Дмитрий Ненадович - Про жизнь поломатую… (сборник)
— Это ты, наверное, в сторону леса «фейсом» сидел. А я им в сторону залива полыхнул — не успел развернуться после бега. Палил дальше, чем видел! Хорошо ещё никого не задел, всех до этого со льда, как волной смыло!
— Да-да, точно… Все как будто в воздухе растворились, когда увидели: как-то странно и быстро Витёк бежит в сторону берега, судорожно прижав руку к заднему «фейсу». Ну, думают, сейчас что-то будет, раз такое напряжение у него возникло… и айда естественные складки местности для спасения на берегу искать!
— Ты давай-ка, не хохми, а расскажи, с какого такого перепугу твоя жена вдруг в рюкзак к тебе залезла и спирт ослиной мочой развела?
— Да говорю вам, что не моча это…
— Ладно, все будем думать, что это была ржавая вода. Это, в конце концов, в интересах всех присутствующих. Кому охота признаваться, что ослиной мочой отравился. Колись дальше.
— Да это… Чтоб его… Был такой случай на даче… Блоки мне бетонные привезли на фундамент да и вывалили посреди дороги — на участок было не заехать. Развезло его сильно после дождей. А тут председатель садоводческого товарищества, гнус, подкатил не вовремя и развонялся: «Убирайте в срочном порядке! Заграждаете людЯм проезд!» Легко сказать, убирайте… Когда каждый блок по пятьдесят килограмм весит.
— Так нас бы позвал…
— До вас ещё доехать надо, сотня километров как никак, а соседи рядом. Вот я к ним и обратился. Полдня упирались, чтобы блоки эти с дороги на участок перекидать, ну а потом сели, как полагается, отметить это дело. Была у меня кой-какая снедь и два с половиной литра этого самого «Рояля». Спирт-то я впрок, на весь следующий сезон с собой привёз, а «хавчик» только для того, чтобы вместо обеда перекусить — не мог же я предусмотреть, что с блоками так неудачно всё получится и придётся кого-то просить… Ну, а коль попросил то, сами понимаете, надо людЯм налить и закусь им обеспечить.
— И какие проблемы? У вас там что, не растёт ничего что ли?
— Да что там может расти в середине осени? Короче, «закусь» скоро кончилась, но сосед слева вдруг вспомнил про грядку позднего, но зелёного лука, чудом сохранившуюся у него на участке. Пошли мы с ним, весь лук повыдёргивали, порезали, полили маслом, посолили, и пир продолжился! К позднему вечеру уговорили мы на троих два с половиной литра чистого спирта и расползлись кто куда. Если бы это было в квартире — умерли бы сразу, но велика она, сила чистого воздуха… Как я попал в свой вагон-бытовку уже — не могу ничего толком рассказать, но хорошо запомнил следующее утро. Проснулся с глубоким сожалением, что не умер в детстве от скарлатины — голова вот-вот лопнет, в пищеводе великая африканская сушь, во рту как будто табун лошадей всю ночь испражнялся…
— Опускай ты эти всем известные подробности перегибов нашего бытия…
— Ну, так вот, попил я ключевой водички, и спирт взыграл с новой силой — пьяным стал, что называется, в хлам. Выползаю наружу, гляжу: сосед, тот что слева, на скамейке сидит. Неустойчиво как-то сидит. Видно, что приболел малость чем-то — болтает и крючит его, как сосиску над углём. А по участку бродит и что-то ищет жена, приехавшая первой утренней электричкой. Наконец жена останавливается и застывает немым вопросом искривлённой спины посреди грядок, начинает часто дышать и нервным голосом громко вопрошает: «Гена, а куда делись мои гладиолусы? Целая же грядка была!» Тут я начал кое-что вспоминать о событиях минувшего вечера, и напала в этот момент, на меня зверская икота. Один из «иков» выдался таким мощным, что сотряс больную черепушку до самого основания — аж до копчика достигло это сотрясение: вспомнил я про наш вчерашний зелёный лучок на закусь!
— Га-га-га! Гы-гы-гы! Хо-хо-хо!
— Да-да, вот и меня тогда разобрал великий и громогласный смех на фоне непрекращающейся икоты! Тут жена соседа вознегодовала ещё больше: «Ах ты, говорит, такой-разэдакий раздолбай, мало того, что мужика моего из строя на три дня спиртом своим палёным вывел, так ты ещё и насмехаешься?! Может, это ты мои гладиолусы скомуниздил и уже на рынке загнал, а теперь сидишь тут и радуешься? Ничего, вот приедет твоя жена, я ей расскажу, чем ты здесь занимаешься! Как к Людке, что на соседней улице, якобы за домкратом заходил…». И рассказала-таки, стерва. Что было и чего не было наплела. А тут еще жена второго соседа-помощника и собутыльника припожаловала. Приползла, курва, и давай жене моей плакаться — мужа у ней, видите ли, отравили… Третий день ничего делать не может, в гамаке лежит и что-то глазами на потолке ищет, а то начнёт какую-то белку звать и всё пытается её орешками накормить… А вот не фиг пить до одури! Выпала халява, так значит надо обязательно до дна всё вылакать… Ну, положим, не совсем халява, но нельзя же до белок на потолке! Ну, выпил ты для порядку… коль пригласили, да и ползи на фиг на свою территорию. Нет! Надо сидеть и стаканы переворачивать, пока дно не покажется, а потом ещё «на посошок» (без посоха до своего участка уже не дойти), да «по стременной» (хотелось бы посмотреть, как эти алкоголики влезали бы на лошадь). Всё вылакали! И я же ещё и виноватым остался! Хотя, если разобраться, то самая пострадавшая сторона — это я. Мне ведь этого спирта на весь следующий сезон хватило бы. И удар по печени был нанесён такой же, как и всем участникам этого процесса — тоже ведь завёлся, что называется, «за компанию». В общем итоге, скандал получился грандиозный, на уровне всего садоводства и, что самое главное, на пустом месте… Так-то разобраться: ну, поработали мужики хорошо, затем выпили. Вполне обычная история, а тут такой пламень раздули и из меня отрицательный пример для воспитания местной молодёжи вылепили. Вот с тех пор супруга и переживает. Всеми правдами и неправдами пытается дозу мне ограничить.
— Хорошо, что в этот раз руки у неё не дошли… Давай-ка, накатим по второй!
— Ещё по единой! Будьте здравы, бояре!
— И тебе не хворать!
— Может, в следующие выходные на Ладогу рванём? Говорят, уже окунёвая охота началась.
— Да-а-а, за окушком сейчас побегать — милое дело…
— Бывалыча бегаешь-бегаешь, высматриваешь стаю по активности тянущих леску и туда! Пробуришься под задницей у какого-нибудь особо активного, которому даже «кыш» сказать некогда от поклёвок, и начинаешь полукилограммовых «горбылей» одного за другим таскать пока стая не пройдёт… А потом снова носишься, как угорелый. Нелёгкое это дело: в прошлом году видел, как один ретивый дядя помер прямо на льду — сердце не выдержало. Шутка ли, бегать на солнце в ОЗК…
— Не только бегать устанешь — его ведь, гада, бывает, ещё не с первого раза вытащишь… Как упрётся, приходится по нескольку раз отпускать и опять подтягивать… Сильный — зверь! Но зато, когда вытащишь это чёрно-зелёное и горбатое чудо, — бальзам на душу…
— Ё-моё, а как же мы про Толяна-то забыли?!
— Да успокойся ты! Он сейчас не с нами…
— Замёрзнет же, шельма!
— Докладываю как врач: пять минут назад, пока вы тут байки травили, произвёл внешний осмотр тела потерпевшего — кожный покров нормально-розового цвета, температура и пульс в пределах нормы, зрачки на свет реагируют адекватно.
— Но, предложить-то надо для порядка… Очнётся, а горючего уже нет. Обидится. Дайте-ка попробую — к носу стопку поднесу и оценю реакцию.
— Попробуй-попробуй, камикадзе…
— Блин, что творит, а? Опять без Ихтиандра тоскует… Хоть бы он пришёл, наконец, что ли… Ладно, оставим бедного Толяна в покое, а рыбой потом поделимся… если сами, конечно, хоть что-нибудь, да поймаем с испуга. Кстати, Костян, видел на твоей удочке слабую поклёвку, когда к больному бегал.
— Ну и чё?
— Вижу кивок: тюк-тюк. Хотел подсечь, даже удочку в руку взял и вежливо поинтересовался, мол, клевать изволите или глазки строить? Но видимо, эта сволочь в тот момент, строила мне подо льдом глазки. Поэтому, как только услышала прямой в разоблачительности своей вопрос, так поклёвки сразу же и прекратились.
— Ладно, давайте по третьей и по боевым постам.
— Ваше здоровье, господа! Юран, принимай эстафетный экразм.
— В моём доме попрошу не выражаться!
— Хорошо, тогда хватай стакан и передавай следующему! Отсюда вижу, что у меня уже клюёт!
— И у меня клюёт, наливай же ты быстрее, мерзавец!
— Смотри-ка, и у меня кивок с ума сходит!
— Мужики, а может мы уже того… поплыли бороздить просторы Балтики?
— Да нет… Гула не слышно было, да и трещины не видно.
— Увидишь ты её, если она на километр сзади… Метров сто продрейфуешь, вот тогда и увидишь чёрную полоску!
— Типун тебе на язык…
— Конечно, разве от доктора можно услышать какое-нибудь другое пожелание…
— В любом случае, ни треска, ни гула не было слышно.
— Ладно, всё! Пьянству бой! По местам стоять, с якоря пока не сниматься!
Рыбаки дружно разбегаются по своим лункам и почти одновременно начинают выполнять один и тот же акробатический трюк под названием «подсечка». Благодаря её величеству моде, нынче в стране развелось очень много дзюдоистов, и многие из последователей бессменного президента могут подумать, что речь идёт о привычной для них подсечки одной, а то и сразу обеих ног соперника, с целью болезненного опрокидывания его туловища на земную поверхность. Однако нет. Подсечка в исполнении охотника за корюшкой состоит в резком прыжке вверх с одновременным подъёмом удочки над головой. Это позволяет множеству крючков прошить всю толщу корюшинной стаи, плывущей к устью Невы на нерест. Иными словами, правильно выполненная подсечка позволяет прорвать горизонтальный рыбий поток в вертикальной плоскости и тем самым увеличить вероятность (ети её!) одновременного зацепа как можно большего количества хищных корюшинных особей. После подсечки рыбак начинает быстро— быстро и попеременно обеими руками выбирать леску. Минута… и — вот они, долгожданные чёрноспинные тушки размером со среднюю селёдку! Кажется, что тихий и непрерывный шелест начал слышаться из-подо льда. Пошла корюшка! Вот уже рыбаки, не успевая бегать от лунки к лунке, переходят на ловлю двумя удочками, а вскоре им приходится отказаться ещё от одной удочки — груз не успевает долететь до дна, как подсвеченные фосфором куски корюшинного мяса уже жёстко атакуются хищниками. Быстро растут горки медленно деревенеющей на лёгком морозце рыбы. Вокруг резко свежо пахнет только что порезанными огурцами. Но рыбаки уже не замечают ничего вокруг. Не замечают они, что солнце уже давно пробило предрассветные облака и сияет теперь во всю свою весеннюю мощь. Не замечают они и того, что ветер в одно мгновение изменил своё направление почти на противоположное и дует с той же неослабевающей силой со стороны Балтики, загоняя чёрные воды залива под слабеющий в объятьях солнечных лучей лёд. Всё внимание рыбаков сосредоточено только на ловле — пошла путина! Груз вниз, поклон кивка, подсечка, быстрый попеременный перебор руками лески, ага, вот три чёрноспинных зверька извиваются на крючках вокруг мормышек, путая леску. Теперь аккуратней и как можно быстрее надо снять вертлявую добычу, нацепить кусок порезанной наживки-рыбки поверх объедков, оставшихся на крючке, и снова груз вниз… а пока он достигает дна можно ещё корюшки на наживку порезать. И так раз за разом. По одному и тому же кругу. Но однообразие не мучает. Это как раз то однообразие, прекращения которого никому из рыбаков не хочется до полного захода солнца. Лишь немногих из них насторожила резкая перемена ветра. Эти немногие и были самыми опытными трусами среди всей рыбацкой публики, неистово прыгающей по льду в исполнении замысловатого «танца алчущих рыбаков». Только опытные трусы средь всей этой свистопляски находили время оглядеть окрестности и прислушаться к ледовому гулу, время от времени проносящемуся через прибрежные ледяные просторы. Самым главным трусом среди наших героев был Вован, который не только всё время прислушивался к природе в постоянном ожидании подвоха с её стороны, но ещё и не ленился возить с собой на зимнюю рыбалку надувную лодку. Очередной глухой удар, заставивший вздрогнуть буквально весь ледяной массив, как-то по особенному заинтересовал Вована. Он воткнул удочку в холмик рыхлой наледи у лунки и засеменил к берегу. Никто из рыбацкой компании этого даже и не заметил. Иначе в спину семенящему к береговой полоске леса Вовану тут же понеслись бы шуточки, наподобие: «Чё, опять хотел всех мочой потравить, да сам обосрался? Ты хоть сигнал подай, когда нам на лёд падать, чтобы не убило! Или к лесу задницей развернись… местное зверьё, оно к стрельбе более привычное, а деревья ещё и не такие ветровые нагрузки выдерживали». Силу веселью от подобных шуточек могла бы прибавить своеобразная манера хождения Вована по льду. Он всегда таким образом семенил по скользкой поверхности, как будто уже наложил или вот-вот наложит в штаны и боится расплескать то ли содержимое кишечника, то ли то, что совсем недавно было содержимым кишечника, а сейчас уже является содержимым штанов. Но нет, все в округе с головой ушли в свою вторую профессию и по сторонам никто не озирался. Пройдя своей своеобразной иноходью с полкилометра, Вован вдруг развернулся и с удвоенной скоростью засеменил обратно. Не дойдя сотни метров до своих сотоварищей, он принялся что-то кричать и размахивать руками. Наконец его визгливые вопли, а затем и полные отчаяния жесты привлекли внимание всей остальной компании, тем более, что клёв как-то резко поутих. Нет, сами поклёвки не потеряли своей интенсивности, но вот крючки всё чаще и чаще оставались пустыми. «Плывём! Плывём, япона мать!» — вопил на всю округу испуганный чем-то Вован. Вскоре, он почти в плотную подошёл к товарищам и слегка запыхавшись от оригинальности своей походки доложил обстановку:
