Виктор Славкин - Взрослая дочь молодого человека: Пьесы
Вы чем дома бреетесь: электробритвой, опасной?.. Мне надо знать. Если ваша кожа не привыкла к опасной бритве, вас надо брить по — особому. Электробритвой, конечно, быстрее, но опасная освежает, она снимает тоненький слой кожи, и у вас всегда свежее лицо. Вы знаете, рассказывают… не знаю, правда, а может быть, придумано… Короче, Хрущев, еще давно, съездил в Америку, привез оттуда электробритву «Браун», отдал на Харьковский завод и сказал: «Сделайте точно такую. Только, ради бога, не улучшайте!» «Харьков-5», помните, такая была? Правда, все-таки кое — какую рационализацию они внесли — шнур иногда в самом основании перегорал… Я в детстве, когда смотрел, как отец мой бреется, все думал: неужели мне всю жизнь возиться с этими мыльными палочками, помазками?.. Помазок всегда мокрый, противно. Но к тому времени, когда у меня выросла борода, как раз и появилась первая советская электробритва в коробочке — «Харьков-5». Я бреюсь опасной, но эту свою первую бритву не выбрасываю. Я — барахольщик. Я ничего не выбрасываю. Я часто меняю бритвы, часы, другие мелкие вещи, но старых не выбрасываю. Уж я часов сто пар сменил, а первого послевоенного выпуска «Победу» храню. Знаете, с красненькой цифрой двенадцать? Все цифирки черные, а двенадцать красненькая. Мне эти часы родственники в складчину подарили, когда я школу кончил. Я очень часы хотел. В детстве мне отец иногда свои большие часы поносить давал. Едем мы с ним в автобусе, а я всю дорогу переносицу левой рукой чешу, — так мои часы всем видно. Смех! (Вдруг метнулся к телефону, коротким движением кинул трубку на рычаг и снова подскочил к креслу. Лихорадочно.) Они идут, эти старые часы, идут… Тютелька в тютельку… Раньше на совесть делали. Первый послевоенный выпуск, а идут, как вчера купил. Это Рыжий все, Рыжий, все этот Рыжий… Он говорил, гони, гони, говорил, не приучай, гони… Холодней, холодней… чтоб не привыкла… Усы не будем оставлять? (Кричит.) Не модно уже усы, не модно… Не носят! Относились! (Успокоенно.) У него были очень подходящие волосы для усов. Пышные. Почти у всех крысиные хвостики, а у него пышные, как на портретах у старых полководцев. Адмирал Макаров. Да я ему еще их специально обрабатывал. Роскошные усы!.. Когда он мне долго не звонил, я встречал его и спрашивал: «Почему ты мне долго не звонишь?» Он вынимал из портмоне бумажку, показывал мне список и говорил: «Ты у меня восемнадцатый». Я обижался. «Не обижайся, — говорил он, — у меня мама шестая». Я с ним познакомился прямо сразу после того, как развелся с моей первой женой, и он учил меня всем премудростям холостой жизни. Он не говорил про себя: я — холостяк; он говорил: я — плейбой. «С женщиной грубее, — говорил. — Холодно, холодно, пусть ни на что не надеется. Чуть заметит в глазах влажность — все, сядет на голову. Гладь прохладной рукой, смотри сухим глазом… Утром сразу прогнать. Может, и жалко — но прогнать. Не волнуйся — вернется, на лестнице ждать будет, как собачонка, пока придешь». Смеялся, рассказывал, что у него такие случаи бывали. Ночью возвращался к себе с другой, а предыдущая стоит под дверью. «Это соседка, — говорит он той, которую привел, про ту, которая под дверьми, — за спичками пришла». Дает той, которая под дверьми, коробок спичек и захлопывает дверь у нее перед носом. Ловко? (Пауза.) Та, которая сейчас рожает, была в его списке на первом месте. Потом он перенес ее на третье, потом на одиннадцатое, потом куда-то в конец списка… А потом он познакомил ее со мной. Потом он говорил другим: «Я попользовался, а он завяз». И очень меня за это ругал. «Сбиваешь нам ритм». А я завяз… И она завязла… Я бы на месте клиентов боялся садиться в кресло к незнакомому парикмахеру. Иногда, знаете, если у тебя бритва в руках, да клиент еще шею свою белую тянет, так легко… одно движение… так и хочется… Парикмахеров, как летчиков, надо проверять на психическую уравновешенность. Сумасшедший летчик может нажать кнопку, и начнется война. Что может сделать скромный парикмахер?.. Но знаете, что я вам скажу: скромность и рождает вот здесь и здесь (показывает бритвой сначала на свое сердце, потом на голову)… нет, скорей здесь (показывает на голову), она рождает такое… что опасная бритва может стать опасной. Сколько можно водить бритвой вверх и вниз?.. Иногда так и хочется вглубь… У вас похудение в районе макушки. Уже просматривается полянка. Пока это заметно только парикмахеру, но если вы не позаботитесь… Достаньте польское средство Л-102 и на ночь втирайте, втирайте… Крепче втирайте! Подушка пачкается, но зато можно остановить похудение волосяного покрова. А то девушки перестанут вас любить. Девушки любят жесткие мужские кудри, они обожают блуждать в зарослях своими розовыми ноготками… А что они будут делать в пустыне? Перламутровые пальчики ныряют и выныривают в вашей шевелюре, и вот вам уже кажется, что вы океан и стадо дельфинов играет в ваших прохладных волнах… Однажды она сказала мне, что беременна. Вот бабы! Они проходят путь от первого до последнего пункта в списке одного, потом переплывают в список другого, потом третьего, потом они говорят, что беременны!.. Они только прикидываются кроткими, такими девочка-ми — лапочками, зайчиками — зверюшками, они говорят вам: «Ты мой сладунчик, ты мой пупочек», — вмыливаются в душу, а потом попробуй выпихни их оттуда… (Агрессивно.) Их надо выпихивать!.. Выпихивать!.. Как одна засиделась — каюк! Не нарушать ритма — выпихивать! А если что — не признавайся! Сама виновата. Ищи отца в других списках. Я — эпизод. И никто не докажет. Тем более что все знают, что она была не только с тобой. Была! Была! Шлюха! Курва! Подстилка! Пошла вон! Вон!!! Вон!.. (Пауза. Спокойно.) Так он меня учил. Рыжий. И так я сделал. Не в такой грубой форме, разумеется.
Звонит телефон. Парикмахер одним прыжком оказывается у него.
Алло!.. Алло!.. Да — да, парикмахерская… Что? Кто это говорит?.. (Сникает.) Мы работаем до восьми. Но в семь двери закрываются. Так что если хотите обслужиться, приходите до шести. У меня уже все забито, я работаю с последним клиентом… Завтра?.. Кто может знать, что будет завтра…
Парикмахер кладет трубку. Некоторое время неподвижно стоит над телефоном, уставившись на него. Потом выхватывает из кипящей ванночки распаренную салфетку и быстро набрасывает ее на лицо Клиента.
Я люблю ее!.. Я люблю ее!.. Эти списки — они меня не касаются. Я люблю ее! Это мой ребенок. Она моя жена. Я люблю ее! И ребенка люблю! (Массирует лицо Клиента. Бьет его по щекам.) Мне никого другого не надо. Я океан, и ее дельфины… Я люблю ее! Я люблю ее! Я люблю ее! Все! (Сдергивает с лица Клиента салфетку. Ровным тоном.) Вот, немного терпения, и у вас новая кожа, дышит каждая пора. Чувствуете, кожа, как у младенца, — гладкая, розовая, чистая… Вообще все не так плохо, как оно есть на самом деле. В армии у нас — я служил три года, — когда кто-нибудь чего-нибудь выкинет, сержант вызывал того перед строем и показывал ему два растопыренных пальца, вот так (показывает два растопыренных пальца — указательный и безымянный) — показывал и спрашивал: «Сколько нарядов вне очереди?» Провинившийся смотрел на пальцы и говорил: «Два». — «Пять! — кричал сержант. — Римское!»
Парикмахер стремительно направляется к телефону, судорнжно набирает номер, в трубку.
Ты сволочь! Я не с тобой. Слышишь, я не с тобой! Вычеркни меня из своего списка! Я — восемнадцатый. Вычеркни! Я не с тобой! (Швыряет трубку на рычаг. Возвращается к креслу.) Ну вот, сейчас мы отфрезеруем с боков — и порядок. (Стрижет.) Эту операцию я делаю всегда старой машинкой. У меня к ней рука привыкла, и особо важные операции я делаю всегда ею. Почти антикварная вещь. Старая немецкая фирма «Баумгардт». (Демонстрирует машинку.) Отец с войны привез. Он не был парикмахером, но меня стриг всегда сам. Этой машинкой. Наголо. Раньше в школе все мальчики должны были ходить остриженные наголо. Обратите внимание, на послевоенных школьных фотографиях все ребята похожи друг на друга, все под нулевку. Детскому парикмахеру легко было тогда работать. Фасон один. Я помню, как холодно было выходить на улицу после стрижки. Даже летом. Голова становилась легкой, как воздушный шарик. Казалось, вот — вот взлетит. Уж очень тщательно стриг меня отец перед экзаменами. Вот эта машинка буквально вгрызлась в мою голову. Чтоб не торчал ни один волосок. И чтобы всем было видно, что у меня две макушки. Да — да, у меня две макушки. Это сейчас не заметно, а тогда, после отцовской стрижки, они сияли, как две луны. Отец очень гордился моими двумя макушками и хотел, чтобы все их видели. Я должен был вырасти счастливым. Каждый раз после стрижки отец стучал согнутым пальцем по моей голове и говорил: «Хорош арбуз». Утром в день экзамена на нашей коммунальной кухне я глотал яичницу… Странное дело, моя любимая яичница в те утра имела вкус резины. Меня всего колотило от страха перед экзаменом. Чай проваливался в живот кусками… Такой был семейный ритуал: вечером накануне экзамена отец меня стриг, а мать стирала белую рубашку, а утром, когда я ел резиновую яичницу, она эту рубаху гладила, и я надевал ее еще теплой. Не очень-то приятно в жаркий день надевать на себя теплую рубаху… Я все экзамены сдавал в одной и той же белой рубашке — счастливой. Так считалось. Две макушки и. счастливая рубашка — не много ли выпало на одного?.. Верхняя пуговица у меня была всегда расстегнута, а чуть пониже ее мама закалывала мне ворот булавкой, чтобы шея все-таки не была слишком открыта, чтобы выглядел я поскромнее. И вот эта булавка впивалась мне в шею на всех экзаменах, сюда (показывает), где ямка. Вот что осталось в памяти — булавка, впивающаяся в горло. Но как ни странно… как ни странно… как это ни странно, резиновая яичница, стриженая холодная голова и эта булавка, царапавшая иногда до крови, — все это напоминает мне… о счастье. Я был счастлив тогда. И больше ничего такого в жизни не было. «Хорош арбуз…» (Берет маленькое зеркало и демонстрирует стрижку Клиенту.) Ну, взгляните, какая у вас получилась голова. Теперь вы понимаете, что мне ничего не надо было говорить? Вы сидели, молчали, и правильно. Ведь я все сделал именно так, как вам нужно. Вы посмотрите — волосок к волоску, и между нами похудение в районе макушки я замаскировал. Смотрите, не видно. Теперь можете смело повернуться затылком к самой прекрасной женщине. Пусть смотрит вам вслед! И пусть жалеет, что упустила. А вы удаляйтесь, удаляйтесь, сверкая своим безукоризненным затылком. Удаляйтесь к новым целям, к новым женщинам… Мужчина должен всегда удаляться. Чего застревать? Чтобы потом все говорили: «Он завяз». С таким затылком надо идти вперед! Кто бы меня так постриг…
