Проспер Мериме - Театр Клары Гасуль
Хаджи[2] Нуман.
Зейн-Бен-Умейда.
Баба-Мустафа.
Мохава.
Действие происходит в Кордове.
Беседка в садах Хаджи Нумана.
Хаджи Нуман, Баба-Мустафа.
Хаджи Нуман. Ну, что слыхать о Зейне?
Баба-Мустафа. Мне только что рассказывал о нем Омар, страж калифа[3].
Хаджи Нуман. Говори!
Баба-Мустафа. Он видел его вчера на невольничьем рынке. Твой друг разговаривал с одним торговцем, потом вдруг вскочил на коня и ускакал через Джем-Джемские ворота[4].
Хаджи Нуман. Кто же этот работорговец?
Баба-Мустафа. Сдается мне, господин, что это старый Абу-Тагер, который продал тебе вчера прекрасную Мохану.
Хаджи Нуман. Ты говорил с ним?
Баба-Мустафа. Я не застал его: он был у кади.
Хаджи Нуман. Что означает это внезапное бегство? Что могло приключиться с Зейном?
Баба-Мустафа. Он выехал через Джем-Джемские ворота — значит, наверное, он отправился в Семелалию, к войскам визиря.
Хаджи Нуман. Полно! Поедет ли он сражаться с неверными, не обняв друга?
Баба-Мустафа. Коли прикажешь, я схожу еще раз к Абу-Тагеру.
Хаджи Нуман. Сходи, сходи!.. Слушай: ты отнес Мохане мои подарки?
Баба-Мустафа. Да, господин, я сам надел ей на шею новое ожерелье. Аллах! Какая она красавица! Много я видел на моем веку красивых женщин, но равной Мохане — никогда. Вздумай ты ее перепродать, то хоть она и потеряла вчера то качество, которое вы так цените, а все же ты вернул бы обратно заплаченные за нее десять тысяч динариев[5].
Хаджи Нуман. Никогда я ее не продам, Мустафа. Пусть сам калиф, мой господин, потребует — я и ему откажу, хотя бы мне пришлось потом бежать к зейновым бедуинам и быть исключенным из числа правоверных[6]. Как тебе показалось: довольна она моими подарками?
Баба-Мустафа. Она говорит, что рада обладать такими прекрасными вещами, если станет от этого любезней твоему взору.
Хаджи Нуман. Прелестное созданье!
Баба-Мустафа. Какая разница между женщинами у нас и у неверных! Когда я был пленником в Леоне, я насмотрелся на нравы тамошних женщин. У нас они все покорны, стараются наперебой угодить господину. Достаточно двух евнухов, чтобы управиться с двадцатью женщинами... А подите к испанцам: одна женщина командует там двадцатью мужчинами...
Хаджи Нуман. Принеси-ка шербету и плодов, да пусть Мохана придет сюда ко мне в беседку.
Баба-Мустафа. Слушаю и повинуюсь. (Уходит.)
Хаджи Нуман. Ты так всю жизнь и будешь бедуином, Зейн!.. Вечно во власти мимолетных мыслей, он забывает приглашение друзей и скачет, куда влечет его прихоть... Наверно, ему взбрело в голову переведаться копьем с каким-нибудь назарейским[7] всадником. Храни его аллах!
Входит Баба-Мустафа.
Баба-Мустафа. Господин, господин! Твой друг Зейн слезает с коня у ворот. Клянусь аллахом, уж не случилось ли с ним беды? На Абджере нет шитого седла... Разве только...
Входит бедно одетый Зейн.
Хаджи Нуман. Зейн-Бен-Умейда! Да будет с тобой благословение божие!
Зейн. Хаджи Нуман! Да будет с тобой благословение божие! Можешь ты ссудить мне пять тысяч динариев?
Хаджи Нуман. Могу. Тебе они сейчас нужны?
Зейн. Как можно скорее.
Хаджи Нуман (дает Мустафе ключ). Мустафа!
Баба-Мустафа. Сию минуту. (Уходит.)
Хаджи Нуман. Ты видел палатки визиря? Бедуину уже наскучила кордовская жизнь!..
Зейн. Я ездил в лагерь по спешному делу. Я занимался торговлей, Хаджи Нуман, но занимался, видно, по-бедуински.
Хаджи Нуман. Уж не грабил ли ты караваны?
Зейн. С тех пор как служу Абдераму[8], я забыл подвиги пустынь. Чтобы добыть денег, я продал лошадей, продал драгоценности.
Хаджи Нуман. А почему же ты не обратился ко мне?
Зейн. Я подумал об этом, да слишком поздно.
Хаджи Нуман. Если не ошибаюсь, ты продал даже каменья из своего ханджара[9].
Зейн. Да, и всех лошадей, кроме Абджера: пока буду жив, поделюсь с ним последним куском хлеба. Но скажи: не надули ли меня? Что стоила оправа этого кинжала, который мне подарил наш славный калиф?
Хаджи Нуман. Девять-десять тысяч динариев, а то и больше.
Зейн. Десять тысяч палок еврею! Разруби его Некир[10] своей косой на десять тысяч кусков! Клянусь священной Кабой[11] и гробницами пророков, в первом же испанском городе, куда мы войдем, я снесу голову двенадцати евреям.
Хаджи Нуман. По гневу твоему вижу, что ты продешевил.
Зейн. Он дал мне полторы тысячи динариев.
Хаджи Нуман. В своем ли ты уме, бедуин? Разве можно иметь дело с евреями?
Зейн. Мне до зарезу понадобились деньги. Я шел по безестину[12] и увидел, как старый плут Абу-Тагер расхваливал своих невольниц. Одна из них мне полюбилась, а он просил за нее десять тысяч динариев... Хаджи Нуман! До сих пор я назвал бы безумцем того, кто женщину ценит дороже боевого коня, но вид этой женщины заставил меня все забыть! Я чуть было не выменял Абджера на это создание, на эту сбежавшую из рая гурию. Но я спохватился, поехал в Семелалию и продал все, что имел, кроме оружия и Абджера, однако выручил за все лишь четыре тысячи динариев. Я рассчитывал на тебя, что ты добавишь остальное.
Хаджи Нуман (смеется). Ха-ха-ха! Вот и ты попался, сын пустыни! Узнаю бедуина: он всегда действует не подумавши! Несчастный! Ты хочешь купить невольницу, а на что будешь жить? Каково тебе будет содержать и ее и Абджера?
Зейн. Разве у меня нет друга?
Хаджи Нуман. Есть, и он о тебе позаботится. Тебе нужно десять тысяч динариев, а не пять; ты их получишь.
Зейн. Спасибо, брат. Когда ты перестанешь осыпать меня своими щедротами?
Хаджи Нуман. Ах, Зейн! Я век останусь у тебя в долгу! Помнишь, как мы с тобой познакомились?
Зейн. Еще бы не помнить!
Хаджи Нуман. Я изнемог во время паломничества в Мекку; ты вылил на меня весь свой мех[13], не оставив себе ни капли. Сколько ты тогда натерпелся!
Зейн. Мы, арабы, выносливее вас, мавров-горожан. А потом тебя бросили на песке, черного, иссохшего, как скорпион... Какой мусульманин не поступил бы, подобно мне?
Входит Баба-Мустафа.
Баба-Мустафа. Господин! Пять тысяч динариев сложены в мешках в подвале. Хочешь пересчитать?..
Зейн. Нет, нет. Приготовь вьючного осла да отсчитай еще столько же. Сто динариев тебе. (Уходит.)
Хаджи Нуман. Мустафа!
Баба-Мустафа. Господин!
Хаджи Нуман. Волю Зейна исполнит другой раб. А ты пойди за Моханой.
Баба-Мустафа уходит.
Бедный Зейн! Потерял голову от новой своей любви. Хотел сменять Абджера на женщину! Должно быть, она сильно его пленила! Горе тому, кто переплатит за невольницу! Зейн продал каменья со своего кинжала, но ему остается клинок.
Входит Мохана в сопровождении Мустафы.
Подойди ко мне, царица красоты. Скинь чадру. Твои прелести здесь будет созерцать только твой господин.
Мохана (скинув чадру). Что угодно моему льву?
Хаджи Нуман. Подойди, Мохана, сядь рядом со мной на диван. Неси угощение, раб. Ну, Мохана, довольна ли ты украшениями, что я тебе подарил?
Мохана. Господин! Ты осыпал дарами смиренную твою рабыню, и она не знает, как тебя за них отблагодарить.
Хаджи Нуман. Скоро у тебя будет кое-что получше этих безделушек.
Мохана. Ах, господин! Покуда со мной твоя любовь, я всегда буду счастлива.
Хаджи Нуман. Милое дитя! Я богат и могуч. Моя мощь, мое богатство принадлежат тебе. Пожелай — и желания твои исполнятся.
Мохана. Ах, мой лев! Смею ли я просить твоей милости, не заслужив ее?
Хаджи Нуман. Проси — получишь. Не проси только Абджера — коня друга моего, Зейна.
Мохана. Господин! Твоя рабыня так счастлива со своим львом, что ей одного только остается пожелать. Я родилась в стране, которая лежит, видимо, очень далеко отсюда — близ города, прозываемого Дамаском. Отец мой был купцом, но аллах лишил его своих милостей, потому что он не исполнил своего обета — совершить паломничество в Мекку. За один год он потерял все добро. Брата убили курды; мать заболела и умерла. Чтобы прокормить себя и трех моих сестер, отцу пришлось меня продать[14]. О господин! Позволь мне послать им малую долю твоих подарков, чтобы я разделила с ними счастье, которым с тобой наслаждаюсь.
Хаджи Нуман. Доброе сердце! Больше ты ничего не просишь? Твой отец и сестры приедут в наш город, и сестрам я дам богатое приданое, если у них есть хоть малая доля твоей красоты.
