Уильям Йейтс - Звездный единорог. Пьесы
Десима. Это песня сумасшедшей дочери шлюхи. Ее единственная песня. Отцом девушки был пьяный моряк, ожидавший выхода в море, но она верила, будто мать предсказала ей выйти замуж за короля и стать великой королевой.
(Поет.)
"Когда тебя я зачала,
Был слышен чайки крик
И волны пеною меня
Озолотили вмиг".
Мне не могла она помочь,
Лишь косы заплела
И о короне золотой
Мечту мне отдала.
Когда я лежала там, мне казалось, что я могла бы сыграть королеву, великую королеву. Это моя роль.
Нона. Ты - и королева? Ты, которая родилась в придорожной канаве и которую завернули в украденную с плетня простыню?
Десима. Королева совсем не может играть, а я смогла бы. Я умею склоняться до земли и умею быть суровой, когда надо. О, я знаю, как изобразить взглядом летний зной и тотчас придать голосу зимний холод.
Нона. Низкая комедия - вот твое дело.
Десима. Как раз когда я это поняла и сказала себе, что рождена сидеть на троне в окружении солдат и придворных, приходишь ты и трясешь у меня перед носом маской и платьем. Да еще говоришь, что мне не положен завтрак, пока, я не сыграю старую каргу со сморщенным подбородком и сопливым носом, которую злодей-муж бьет палкой, потому что она не желает лезть вместе со скотиной в его ковчег. (Бросается к омару.)
Нона. Нет! Не получишь ни кусочка, пока не наденешь платье и маску. Подумай, если ты не сыграешь, Септимуса посадят в тюрьму.
Десима. Его будут кормить сухарями?
Нона. Да.
Десима. И поить одной водой?
Нона. Да.
Десима. И спать он будет на соломе?
Нона. Да. Но может быть, ему и соломы не дадут.
Десима. И будут звенеть железные цепи?
Нона. Да.
Десима. И так целую неделю?
Нона. Может быть, месяц.
Десима. И он скажет тюремщику: "Я здесь из-за моей красивой и жестокой жены, из-за моей красивой и ветреной жены". Так он скажет?
Нона. Может быть, и нет, если не будет пьян.
Десима. Но он будет так думать. И каждый раз, когда он почувствует голод, каждый раз, когда он почувствует жажду, каждый раз, когда он замерзнет на каменном полу, он будет так думать, и с каждым разом я буду казаться ему еще и еще прекраснее.
Нона. Ну нет. Он возненавидит тебя.
Десима. Плохо ты разбираешься в мужской любви. Если Святой Образ в церкви, где ты на Пасху ставишь свечи, так мил и приветлив, почему ты возвращаешься домой с ободранными коленками?
Нона (в слезах). Я поняла! Ты жестокая, плохая женщина! Ты не будешь играть эту роль, чтобы Септимуса забрали в тюрьму, а ведь он настоящий гений и не может позаботиться о себе.
Заметив, что Нона заливается слезами, Десима делает еще одну попытку завладеть омаром и почти достигает цели.
Нет! Нет! Ничего не получишь! Я разобью бутылку, если ты подойдешь близко. Никакая другая женщина не обходится так с мужчинами, как ты, а ведь ты давала обет в церкви. Да, да, так оно и есть! И молчи!
Десима опять пытается взять омара, но Нона, все еще плача, прячет его в карман.
Даже не думай о еде, ничего не получишь. Я никогда не давала брачный обет в церкви, но если бы дала, не стала бы обращаться с мужем, как с ослом лудильщика. Если бы я поклялась перед Богом... Нет, меня хорошо воспитали. Моя мать всегда говорила, что нелегко затащить мужчину в церковь.
Десима. Ты влюблена в моего мужа.
Нона. Только потому, что я забочусь, как бы он не попал в тюрьму, ты решила, будто я влюблена в него. Бессердечной женщине никогда не понять, как можно жалеть мужчину, в которого не влюблена, ведь ты никогда никого не жалела! Я не хочу, чтоб его посадили в тюрьму. И если ты не сыграешь эту роль, ее сыграю я.
Десима. Когда я выходила за него замуж, то заставила поклясться, что он не будет играть ни с кем, кроме меня, и ты об этом знаешь.
Нона. Всего один раз, к тому же в роли, которая никому не может принести славы.
Десима. Лиха беда начало. Всю жизнь тебе приходилось произносить реплики, которые никто не слышал.
Нона. Один разочек Септимус нарушит клятву, а роль я уже выучила.
Десима. Ни для кого на свете Септимус не нарушит клятву.
Нона. Нарушит.
Десима. Уж не для тебя ли?
Нона. Для меня.
Десима. Ты сошла с ума.
Нона. Или у меня есть тайна.
Десима. Неужели? Небось затаскивала Септимуса в уголок и нашептывала ему, какая у него плохая жена, а ему только и надо, что поговорить обо мне.
Нона. Думаешь, будто знаешь все его мысли, потому что ты колдунья.
Десима. Я колдунья и, потому знаю его мысли. Помнишь, как в его песне? Мужчина начинает (поет):
Сбрось маску - золота огонь
И изумруды глаз.
А женщина отвечает:
Ах, милый, ты меня не тронь,
Ведь сердце не узнаешь враз,
Хоть гонишь холод вон.
Нона. Ты знаешь все его мысли? Как бы не так! С глаз долой, из сердца вон.
Десима. Тогда смотри, что у меня за лифом. Септимус посвятил это мне. Он воспел меня, мою красоту, - мои глаза, мои волосы, мое лицо, мою фигуру, мою талию, мой ум - все. Есть и другие стихи. Вот еще одно, коротенькое, которое он дал мне вчера утром. Ведь я прогнала его, и ему пришлось спать одному.
Нона. Одному?
Десима. Он лежал один, не мог заснуть и сочинил песню, в которой желает себе ослепнуть, чтобы не мучиться, глядя на мою красоту. Вот, слушай! (Опять поет.)
Да будь я даже стариком,
Бродяжкой придорожной,
Слепцом, не знавшим света дня
И дружбы бестревожной,
Я кем угодно быть готов,
Но только не мужчиной,
Что в одиночестве ночном
Забыть не может милой.
Нона. Конечно же один в постели. Я знаю это стихотворение, но оно длинное, я знаю его от начала до конца, знаю наизусть, хотя не читала из него ни слова. Четыре строчки в каждой строфе, четыре ударения в каждой строчке, всего четырнадцать стихов - будь они прокляты!
Десима (достает листок из-за лифа). Ты права, четырнадцать строк. Здесь стоят цифры.
Нона. И там еще одно - из десяти стихов, в каждом из которых по четыре и три стопы.
Десима (заглядывает в другой листок). Да, все стихи из четырех и трех стоп. Но откуда ты знаешь? Я никому их не показывала. Это наша тайна, его и моя, и никто не должен о них знать, пока они не полежат у меня на сердце.
Нона. Они лежат у тебя на сердце, но были сочинены у меня на плече. Ага, и на спине - рано-рано утром. Сколько ударений в строчке, столько раз он пробегал пальцем по моему позвоночнику.
Десима. Бог ты мой!
Нона. Из-за того, в котором четырнадцать строчек, я не спала два часа, а когда он закончил со стихами, то еще час лежал на спине и махал рукой, сочиняя музыку. Мне он нравится, и я позволила ему думать, будто сплю - и в тот раз, и когда он сочинял другие песни. А когда он сочинял то короткое стихотворение, которое ты пела, он так радовался, что вслух произносил слова о том, как лежит один в своей постели, думая о тебе, и я разозлилась. Я сказала ему: "Неужели я некрасива? Повернись и посмотри на меня". Покончим с этим, ибо даже я могу понравиться мужчине там, где горит одна свечка.
(Берется за ножницы, которые висят у нее на шее, и принимается кромсать платье Ноевой жены.) Теперь ты понимаешь, почему я могу играть эту роль, как бы ты ни злилась, и тебе не выставить меня со сцены. Держись за своего Септимуса, если хочешь. Мне все равно. Я распорю кое-какие швы, а потом сошью все снова - иголка и нитка у меня наготове.
Входит, звеня колокольчиком, Режиссер. За ним следуют актеры, одетые разными животными и зверями.
Режиссер. Надень маску и платье. Что ты стоишь, как неживая?
Нона. Мы с Десимой потолковали тут и решили, что играть буду я.
Режиссер. Как угодно. Слава Богу, эту роль может сыграть любая актриса. Надо лишь произносить текст каркающим старческим голосом. Кажется, все в сборе, кроме Септимуса. Не будем его ждать. Я прочитаю текст Ноя. Надеюсь, он явится до конца репетиции. Итак, публика тут, а ковчег там, и сходни тоже, по которым должны подниматься звери. А пока все собираются возле суфлерской будки. Уберите шляпу и плащ Ноя до прихода Септимуса. Пока идет первая сцена с Ноем и животными, можешь шить.
Десима. Нет, сначала выслушайте меня. Мой муж проводил ночи с Ноной, поэтому она режет и шьет с таким тщеславным видом.
Нона. Она сделала его несчастным, ведь ей известны все способы, как разбить сердце мужчины. Вот он и приходил ко мне со своими несчастьями, а я утешала его, и теперь - к чему отрицать? - мы любовники.
Десима. Не тщеславься понапрасну! Я была для него чумой. О, я была и барсучихой, и лаской, и дикобразихой, а теперь все, потому что он мне смертельно надоел. И вот, слава Богу, она берет его, и я свободна! Плевать мне на роль, плевать на мужа - пусть теперь она помучается.
Режиссер. Это ваше дело, как я понимаю, вы и разбирайтесь. И не впутывайте в него нас. Одного я не понимаю, почему задерживается репетиция.
