Ник Хоакин - Избранное
За ужином старик был молчалив, но если раньше он молчал, погружаясь в мысли, то теперь его молчание было таким же пустым, как и взгляд, которым он смотрел на украшенный цветами стол и на шампанское, купленное, чтобы отпраздновать его возвращение. Сразу после ужина он извинился и поднялся из-за стола: он устал и хотел пораньше лечь спать. Поцеловав Риту в щеку, он пошел наверх, его сыновья последовали за ним, помогли ему раздеться и уложили в постель.
Когда они спустились в гостиную (она также служила Пепе кабинетом), Рита принесла кофе. Все трое страшно устали и хранили молчание, словно в доме был покойник. Пододвинув диван к окну, они сели вместе и молча пили кофе, глядя на проливной дождь и огни парома, тускло мерцавшие сквозь шторм. Когда наконец они нарушили молчание, то заговорили шепотом.
— Но ведь он же писал вам? — спросила Рита. — Что было в письмах?
— Ничего такого, что могло бы объяснить это, — ответил Пепе.
— В письмах отец так же сдержан, как и в разговоре, — улыбнувшись, сказал Тони. Он был в белой домашней сутане: не успел переодеться в черную — все гонконгские монахи появляются на людях в черных сутанах. — Но я почувствовал что-то неладное, когда от него пришло первое письмо, затем второе, а потом и последнее, и ни в одном из них он не написал, что наконец-то может сказать: «Nunc dimittis servum tuum, Domine».
Произнося латинские слова псалма Симеона, он улыбнулся Пепе через голову Риты. Пепе слабо улыбнулся в ответ. Когда они были детьми, отец каждый вечер водил их с собой в церковь — по воскресеньям в собор, а по будним дням в доминиканскую церковь, — чтобы послушать псалом Симеона. Он объяснял им, что в переводе эти слова означают: «Ныне отпущаеши раба своего, господи», и говорил, что, когда вернется на родину, сможет, как Симеон, сказать: «Nunc dimittis…»
— Этот псалом поют во время вечерни? — спросила Рита.
Она сидела между братьями, потягивая кофе. Когда-то она пела в церковном хоре.
— Во время повечерия, — поправил Тони.
— А, ну да. Псалом Симеона — когда все встают.
— А мы с тобой, — улыбнулся Тони брату, — при этом еще и перемигивались.
— Мы мечтали о Маниле, — объяснил Пепе Рите, — о реке, в которой мы собирались плавать, вернувшись туда, потому что псалом напоминал нам о возвращении на родину, а возвращение на родину мы всегда связывали с купанием в реке, где, как говорил папа, полно дохлых собак и свиней. — Он помолчал и добавил: — Но хотя мы и подмигивали друг другу, мы воспринимали этот псалом всерьез.
Пепе говорил с печальной торжественностью, словно оправдываясь. Он все еще остро ощущал пустоту молчания отца. Каждый по-своему, но все они предали его: мать умерла, Пепе стал ветеринаром, а Тони ушел в религию. Повзрослев, они начали относиться к мечте отца, как к некой навязчивой идее. Они отступились, бросили старика, и он в одиночку продолжал поклоняться своей — святыне. А теперь поклонение кончилось, свечи догорели. Остались только пустая темнота и пустое молчание.
— Мне надо было поехать с ним! — вдруг громко сказал Пепе.
— Пожалуйста, не вини себя, — откликнулся Тони. — Отец хотел поехать один.
— Только потому, что понял: мы уже не верим в его мечту.
— Мы ничего не могли поделать.
— Мы могли бы защитить его от того, что там произошло. А как мы поможем ему теперь, если даже не знаем, что случилось?
— Возможно, он просто устал с дороги, — заметила Рита, собирая чашки. — Пусть отдохнет. А потом постараемся выяснить, что же все-таки было в Маниле.
— Он не скажет, — покачал головой Пепе, вспомнив отсутствующий взгляд отца. — Он даже не хочет вспоминать об этом, разве ты не видишь?
— Не волнуйся, старина, — сказал Тони. — Отец — храбрый человек. Это пройдет. Он переносил и не такие удары судьбы.
— Пойду вымою чашки, — сказала Рита, — а потом вам придется проводить меня домой.
— А я пойду взгляну на него, — решил Тони.
Оставшись в одиночестве, Пепе встал и подошел к окну. Он думал об отце, который всегда слушал «Nunc dimittis…», строго выпрямившись и прижав руку к сердцу. Рита вернулась из кухни, и он помог ей надеть плащ. Они не говорили о том, что у них на душе, но было ясно — свадьбу опять придется отложить.
Спустился Тони и сообщил, что отец не спит.
— Сначала я думал, он заснул, но, наклонившись над ним, заметил, что он лежит с открытыми глазами. Я позвал его, но, кажется, он меня не слышал.
— Пожалуй, не стоит оставлять его одного, — сказал Пепе. — Тони, будь добр, проводи Риту домой.
Всю ночь Пепе пролежал в постели без сна, зная, что отец тоже не спит. На рассвете он услышал какой-то шорох. Он встал, набросил халат и прошел в соседнюю комнату. В полной темноте старик сидел в качалке. Пепе включил свет.
— Вы рано встали, папа.
— Я не мог заснуть.
— Да, мне тоже дождь не давал спать.
— Нет, не дождь. Пыль, пыль…
— Сегодня прислуга тщательно все здесь вытрет.
— И крабы. Они везде. Куда ни ступишь, обязательно раздавишь краба.
Пепе услышал, как гулко бьется его сердце.
— Крабы и пыль, крабы и пыль, крабы и пыль, — монотонно повторял старик в такт качалке.
— Может быть, примете снотворное, папа?
— Нет.
— А кофе будете?
— Да, спасибо.
Когда Пепе вернулся с кофе, старик все так же покачивался в кресле. Пепе пододвинул стул и сел напротив отца.
— Расскажите мне о Маниле, папа. Как она показалась вам?
Старик молчал, покачиваясь в кресле. Он дул на кофе и отпивал его маленькими глотками.
Пепе чуть повысил голос:
— Вам понравилось в Маниле, папа?
Старик по-прежнему, казалось, ничего не слышал и мерно покачивался.
Пепе поставил свою чашку на пол, наклонился вперед и положил руку на колено отцу, чтобы остановить качалку.
— Послушайте меня, папа. Это я, Пепе, ваш сын. Со мной вы можете говорить откровенно. Вы можете сказать мне все.
Старик оторвал взгляд от чашки и посмотрел на него без всякого выражения.
— Расскажите мне, что случилось. Вы слышите меня? Умоляю, расскажите мне, что случилось.
Старик откинулся в кресле и закрыл глаза.
— Оставь меня, — вдруг холодно сказал он. — Ступай, ступай. Оставь меня в покое.
А сейчас, думал Пепе Монсон, выходя на улицу, Пако говорит то же самое, уткнувшись лицом в траву. Он замедлил шаг и оглянулся, пытаясь разглядеть Пако, лежавшего на дне чаши Кинг-парка. Но в темноте ничего не было видно. Тогда он повернулся и увидел перед собой мерцающую улицу, силуэты карликовых сосен по обочинам и огни машин, прорезавшие туман. За укутанной туманом дорогой стоял, поблескивая освещенными окнами, дом Пако, где ждала Мэри и стыл суп.
Теперь Пепе узнал то, что Мэри знала еще раньше. Хотя оба они не входили в Зазеркалье, зеркало дало трещину, и сквозь нее в их мир стали проникать пришельцы с той стороны. Сегодня из тумана выплыла модно одетая молодая женщина в черных мехах и в черной шляпке, в серых перчатках, с жемчугом на шее; потом выплыла похожая на мадонну дама в белом меховом жакете, с шарфом в горошек на шее и с золотыми монетами в ушах; выплыл Пако в темно-синем свитере с высоким воротом; выплыл его отец, распростертый в кресле без сознания, хотя глаза его были открыты, а рот улыбался.
«Есть же у тебя сила воли!» — крикнул он тогда Пако, а сейчас понял, что кричал призраку, что он сам попал в мир призраков.
«Рано или поздно они позовут меня, и я побегу к ним, как собачонка».
«И крабы. Они везде. Куда ни ступишь, обязательно раздавишь краба».
«Когда я была маленькой, я думала, что у всех людей два пупка».
«Когда я была маленькой, такие люди, как ваш отец, всегда были для меня образцом. Они были как бы моей совестью, существовавшей отдельно от меня».
«Крабы и пыль, крабы и пыль…»
Мир по сю сторону треснувшего зеркала уже не был безопасным, в нем тоже бродили призраки, пришедшие с той стороны; здесь, в этом мире, Пако ждал, когда на шее у него затянут петлю, бедная милая Мэри лгала, осторожную Риту удивляли драконы, Тони прятался в своем монастыре, отцы принимали наркотики, матери теряли свои учебники, а у молодых женщин было по два пупка…
Пепе вздрогнул от порыва холодного ветра. Он поднял воротник, сунул руки в карманы и пошел через улицу к освещенным дверям и окнам, туда, где ждала Мэри и стыл суп.
ГЛАВА ВТОРАЯ
МАЧО
В восемь вечера Рита закрывала салон, и как раз в это время раздался телефонный звонок. Телефон стоял в туалете и будто назло звонил обычно именно тогда, когда туалет был занят. Вот и сейчас оттуда выскочила Элен Сильва, совладелица салона, с полным ртом заколок для волос.
