Людмила Петрушевская - Как много знают женщины. Повести, рассказы, сказки, пьесы
ЭРА. Это стихи Симонова.
ЛИКА. Некрасов, но это неважно. Она влюблена. Сколько времени?
ЭРА. Полчаса все еще до прихода поезда.
ЛИКА. Только полчаса? (Активно работает ложкой.)
ЭРА. Мама, я вас прошу, наденьте мой халат. Голубой.
ЛИКА. Мне его тут же порвут. Все время вещи рвут вот здесь, под мышкой. Кто рвет, неизвестно.
ЭРА. Я зашью.
ЛИКА. В нашу квартиру все время проникают посторонние. Ночью я посыпала содой. Утром на ней были чьи-то следы.
ЭРА. А я утром подметала, ничего не пойму, по всей кухне сода.
ЛИКА. Я искала одну вещь на буфете, но там оказался пакет с содой.
ЭРА. Начинается.
ЛИКА. Это моя вещь и моя квартира.
ЭРА. А вот мне некуда идти. Мама умерла. Всё.
ЛИКА. Твоя мама умирала в роскоши, ты ее обслуживала не отходя. А я обслуживала твоих детей. Роскошь всегда бывает за чей-то счет. Сколько времени?
ЭРА. Часы у меня стоят!
ЛИКА. К такому моменту я ослепла.
ЭРА. Кто-то пришел! У них же нет ключа. Это кто? (Лихорадочно подбирает тряпки с пола.)
Лика прячет кастрюлю за диван.
ОЛЯ (входя). Это я.
ЭРА. Ты уходила?
ОЛЯ. Да, я отнесла учебники Маринке.
ЭРА. Какие учебники, какой Маринке?
ОЛЯ. Она будет поступать, я ей дала на время.
ЭРА. Что?
ОЛЯ. Мама, мои дела я буду решать сама, договорились?
ЭРА. Какие учебники ты дала ей?
ОЛЯ. Неважно.
ЭРА. Не заставляй меня рыться в твоем столе.
ОЛЯ. Тригонометрию и историю ВКП(б).
ЭРА. Пока я тебя кормлю и даю тарелку супа, а ты палец о палец не ударяешь, ты еще сбагрила учебники этой мрази. Чтобы самой не заниматься.
Лика достает кастрюлю из-за дивана.
ОЛЯ. Меня кормит мой папа.
ЭРА. Конечно, твоя бабушка тебя хорошо научила, как отвечать матери. Но кормлю тебя я. А папа твой в командировке три раза по два месяца. И похоже, что ему плевать на тебя.
ОЛЯ. Это на тебя ему плевать, а не на меня.
ЛИКА. Оля, что ты говоришь! Девочка моя! Мы же договорились! Ты же с ней так не должна!
ОЛЯ. А что она… варежку разинула…
ЭРА. Короче говоря, тригонометрию ты вернешь, и ВКП(б) тоже. Эти учебники доставала я.
ОЛЯ. Тригонометрию мне, кстати, дала Маринка. Два года назад.
ЭРА. Накануне сдачи своих экзаменов ты решила ее отблагодарить и вернула.
ОЛЯ. Впереди еще целый год.
ЭРА. Какой год, какой год! Декабрь, январь, так, так, май, июнь, семь месяцев! Семь месяцев! За это время ребенка можно родить недоношенного!
ОЛЯ (с горящими щеками). Я более не буду брать у тебя ни крошки хлеба!
ЭРА. У меня? В вашем доме у меня только подушка и одеяло, успокойся.
ОЛЯ. Ни крошки более и ни глотка.
ЭРА. Скажи это своему отцу, когда он через месяц опять нам позвонит. Он через месяц скажет тебе: «Терпи, дочь моя старшая».
ОЛЯ. А, ему на меня наплевать…
ЭРА. Ты что, ты его любимая девочка. Это я у вас у всех прислуга. Приготовить, подать, помыть посуду и постирать, убрать и купить.
ОЛЯ. Вот я и не буду больше этого есть.
ЭРА. Снять с тебя штаны и выдрать.
ОЛЯ. Пошарь во лбу…
ЛИКА. Что-о?
ОЛЯ. Ты спишь, наверно.
Эра бросается к Лике и обнимает ее. Они застыли. Оля уходит.
ЛИКА. Идут! (Отстраняет Эру, прячет кастрюлю за диван.)
Входит Саша с чемоданом. Он в черной шинели, в белом кашне. Лика встает ему навстречу, накидывает на плечи точно такую же шинель, на которой до сих пор сидела и полами которой укрывала ноги. Целуются. Эра ждет своей очереди рядом.
(Не отпуская Сашу.) Я совершенно ослепла! Со мной никто не хочет сходить к врачу! Саша, ты вернулся! (Ищет глазами Эру.)
САША. Я с тобой схожу.
ЛИКА. Вот я закрываю левый глаз и не вижу совершенно уже ничего.
САША. Ну какой смысл закрывать.
ЛИКА. У нас такая радость! Сегодня возвращаются из эвакуации Неточка и Любочка! Михал Михалыч поехал за ними и вернулся с ними из Уфы! Не знают, бедные, что через пятнадцать лет Лика без пальто и слепая. Они будут жить у нас пока что. Ты рад?
САША. Это тетя Нета? А кто такая Люба?
ЛИКА. Да Люба же, помнишь, ты за ней ухаживал? Ну, когда тебе было семь лет, вы за елкой с ней спрятались?
САША. Любка, что ли?
ЛИКА. Ты был в нее влюблен, признайся.
САША. Ну вот еще.
ЛИКА. Они вызваны в Москву, и им дали квартиру. (Торжественно.) Меня вызывали в связи с посмертной реабилитацией Ивана, Маруси, Николая, Лялечки и Люсика и спросили, есть ли какие-нибудь нужды. Я сказала, что еще одна сестра все потеряла и они влачат жалкое существование в Уфе. Теперь им дали квартиру в Москве, комнату им и комнату Кате с Лорой. Двухкомнатную роскошную квартиру под Москвой, где-то в Новых Черемушках. Электрички даже не ходят. Трамваем полтора часа.
САША (Эре). Мне надо с тобой поговорить.
ЛИКА. Ты меня слушаешь?
ЭРА. Мне тоже.
ЛИКА. Ну вот, они наотрез отказались жить с Катей. Я их пригласила телеграммой, они пока поживут у нас. Ничего? Ты не против?
САША. Да я, собственно, на один день.
ЭРА. Чтобы ночью быть там.
САША выходит.
ЛИКА. Я понимаю, они не хотят комнату. Нета ведь была женой замнаркома. Тем более с Катей у них нет ничего общего, она им не писала и не помогала…
ЭРА. А мы с мамой после ареста папы жили в Удельной в комнате семь метров на две семьи.
ЛИКА. Но ты очень скоро по головам нашей семьи стала невесткой полковника, а они оказались на речке Уфимке в эвакуации и скитались.
ЭРА. Вы меня приютили, за это я вам благодарна, и мне напоминают об этом ежедневно. Но моя мама тоже оказалась на разъезде Шубаркудук в бараке из сухого конского дерьма пополам с соломой.
САША входит с чемоданом.
ЛИКА (перебивая). Но они столь деликатные и тонкие люди, что сами ни о чем не напоминали, не просили ничего. Ни слова из ее груди, лишь бич свистел играя. Единственно, чего они не хотят, это жить с Катей. Катя им чуждый элемент, она боролась за жизнь и всюду скрывала насчет врагов народа родственников, чтобы прокормить маленькую дочь. Когда ее вызывали к тому же майору Дееву, она ляпнула, что они были невменяемые и не отвечали за себя. Не знала, что не требуется никаких оправданий. Хотела их опять выгородить, как в тридцать восьмом.
Звонок.
Эра, это они, возьми там кашу, я уже не успеваю.
Эра достает из-за дивана кастрюлю, уносит. Входят Катя и Лора.
(Закрыв лицо.) Кто это? Кто? Дорогие! Я ничего не вижу! (Плачет.) Ослепла!
КАТЯ (плачет). Лика, дорогая, здравствуй! Это я, Катя, с дочерью!
ЛИКА (мгновенно просыхая). Ты меня напугала! Фу как напугала!
КАТЯ. Это моя Лора! (Почти кричит.) Лора! Помнишь?
ЛИКА. Я слепая, но не глухая. Можешь не кричать.
КАТЯ. Я так рада! (Целует Лику.) Как ваша поживает Олечка? Она поступила в институт? Моя Лора поступила в стоматологический! Изучает череп и кости! А где Олечка? Оля! К тебе пришла сестра!
ЛИКА. Она занята, она готовится к экзаменам.
Входит ОЛЯ. Обе девушки становятся по противоположным сторонам сцены.
КАТЯ. Олечка, ты помнишь Лорочку? Твоя троюродная сестра.
Оля отрицательно качает головой.
А Лора тебя помнит.
Лора отрицательно качает головой.
ЛИКА. Сижу здесь слепая совершенно, не говоря уже о том, если закрыть левый глаз (закрывает ладонью). Вот! Вот и результат! Ничего не вижу!
КАТЯ. Надо обратиться к глазнику.
ЛИКА. Катя, ты знаешь нашу жизнь. Ем я одни объедки, потому что они оставляют кучу продуктов. Кто голодал, тот не оставляет.
КАТЯ. Я ничего не оставляю. Лора тоже ест все под корень. Конфеты уничтожает. Я буквально прячу.
ЛИКА. А свиней подбирать за ними нету. Они оставляют, все испортится, тогда в ход иду я. Ем одно прокисшее и подгорелое. Покупают, готовят, потом оставляют по полкастрюли. А сами варят заново. У нее как кастрюля пригорела, бац! Она покупает новую. А я вынуждена хлебать предыдущее.
КАТЯ. Зажрались.
ЛИКА. Нет, ни в коем случае нет, просто им всем некогда! Саша, когда дома, отсыпается на всю жизнь. У Эры тысяча всегда отговорок, никогда не ест. Она веселый кощей. Дети вообще ничего не едят, когда болеют, а когда здоровые – они едят в садике черт-те чего. А у Олечки, посмотрите, абсолютно нет фигуры, а ведь ей уже семнадцать лет, восемнадцатый.
КАТЯ. Да, у нее еще не прорезалась фигурка.
ЛИКА. Нет, фигура-то у нее божественная, она сложена как танагрская статуэтка, Эра тоже была такая в ее годы. Но у Эры был зад, а у Олечки нету.
КАТЯ. Ну-ка, ну-ка. (Смотрит.) Есть, есть.
ЛИКА. Его нет!
