Клаус Хаммель - «Рим, или Второе сотворение мира» и другие пьесы
Поспешно уходит, так что капитан даже не успевает пожать ему руку. В тот момент, когда Хоппе закрывает за собой дверь, одна из развешанных по стенам старинных карт падает. Стекло разбивается вдребезги. Андерсон поднимает гравюру и осторожно обирает с нее кусочки стекла; пальцы его дрожат.
А н д е р с о н. Лоция Моря Балтийского, тысяча шестьсот шестьдесят шестой год… Триста, нет, триста десять лет… Тридцать один, помноженное на десять… Опять эта цифра, удивительное совпадение… (Нечаянно порезался осколком стекла.) Карола! Карола!
Вбегает К а р о л а.
Видишь, кровь. (Показывает на гравюру.) Ни с того ни с сего взяла и упала. Моя любимая. Украшение всей коллекции. Питер Гус.
Карола уходит.
Кровь на карте. Ну и пусть. Раз на то пошло. Славный денек, ничего не скажешь. Если сейчас часы не станут, я их сам остановлю.
Часы бьют семь. Входит К а р о л а со щеткой, совком, йодом и пластырем и принимается перевязывать порезанную руку отца.
К чему бы все это?
К а р о л а. А ни к чему. Просто так.
А н д е р с о н. Не скажи, что-то в этом есть.
К а р о л а. Ничего тут нет.
А н д е р с о н. Как будто должно случиться десять разных событий. Тридцать один, помноженное на десять.
К а р о л а. Ты стал суеверным.
А н д е р с о н. Началось с того, что я вдруг сам, своими руками отдал рукопись. Это первое. Второе, что Хоппе вдруг к нам зашел. Третье, что Гус свалился.
К а р о л а. Четвертое, что ты порезал палец. А пятое, что грибы, конечно же, ядовитые. Ты просто бредишь, отец. Извини. (Выметает осколки.)
А н д е р с о н (нагибается над гравюрой). Слава богу, всего одно пятнышко. Я не верю в предзнаменования.
К а р о л а. Надеюсь.
А н д е р с о н. И все-таки как-то странно.
Не замеченные ими, входят два новых посетителя — м у ж ч и н а и ж е н щ и н а. Женщина моложе Каролы, она хорошо сложена, темные волосы коротко подстрижены, одежда спортивного покроя, но с некоторым налетом экзотики: джинсы подвернуты, в пандан к черным сапожкам черная кожаная безрукавка, которая станет видна несколько позже, когда женщина снимет пончо. Пончо — прекрасной ручной работы, с красивым узором, но — как и все остальное — сильно выцветшее, что наводит на мысль о длительном воздействии яркого солнца и морского ветра. С шеи дамы свисает на цепочке золотое пенсне. В левой руке черная кожаная шляпа с широкими полями, низкой тульей и тесемками, завязывающимися под подбородком. Мужчина примерно того же возраста или даже несколько моложе, среднего роста, плотного сложения, почти совсем лысый. Этого не будет видно, пока он не снимет коричневый берет. На нем костюм из коричневого вельвета в широкий рубчик, яркая спортивная рубашка и галстук в тон костюму. Ботинки, тоже коричневые, похожи на тяжелые водолазные башмаки со свинцовой подошвой.
Ж е н щ и н а. Извините, пожалуйста.
Карола вскрикивает и просыпает содержимое совка на пол.
А н д е р с о н (уже убежден, что предзнаменования начинают сбываться). Кто вы такие?
Ж е н щ и н а. Что-то с двигателем. Машина застряла на шоссе примерно в трехстах метрах отсюда. Мы собирались еще сегодня добраться до Вольгаста и завтра с утра ехать дальше, на Данциг. Не могли бы вы приютить нас на одну ночь?
А н д е р с о н. Но лесное шоссе не идет на Вольгаст.
Ж е н щ и н а. Мы заблудились. Шторм.
Мужчина берет у Каролы из рук совок и щетку и начинает сметать осколки.
А н д е р с о н. До деревни всего три километра.
Ж е н щ и н а. Нам их не одолеть. У нас еще больной в машине.
А н д е р с о н. Просили кого-нибудь взять вас на буксир?
Ж е н щ и н а. За полтора часа ни одной машины — ни в ту, ни в другую сторону. На шоссе уже возникли завалы. Моя фамилия фон Браак. Это — господин Лойксенринг.
А н д е р с о н. Андерсон. Моя дочь Карола. Возьми тачку, Карола, и проводи господина — как бишь его зовут?
Л о й к с е н р и н г. Лойксенринг.
А н д е р с о н. Проводи господина Лойксенринга к машине. Знавал я одного Лойксенринга, тот был адвокатом в Гаване. Увлекался всякими историческими изысканиями. Не родственник вам?
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Очень интересно. Господин Лойксенринг тоже увлекается историческими изысканиями. Идите же с госпожой Каролой.
А н д е р с о н. Не выходите на просеку. В чаще безопаснее.
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Спасибо, господин Андерсон.
Карола и Лойксенринг уходят.
Ваши окна светились таким теплом и уютом, что я даже обрадовалась этой аварии. Погода адская. Шторм. Пена долетает до опушки. Значит, море где-то совсем рядом.
А н д е р с о н. За западной стеной дома начинается первая дюна.
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Завидую. Вы разрешите? (Стягивает пончо через голову.) Нам, пожалуй, следует показать вам свои паспорта. (Берется за сумочку, которая висит на длинном ремешке через плечо и стала видна только теперь.)
А н д е р с о н. Я капитан, госпожа фон Браак. И не привык спрашивать паспорта у терпящих бедствие.
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. О, так вы капитан! Пардон. Вероятно, я веду себя как восторженная девчонка. Но сегодня вечером все кажется мне сказкой. В старых детских книжках бывали такие очаровательные картинки — знаете, когда все утопает в снегу.
А н д е р с о н. И крошечный домик, из трубы которого вьется дымок.
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. А на дворе ночь. Во всяком случае, по небу обязательно плывет месяц и все кругом отбрасывает синие тени.
А н д е р с о н. И две косули грустно смотрят на окна…
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. …излучающие тепло и свет.
А н д е р с о н. Вот вы говорите — «излучающие»…
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Правда ваша — сами они ничего не излучают. Но именно от этих окон, от самого факта их существования в этом мраке и холоде, на душе делается тепло и уютно. Кстати, смотрят на них не косули, а лоси. И не спорьте, на моей картинке, в моем букваре, были лоси.
А н д е р с о н. У нас, моряков, в большом ходу были художественные открытки. Мы брали их с собой в тропические рейсы. По нескольку штук. Не только ради окон. Но и ради снега. Помнится, старпом наш был неудавшийся ученый. Он считал все это мещанством и безвкусицей.
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Мог бы стать моим профессором истории искусств. Фантастика! В такой глуши встретить человека, сохранившего естественное восприятие народной живописи.
А н д е р с о н. А где ж еще его встретишь? Сварю-ка я нам всем грог.
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Я на седьмом небе от счастья.
А н д е р с о н. И все же это, конечно, безвкусица чистой воды. Но нам она казалась шедевром кисти Микеланджело. Можно лишь сожалеть, что никто из корифеев не писал грустных лосей и косуль на фоне засыпанного снегом домика с желтыми окнами. Упущение с их стороны. В безвкусице виноваты не мазилы и халтурщики. Она — на совести великих, не пожелавших снизойти до бедных моряков и изобразить домик, который напоминал бы им о родном гнезде. А ведь именно о нем тосковала их душа, когда ураган трепал наше судно под Южным Крестом. Кто вы по профессии?
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Археолог.
А н д е р с о н. Копаете?
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Нет, ныряем.
А н д е р с о н. И Лойксенринг?
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Наш главный ныряльщик.
А н д е р с о н. Интересная встреча. А больной?
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Кинооператор.
А н д е р с о н. Зачем вы едете в Данциг? Собираетесь там нырять?
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Поначалу нет. Может, следующим летом. В Данциге существует специальный клуб.
А н д е р с о н. Наслышан о нем. Клуб грабителей моря.
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Ну почему же — это настоящая наука, не хуже любой другой. И занимаются ею всерьез.
А н д е р с о н. Что море поглотило, то стало его собственностью. Пусть мои слова покажутся вам старомодными и высокопарными, но такие занятия добром не кончаются. Дурацкое любопытство и алчная погоня за кладами.
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Вы не слишком любезны.
А н д е р с о н. Каков уж есть. К затонувшему судну прикасаться нельзя! Да и что ими движет: раз утопленников все равно не воскресить, займемся-ка самим судном и его фрахтом. Для чего изыскиваются самые хитроумные способы. Это не наука, а мародерство.
![Жюль Верн - Миссис Брэникен [Миссис Бреникен]](/uploads/posts/books/28259/28259.jpg)
