Хулия Наварро - Стреляй, я уже мертв
Она тут же пожалела о своих словах, это неверный путь. Нельзя так открыто демонстрировать собственные чувства. Нужно постараться вести себя как можно нейтральнее. Никакой уступчивости, но и без враждебности.
В ожидании ответа она прикусила губу.
— Как вас зовут? — спросил старик.
— Что-что?
— Я спросил ваше имя. Слишком неуютно называть вас госпожой Миллер. А меня можете звать Изекиилем.
— Что ж, не уверена, что это правильно... мы стараемся обходиться без фамильярности во время работы.
— Я и не собираюсь с вами брататься, просто давайте обращаться друг к другу по имени. Мы же не в Букингемском дворце в конце концов! Вы в моем доме, моя гостья, и я прошу вас называть меня Изекииль.
Этот человек сбил ее с толку. Она хотела было отказаться называть его по имени, поскольку не собиралась позволить ему поступать так же, но если он решит закончить на этом разговор... Тогда она пропустит лучшую возможность добиться того, что ее так мучило.
— Мариан.
— Мариан? Ну надо же...
— Распространенное имя.
— Не извиняйтесь за то, что вас зовут Мариан.
Ее охватил гнев. Он был прав, она извинялась за свое имя, хотя не могла понять, почему.
— Если вас это устроит, я приготовила список вопросов, которые станут основой для моего доклада.
— Полагаю, вы поговорите и с другими людьми...
— Да, у меня длинный список для интервью: чиновники, депутаты, дипломаты, члены других НКО, религиозные деятели, журналисты...
— И палестинцы. Полагаю, что вы и с ними поговорите.
— Кстати, я это уже сделала, они — причина моей работы. Перед тем как приехать в Израиль, я побывала в Иордании и имела возможность поговорить со многими палестинцами, которым пришлось бежать после каждой войны.
— Вы спрашивали меня о страданиях беженцев... Что ж, я мог бы говорить об этом много часов, дней и недель.
Трудно было поверить, что этот высокий и сильный мужчина, несмотря на возраст излучающий уверенность, с этим взглядом стальных серых глаз, отмечающих внутреннюю умиротворенность, и правда знает, что такое страдание. Она не собиралась отрицать, что он страдал, но это не означало, что он мог почувствовать боль других.
— Откуда вы знаете, что здесь была арабская деревня? — спросил старик, быстро уловив ее недоверие.
— В нашей организации есть детальная информация обо всех палестинских деревнях и городках, включая те, которые перестали существовать со времен оккупации.
— Оккупации?
— Да, с тех пор как прибыли первые еврейские иммигранты и до провозглашения государства Израиль, а в особенности всего того, что произошло потом.
— И что же вы хотите узнать?
— Хочу, чтобы вы мне рассказали о политике оккупационных властей, о нелегальных поселениях, об условиях жизни палестинцев, дома которых разрушены в качестве мести... почему по-прежнему продолжают возводить поселения на не принадлежащих им территориях... Обо всём этом я собиралась поговорить с вашим сыном. Я знаю, что Аарон Цукер — один из самых рьяных защитников политики расселения, его статьи и конференции сделали его знаменитым.
— Мой сын — честный человек, храбрый военный в те времена, когда служил в армии, и всегда был известен тем, что громко говорит то, что думает, не заботясь о последствиях. Проще всего жаловаться на политику расселения или просто молчать, но тайно ее поддерживать. У нас в семье мы предпочитаем говорить в лицо, что думаем.
— Потому я и здесь, потому министерство иностранных дел и прислало меня поговорить с вашим сыном. Он — один из лидеров общественного мнения Израиля.
— Вы считаете, что те, кто защищают политику расселения, почти что чудовища...
Мариан пожала плечами. Она не собиралась говорить, что именно так и думает. Интервью пошло не по тому пути, который она планировала.
— Скажу вам, что думаю я: я не сторонник создания новых поселений. Я защищаю право палестинцев иметь собственное государство.
— Да, но ваш сын Аарон считает по-другому.
— Но вы ведь со мной разговариваете. И не смотрите на меня, как на старого деда, я вовсе не наивен.
Дверь гостиной открылась, и появился высокий молодой человек в военной форме, на его плече висел автомат. Мариан вздрогнула.
— Это мой внук Йонас.
— Так это вы из НКО... Простите, но я невольно подслушал последние слова. Я бы тоже хотел высказать свое мнение, если дедушка позволит.
— Йонас — сын Аарона, — объяснил Иезекииль Цукер.
— Политика расселения — это не просто какой-то каприз, речь идет о нашей безопасности. Взгляните на карту Израиля, посмотрите на наши границы... Поселения составляют часть того фронта, за который нам приходится бороться, — убежденно произнес Йонас, вызвав у Мариан приступ раздражения. Этот молодой человек инстинктивно вызывал у нее неприязнь.
— Бороться с женщинами и детьми? Какая слава в том, чтобы разрушать дома, где еле сводят концы с концами палестинские семьи? — спросила Мариан.
— Может, нам стоить позволить, чтобы нас убили? Камни причиняют боль. А в этих деревнях, где, как вам кажется, живут мирные семьи, есть и террористы.
— Террористы? Вы называете террористом того, кто защищает свое право жить в том месте, где родился? И вообще, политика расселения — это лишь попытка оставить за собой чужую территорию. Резолюции ООН относительно границ Израиля кристально ясные. Но ваша страна ведет политику, настаивая на свершившемся факте. Вы строите поселения в тех зонах, где живут палестинцы, окружаете их, делаете их жизнь невыносимой, пока не добиваетесь их отъезда.
— Вы такая страстная натура, не понимаю, зачем вы вообще пришли сюда для написания вашего доклада. Вам же всё уже ясно, это очевидно, и никакие слова моего отца или дедушки не изменили бы ваше мнение, я прав?
— Я обязана выслушать все стороны.
— Это просто для отвода глаз, ничего больше.
— Хватит, Йонас, госпожа Миллер делает свою работу, — голос Иезекииля Цукера ясно давал понять, что не стоит ждать новой реплики от его внука.
— Ладно, ухожу.
И молодой человек исчез, не попрощавшись.
Мариан прочитала в серых глазах Иезекииля Цукера, что он готов закончить этот разговор, с которым она не справилась. Но она не могла уйти. Еще не время.
— Пожалуй, я выпью предложенный вами чай.
Теперь ошарашенным выглядел он. Цукер не хотел продолжать разговор с этой женщиной, но и не желал проявлять грубость.
Когда он вернулся с чаем, она смотрела в окно. Она была привлекательна, хотя и не красавица. Среднего роста, стройная, с уложенными черными волосами. Он посчитал, что ей уже перевалило за сорок, вероятно, ближе к пятидесяти. Он ощутил ее беспокойство, и это беспокойство, казалось было заразным.
— В том направлении — Иерусалим, — сказал он, поставив поднос с чаем на низкий столик.
— Я знаю, — отозвалась Мариан.
Она выдавила из себя улыбку, но старик, похоже, не был расположен разговаривать.
— Вы сказали, что могли бы неделями разговаривать о страданиях...
— Мог бы, — сухо ответил он.
— Откуда вы родом, Иезекииль? Из какой страны?
— Я израильтянин. Это моя родина.
— Могу себе представить, что для еврея нет ничего более важного, чем чувствовать, что у него есть родина, — сказала она, не обращая внимания на отстраненный тон собеседника.
— Наша родина, да. Никто ее нам не дарил. У нас она по праву. И я ниоткуда не приезжал, я здесь родился.
— В Палестине?
— Да, в Израиле. Удивлены?
— Нет...
— Вообще-то мои родители были из России, а их родители — из Польши. В России много людей польского происхождения, как вы знаете, Польша всегда находилась под пристальным вниманием русских, и каждый раз, когда им доставался кусок польской территории, польские евреи пытались прикинуться русскими. Жизнь евреев в России была непростой, как, впрочем, и в любом другом месте Европы, хотя французская революция облегчила наше положение. Войска Наполеона распространяли идеи свободы везде, куда бы ни приходили, но эти идеи были задушены в царской России. Если в Западной Европе условия нашей жизни изменились, многие евреи превратились в выдающихся граждан и ведущих политиков, в России этого не произошло.
— Почему?
— Русский император и его правительство были крайне реакционными и боялись всего, что казалось им чуждым. Так что евреи жили в районах, называемых «чертой оседлости», расположенных в городах юга России, в Польше и Литве, на Украине, которые тогда составляли часть Российской империи. Даже верность евреев в то время, когда Наполеон вторгся в страну, не изменила настроения при императорском дворе.
Екатерина нас не любила, хотя трудно найти царя или царицу, которые бы желали видеть нас в качестве подданных.
— Вы говорите о Екатерине Великой.
— Именно. Она сделала всё возможное, чтобы нас изгнать.
