Лион Фейхтвангер - Тысяча девятьсот восемнадцатый год
Конрад (входит). Вы отпустили его? Вы понимаете, что вы делаете? Народ кричит, что надо ставить к стенке спекулянтов и мошенников, а вы их освобождаете. Вы отдаете себе отчет, какое возмущение это вызовет?
Томас. Знаю, Конрад. Не хуже вас. Но так нужно было. (Видя, что Конрад хочет возразить, повторяет срывающимся голосом, почти кричит.) Я не мог иначе поступить! (После паузы.) Солдаты из казармы саперов уже пришли?
Конрад. Да.
Томас. Впустите их.
Конрад. Отложите этот разговор. Обдумайте еще раз это дело. Люди были возбуждены. Ждали прихода правительственных войск. Если мы будем судить строго, мы испортим отношения с гарнизоном. Не принимайте пока никакого решения.
Томас. Впустите их.
Конрад пожимает плечами, впускает солдат с гауптвахты.
Комендант (широкоплечий, угрюмый человек). Мы явились.
Томас. Вы избивали арестованных, доверенных вашей охране. Ваша грубость принесла нам больше вреда, чем какое-либо поражение.
Солдаты. Эти черти дразнили нас. Вели себя нагло. Ругали нас. Они не подчинялись нашим распоряжениям.
Томас. Свидетели показали, что над арестованными издевались. Кто это разрешил?
Молчание.
Томас. Кто разрешил?
Солдаты смотрят на коменданта, вокруг него образуется пустое пространство.
Томас. Вы действовали по чьему-нибудь приказу или собственной властью?
Комендант. Я был на фронте. Четыре дня мы лежали в окопах. Потом нас отправили в тыл. Мы уже были одной ногой в могиле. Наутро лейтенант засадил меня на двое суток под арест за то, что его сапоги недостаточно блестели. Я ничего не сделал. Только за это. Лейтенанту показалось, что сапоги его плохо начищены.
Они вели себя нагло. Говорили нам всякие гадости. Мы вправе были так поступить.
Только оттого, что его сапоги недостаточно блестели. Четыре дня я был под огнем.
Что же такое революция, если даже этого нельзя от нее получить? Четыре года я носил в себе свою ненависть. А теперь я должен быть кротким, как овечка? Нет. Не пройдет.
Если бы пришлось, я бы опять все повторил сначала.
Солдаты. Он прав. Господа еще не смирились. Какие были, такие и остались. Зажимают нос, если в трамвае приходится сесть рядом с нашим братом. Наше право. Наша месть — это наше право.
Томас. Мучить безоружных. Быть жестоким потому, что другие были жестоки. И это вся ваша свобода? (Конраду.) Уведите их.
Солдат уводят.
Томас. Передать дело прокурору. Поместить заметки в печати. Судить со всей строгостью. Никаких послаблений. Никакого помилования.
Конрад. Где надо наказывать, вы освобождаете, а где надо миловать, вы действуете огнем и мечом. Гарнизон не помирится с этим. Вы разбиваете свое собственное творение.
Томас. Я больше не могу. Я не могу этого вынести. Я думал: быть революционером — значит быть человечным. Я думал, революция — это человечность для всех. А теперь я должен наказывать тех, кто проявляет человеческие чувства, и щадить тех, кто потерял облик человека. (Кричит.) Оставьте меня. Я не хочу больше. Не хочу больше никакой политики. Я хочу быть самим собой, самим собой.
10
Площадь. Народ. Два рассудительных господина.
Толпа. Долой Томаса Вендта. Спекулянтов он освобождает, а честных солдат — под замок. Да где он вообще? Его нет в городе. Удрал. Убить его надо. Долой Томаса Вендта.
Первый рассудительный господин. Вы слышите, что они кричат? А две недели назад они рукоплескали ему.
Толпа. Революция — это та же спекуляция. «Большеголовые» не переводятся. Они загребают теперь еще больше денег.
Второй рассудительный господин. Эти люди не могут понять идеальных побуждений. Они даже не верят, что такое существует.
Толпа. Томас Вендт переправил свои деньги в Голландию. Он заодно с евреями. Он сам еврей. Смерть ему.
Первый рассудительный господин. Гм, да. Это действительно вопрос, существует ли нечто подобное.
Толпа. Его нет в городе? Где же он? Наверно, удрал в Голландию вслед за деньгами. Он купил два дома в Швейцарии. Целый миллион переправил он в Голландию.
Второй рассудительный господин. Гм, да. Ворона спросила орла: скажи мне, отчего ты летаешь так высоко? Просто — радостно парить, ответил орел. Врешь, ответила ворона, наверное там тьма-тьмущая дождевых червей.
Толпа. Он такой, как и все. Всюду одно жульничество, один обман. Разве наш король не был славным, обходительным, приветливым — человеком? Говорят, у него от горя заболело сердце. Бедняга, он желал нам добра. Разве сейчас живется лучше?
Первый рассудительный господин. Гм, да! На что следует возразить, что орел летает так высоко оттого, что сверху ему больше видно и легче выследить добычу.
В толпе. Справедливости не прибавилось. И с пивом не лучше стало. Где он, Томас Вендт? Надо его найти. Смерть ему. Долой Томаса Вендта.
Второй рассудительный господин. Гм, да. И в этом вы тоже правы.
11
Холмистая местность. Ранняя весна. Невдалеке дом отца Томаса.
Томас (бросается на землю). Вот я лежу, ненужный и бессильный, бесполезный, как камень на пашне. В землю зарыться. Слиться воедино с землей. А люди не хотят единства. Дай мне силы, земля. Неужели мы так злы? Неужели мы только проказа на твоем теле? (Царапает ногтями землю.) Дай силу, земля. Веру. Силу. (Ударяет кулаком по земле.)
Отец Томаса входит. Томас приподымается.
Отец Томаса. Ты? Значит, все кончилось?
Томас. Я хотел только блага, отец.
Отец Томаса. Каждый хочет этого на свой лад. Люди думают, что сыр существует для них. Черви думают, что это корм для них. Неизвестно, кто прав.
Томас. В чем благо, отец?
Отец Томаса. Не надо ломать голову над этим. Если начать об этом думать, то и яйца не съесть: все будешь размышлять, что из него может вылупиться — петух или курица.
Томас. Что мне делать, отец?
Отец Томаса. Пахарь землю — хорошо. Разводить скот — хорошо. Рубить дрова, проводить канавы через болотистые луга — тоже хорошо.
Томас. А люди, отец?
Отец Томаса. Если кто-нибудь придет и будет кричать, что не знает, как быть дальше, — покажи ему дорогу. И, пожалуй, помоги ему. А если не удастся… (Пожимает плечами.) Ты остаешься здесь?
Томас. На ночь.
Отец Томаса. Так помоги мне расчистить грядки.
12
Заседание народных представителей.
Томас. Прошу вас высказаться, Конрад.
Министр почты (элегантный господин; обращается с часами в руках к своему соседу). У меня не больше восьми минут времени. Я ни в коем случае не могу заставить даму ждать. В качестве министра почты я за пунктуальность. Блондинка, мой милый, да какая. Рядом с ней даже самая доподлинная покажется крашеной.
Конрад. Я полагаю, тут не может быть колебаний. Этот город отказывается признать авторитет существующей власти. Поэтому остается одно: карательная экспедиция.
Томас. Ваше мнение, господин Шульц?
Господин Шульц. Благодетельная строгость. Чтоб другим неповадно было. Экспедиция — штука дорогая. Потребует сорок тысяч человек. Расходы больше полумиллиона в день. Если сложить эту сумму из ассигнаций по тысяче марок, то получится столбик вышиною в восемь сантиметров. Восемь сантиметров тысячемарковых ассигнаций в день, милостивые государи. Но это окупится. Порядок, как уже сказано. Благодетельная строгость.
Томас (юному русскому студенту). А вы?
Юный студент. Меня удивляет, что войска не были посланы еще вчера. Если другие последуют примеру мятежников, к чему это приведет?
Министр почты. Что касается меня, то я, к сожалению, должен идти. Спешные дела по моему ведомству. Впрочем, я присоединяюсь к мнению большинства. Даже в интересах регулярной доставки корреспонденции я за немедленное вооруженное подавление мятежа. (Своему соседу.) Я бы охотно досидел до конца. Но блондинка, мой милый. До свидания. (Уходит.)
Томас. Итак, вы полагаете, что нет иного выхода, кроме насилия? Вы все за посылку войск? Все? Единогласно?
Узколобый депутат (скрипучим голосом). Самое важное — это разрешить вопрос: каких цветов должно быть знамя, под которым будет подавлен мятеж? Красное с золотом, или просто красное, или черно-красно-золотое? И еще о погонах.
Томас (не обращая на него внимания, беспомощно обводит взглядом окружающих; усталым голосом). Вы — все? Единогласно? Все?
