был господин Густав-Лебрехт Шульц, крупный промышленник из Мюльгейма.
Анна-Мари. Опять объявляют о постановке пьесы Томаса. Ее снова репетируют.
Георг. Да. Его считают настолько безвредным. Подготовляют даже фильм, в котором будет показана его революция.
Анна-Мари. Его революция?
Издалека доносится военная музыка, крики ликования.
Георг. Это — овации Господину Шульцу. Даже сюда доносятся.
Анна-Мари (повторяет). Его революция…
Военная музыка приближается.
14
Море. Ночь. Облака. Двое рыбаков.
Первый рыбак. Кто там на острие мыса?
Второй. Тот приезжий, что живет у меня. Каждую ночь он убегает на мыс.
Первый. Он мечется, как рыба, когда ей преграждают выход в море. Вот, послушай-ка.
Второй. Он кричит. В пустоту. (Пожимает плечами.) Днем он кажется совсем разумным человеком.
Первый. Вот послушай.
Молчание. Слышны только крики над морем. Оба рыбака прислушиваются.
Первый. Не верится, что это кричит человек.
Второй. Не хотел бы я быть на его месте.
15
Кинотеатр в предместье. Идет демонстрация фильма.
В зрительном зале темно, так что едва можно различить отдельные лица.
Когда умолкают разговоры, слышно жужжание аппарата.
Среди зрителей Томас и Георг.
Георг. Все же мы напрасно не пошли в театр на представление вашей пьесы.
Томас. Ни малейшего интереса. Революционную тенденцию почти совершенно вытравили. Теперь центральное место в пьесе — это любовная сцена, которую я сначала вычеркнул.
Георг. В Курляндии большевики вытащили давно похороненных герцогов из могил, хорошо сохранившиеся трупы на машинах повезли в кино. Там мертвых герцогов усадили в кресла и продемонстрировали им большевистское настоящее. Подумать, что фильм о вас идет в этом второразрядном кино. Что за публика, что за воздух!
Томас. Фильм обо мне? Фильм — о нас всех. И публика для фильма в самый раз, и воздух в самый раз.
Георг. Но кто заставляет вас, Томас, смотреть на ваше невеселое прошлое?
Томас. Моя революция — чрезвычайно подходящий материал для кино: очень много движения и ни на йоту души.
Голос конферансье. Перед нашей главной картиной «Призрак в оперном театре» мы покажем вам сцены из недалекого прошлого Германии. Название: «Бурные дни».
Молодой человек (своей подруге). Н-ну, Луиза, что касается сына моего отца, то он предпочитает бурные ночи.
Конферансье. Вы видите многолюдное собрание в Фольксгартене тотчас же после предложения о перемирии.
Томас. Там впереди, справа, — он хватает за руку человека, — это мой друг Кристоф. Он тоже умер.
Георг. Не поехать ли нам лучше в театр, Томас?
Томас. Чепуха. Я не сентиментален.
Конферансье. Перед вами революционное празднество на Марсовом поле.
Девушка. От этих политических фильмов уже с души воротит. Революция прямо в зубах навязла.
Парень. Ты права, Луиза. Но «Привидение в оперном театре» — это, должно быть, здорово. Если не прийти заранее, достанутся места за колоннами.
Конферансье. Вы видите массовые процессии. В празднестве участвовало более полумиллиона человек.
Чей-то голос. Ну, уж и полмиллиона.
Томас. Вглядитесь в лица. На всех та же глупая, счастливая улыбка, точно у акробатов в минуту напряжения. Тогда мне казалось, что все добры и воодушевлены. Но я только опьянил их своими речами. Несколько гектолитров спирта произвели бы такой же эффект.
Конферансье. Человек, который обращается в эту минуту с речью к массам, — это Томас Вендт.
Несколько робких хлопков, тотчас же заглушенных свистками.
Томас. Неужели это я? Неужели это был я?
Пылкий господин. Да здравствует Томас Вендт!
Рабочий. Заткнитесь, почтеннейший.
Пылкий господин. И не подумаю.
Рабочий. Заткнитесь, говорю я вам. Вы, интеллигенты, вообще во всем виноваты. Вы, интеллигенты, прошляпили революцию.
Георг. Что вы скажете на это, Томас?
