Дэвид Айвз - Давно и далеко (Зимняя сказка)
ЛОРА: Ну почему на все должна быть какая-то реплика? Почему все требует какого-то остроумного ответа?
ГАС: Так. Ладно. Немножко остроты выдергивает из реальности жало. И это — единственная реальность. А я тебя знаю как женщину, у которой в лучшие дни на все был готов остроумный ответ. Оригинальная женщина реплик. Несмотря даже на то, что сегодня ты изображаешь меланхоличного Гамлета в облике дамы. Но послушай, если ты хочешь заняться философией как таким глубокомысленным хобби в дополнение к итак уже довольно прибыльной карьере — валяй. Я поддержу тебя, милая.
ЛОРА: Ладно, ладно. Я банальна. Пристрели меня.
ГАС: Я не могу тебя пристрелить. Тогда ты не будешь больше существовать, а что я буду делать со всей этой мебелью? Мы, наконец, находим себе квартиру побольше, а она вдруг умирает у меня на руках! Здорово! Большое спасибо!
ЛОРА: Но знаешь что?
ГАС: Что?
ЛОРА: Эта ручка все равно существует в моей руке.
ГАС и ЛОРА: В моей живой руке.
ЛОРА: Спасибо.
ГАС: Вероятно, мы сможем продать это «Авторучкам Паркер». «Новая основополагающая авторучка. Не очень хорошо пишет — но она существует.»
ЛОРА: «Бик или Не Бик».
ГАС: В таком вот духе, да. Знаешь, что тебе нужно в твоем нынешнем настроении? Тебе нужно мое последнее изобретение. Послушай, тебе понравится. «Двухмерные Очки». Надеваешь — и все как в кино. Блестяще, разве нет? В те дни, когда в дерьмище по колено и погружаешься еще глубже со скоростью света, просто цепляешь их и — Эй, никаких проблем! Я — в кино. Выбор из двух модификаций — черно-белые или техниколор, чтоб все выглядело цветасто, как в фильмах «МГМ». Идеально подходит для людей с мандражем реальности, вроде тебя. В чем дело?
ЛОРА: Ни в чем.
ГАС: Вот тебе философская спекуляция. Раз уж ты в философском настроении. Ты же знаешь, что тайное предназначение пчел — в опылении цветов? А кто-нибудь хоть раз задумывался, что тайное предназначение людей, может быть, — опылять мебель? То есть, смотри. Я сажусь на кушетку, потом перехожу в столовую и сажусь на стул, неся с собой на ляжках немного кушеточной пыльцы — и, быть может, среди ночи там расцветет какой-нибудь маленький диванчик. Или, скажем, я посижу на стуле, ты посидишь на стуле, потом мы поменяемся стульями и пожалуйста — родится любовное гнездышко.
ЛОРА: Ты не мог бы минутку посидеть тихо? Прошу тебя.
ГАС: Извини. Я снова лепетал?
ЛОРА: Прости.
ГАС: Ну что ж. У тебя настроение довольно мрачное и серьезное, а я чувствовал себя неплохо. Мне просто хотелось немножко порезвиться.
ЛОРА: Ты разве никогда…
ГАС: Что?
ЛОРА: Иногда мне кажется, что я живу в мире, но ничего о нем не знаю. Даже прожив столько лет, я все равно не знаю о мире даже самого основного. Я ничего ни о чем не знаю! В последнее время я иногда думаю, что моя жизнь так и будет все идти и идти. А потом остановится.
ГАС: Идти — как, «так»?
ЛОРА: Ну… Вот так.
ГАС: Что такое «так»? И что с этим «так» не так?
ЛОРА: Нет — ничего. Я просто…
ГАС: У нас все здорово получается.
ЛОРА: Еще бы.
ГАС: Как всегда.
ЛОРА: У нас все отлично.
ГАС: Ммм. Не самое убедительное прочтение этой реплики из всех, что я слышал.
ЛОРА: Ты сам сегодня сказал «за лучшие дни».
ГАС: Ох, да ладно тебе…
ЛОРА: Подразумевая, что не все так совершенно, как могло бы.
ГАС: Я просто хотел сказать — я ничего не хотел сказать, я просто…
ЛОРА: Вот как сегодня. Мы пойдем с Тони и Беа, будем спорить, в каком ресторане посидеть — так, будто это важно, — а потом будем говорить о тех фильмах, которые вместе посмотрели, и все будем очень умными, и у нас будет множество остроумных реплик, а затем мы будем обсуждать и сравнивать блюда, которые едим, и то, что ели на этой неделе и что планируем съесть, и рецензии на фильмы в «Таймсе», а потом пойдем домой и все будет точно так же, как и раньше, до следующего раза, когда мы снова встретимся, чтобы поговорить о ресторанах и кино.
ГАС: Ну что. С ресторанами и кино самими по себе все в порядке. Я в том смысле, что синьцзянская кухня и плохие зарубежные фильмы — из-за них одних и стоит жить.
ЛОРА: Мм.
ГАС: Лора, да что в тебя вселилось сегодня? Просто панихида какая-то. Ты просто какой-то «Немецкий реквием» Брамса, а должна быть мюзиклом Роджерса и Хаммерстина. Мы переезжаем! Какое-то тут философствование? Я видел будущее, и оно — на Риверсайд-драйве! И там будет великолепно!
ЛОРА: А что если ту женщину никогда не найдут?
ГАС: Что?
ЛОРА: Эту Рут. Если никогда не выяснится, что с нею произошло? И она действительно исчезла без следа?
ГАС: Помоги мне тут. Мне кажется, я пропустил главу.
ЛОРА: Гас, может, нам не следует съезжать?
ГАС: Не следует съезжать? Погоди минутку, Лора. Тормози медленней, нас заносит.
ЛОРА: Мы тут долго прожили. Нам тут нравится.
ГАС: Мы переезжаем. Ничего? Нет. Мы уже переехали.
ЛОРА: А почему нам надо переезжать?
ГАС: Во-первых, мы здесь не так уж и долго.
ЛОРА: Достаточно долго.
ГАС: И тут всегда было слишком мало места. Что мы будем делать, когда вокруг нас затопают маленькие ножки? Нам тогда понадобится гораздо больше места, когда бы это ни произошло, а насколько я понимаю, мы оба надеемся, что это произойдет относительно скоро. Или я прав?
ЛОРА: Но это место…
ГАС: Да. Это место и есть мы. Это место навсегда останется нами и тем хорошим временем, которое «мы» здесь провели. Кроме этого, мы только что потратили огромное количество времени и хлопот на то, чтобы найти новое место, которое нам нравится и которое нам по карману, и… Мне кажется, у тебя не от реальности мандраж. У тебя паника переезда. Понимаешь, да? Эта жуткая несвязная меланхолия, которая наваливается на тебя, как только собираешься покинуть то место, где была счастлива? Но ты можешь быть счастлива и в другом месте!
ЛОРА: А ты в самом деле был здесь счастлив?
ГАС: Да! Я был здесь очень счастлив.
ЛОРА: А сейчас ты счастлив?
ГАС: Ну, не совсем, прямо сейчас я не счастлив, прямо сейчас я довольно громко говорю, пытаясь напомнить тебе, что это мы с тобой тут сидим, вот. Не забыла? Это — мы?
ЛОРА: А это что такое?
ГАС: Ты лишаешься рассудка, женщина. И очень быстро лишаешь меня моего.
ЛОРА: В ту ночь, когда умер папа… Когда уже всю надежду оставили, и он знал, что осталось недолго… В ту ночь, перед тем, как умереть, он впал в такую… панику, начал метаться в постели и велел маме вызывать врача. И все это время мама сидела с ним рядом, держала его за руку и повторяла: «Доктор не может тебе помочь, Билл. Доктор больше не может тебе помочь.»
ГАС: Лора, что я могу для тебя сделать?
ЛОРА: Ничего.
ГАС: Поговори со мной. Как тебе помочь?
ЛОРА: Мой папа умер этой жалкой, уродливой смертью, орал и требовал врача, а затем исчез без следа.
ГАС: Он не исчез, он…
ЛОРА: И мама исчезла. И мы с тобой исчезнем, вместе с миллиардом других людей. Даже ряби не останется.
ГАС: Откуда у тебя вообще взялось такое жизнерадостное настроение?
ЛОРА: Бывают дни, когда похоже, что жизнь моя сделала из такой невероятно тонкой белой ткани — точно стена из тончайшей марли. И события чьей-то чужой жизни проецируются на эту ткань — и это и есть моя жизнь. Вот женщина чистит зубы. Вот женщина сидит за столом. И мембрана эта такая тонкая, что я будто могу протянуть руку и проткнуть ее пальцем.
ГАС: Я не знаю, что тебе сказать.
ЛОРА: И что я увижу, если прорву собой эту ткань? Что я увижу на другой стороне?
ГАС: Не знаю. Нью-Джерси, наверное.
ЛОРА: И тогда я думаю — нет. Это и есть реальность.
ГАС: Знаешь, наверное, тебе действительно нужны двухмерные очки. Ты уже наполовину там. А в твоем случае, быть может, — и одномерные…
ЛОРА: Господи Боже мой, Гас!
ГАС: Прости меня, я просто… Я тут просто пытаюсь с этим справиться. Лора, это настроение, это… Ничего ведь не изменилось! Мы — те же самые люди, что и вчера. Ты просто…
ЛОРА: Всю свою жизнь — наверное, я тоже только что это осознала — всю свою жизнь я почему-то принимала как данность, что все когда-нибудь объяснится. Ну вроде как — дочитаю до последней главы и увижу, кто был убийцей, примчится гонец и объяснит, почему со мной было именно так в двенадцать лет, или что стало с какой-нибудь… книжкой, которую я потеряла, когда мне было пятнадцать, и что все это означало. Но этого никогда не случится. Такие вещи не узнаешь. Никогда и ничего не узнаешь.
