Август Стриндберг - Красная комната. Пьесы. Новеллы (сборник)
Трактир «Золотой конь» стоит возле колодца, под отвесным склоном Сен-Готарда, и там в саду за длинным общим столом сидят после дневных трудов усталые косцы, все за одним столом, без различия чинов и званий: амтман, почтмейстер, староста рядом с батраками, фабрикант, изготовляющий соломенные шляпы, и его рабочие, маленький деревенский сапожник, учитель и все остальные.
Они толкуют о видах на урожай и об удоях, они хором поют, и в этих песнях звучат незамысловатые трезвучия, напоминая звук пастушьего рожка и коровьего колокольчика.
Они поют о весне и ее чистых радостях, зеленых, как вера, и голубых, как надежда.
И еще они пьют светлое пиво.
После чего молодежь встает из-за стола, чтобы поиграть, побороться и попрыгать, потому что завтра стрелковый праздник, стало быть, надо хорошенько поразмяться накануне.
А потом раньше обычного рога трубят вечернюю зорю, чтобы никто не явился заспанным и усталым, потому что им предстоит защищать честь родной деревни.
Воскресенье заявило о себе колокольным звоном и солнечным сиянием; люди в праздничных одеждах стекались из окрестных сел, и у всех был свежий и спокойный вид. Почти все парни сменили ради такого дня косу на ружье; женщины и девушки посылали им взгляды любопытные либо подбадривающие, ибо здесь учатся стрелять на потребу дома и семьи, а лучший стрелок знает, что откроет танцы с самой красивой из девушек.
Подъехала огромная плетенка, влекомая четырьмя вороными конями в цветах и лентах, вся плетенка выглядела словно зеленая беседка со скамьями; людей не было видно, но зато можно было услышать доносящееся изнутри пение, складное, высокоголосое пение о швейцарской стране и швейцарском народе, самой прекрасной стране и самом храбром народе.
Потом явилась процессия детей, они шли попарно, держась за руки, словно добрые друзья либо словно маленькие женихи и невесты.
И с ударом колокола все двинулись к церкви.
А когда кончилось богослужение, начался праздник, и со стрельбища, прислоненного к могучему склону Сен-Готарда, донеслись первые выстрелы.
Сын почтмейстера по праву считался лучшим стрелком, и не было никаких сомнений, что приз и нынче достанется ему. Он отстрелялся, из шести раз четырежды попав в яблочко.
Но тут с горы донесся грохот и чей-то звучный голос; камни и осыпь покатились по склону, и ветви в священном лесу сотряслись, будто от порывов бури. Вскоре на каменную глыбу, размахивая шляпой, ступил с ружьем на плече вольный охотник Андреа из Ариоло, итальянского поселения в кантоне Тессин, что по ту сторону перевала.
— Не ходи в лес! — хором выкрикнули стрелки.
Андреа не понял криков.
— Не ходи в священный лес, не то гора придет к нам! — закричал и амтман.
— Пускай приходит! — отвечал Андреа и припустил со всех ног по крутому склону. — А вот он я!
— Ты пришел слишком поздно! — сказал амтман.
— Я никогда не прихожу слишком поздно! — отвечал Андреа и направился к стрельбищу; он шесть раз прижался щекой к прикладу и шесть раз попал в яблочко.
Его и следовало бы провозгласить победителем, но община жила по своим законам, а главное — здесь не любили черномазый романский народ, обитающий по ту сторону горы, где растет виноград и прядут шелк. Вражда была старая, закоренелая, и выстрелы Андреа тут ничего не меняли.
Но Андреа подошел к самой красивой девушке, а самой красивой была дочь амтмана, и учтиво пригласил ее открыть вместе с ним танцевальный праздник.
Красавица Гертруд вся вспыхнула, потому что Андреа был ей по душе, но его приглашение она не приняла.
Тут Андреа помрачнел и, наклонясь, шепнул ей на ушко, ставшее от того пунцовым:
— Ты будешь моей, хоть бы мне пришлось дожидаться десять лет. Восемь часов я провел в пути, только чтобы повидать тебя, потому и опоздал, но в следующий раз я не опоздаю, даже если мне придется для этого пройти сквозь гору.
Праздник подошел к концу, а с ним и танцы. Теперь все стрелки сидели перед трактиром «У золотого коня», и Андреа сидел вместе с ними, но Руди, почтмейстеров сын, сидел на почетном месте, ибо он был лучшим стрелком, по правилам, разумеется; на деле-то лучшим был Андреа.
Руди решил поддразнить соперника.
— Эй, Андреа, — сказал он, — ты и впрямь меткий охотник, но тебе должно быть известно: попасть в горного козла куда проще, чем добыть его.
— Уж коли попал, то, верно, и добуду, — ответствовал Андреа.
— Ну, ну, полегче! Всем доводилось попасть в кольцо Барбароссы, а добыть его никому не удалось, — подначивал Руди.
— Что такое кольцо Барбароссы? — полюбопытствовал чужеземец, впервые оказавшийся в Гёшене.
— А вон, — отвечал Руди. — Можешь поглядеть! — Он указал на горный склон, где на крюке висело большое медное кольцо, и продолжал: — Император Фридрих Барбаросса ходил этой дорогой в Италию[136]; шесть раз прошел он здесь и был коронован в Милане и в Риме. Тем самым он стал римско-германским императором и повелел подвесить это кольцо на склоне горы с немецкой стороны в знак того, что он обручает Германию с Италией. Когда же это кольцо, как гласит предание, упадет с крюка, тогда будет расторгнут и брак, который оказался несчастливым.
— Вот я его и расторгну, — промолвил Андреа, — подобно тому как мои деды освободили мою бедную страну Тичино от тиранов из Швица, Ури и Унтервальдена.
— А сам ты не швейцарец, что ли? — гневно спросил амтман.
— Нет, я итальянец из швейцарского клятвенного союза.
После чего он зарядил свое ружье, вогнал в ствол пулю, прицелился и выстрелил.
Кольцо приподнялось и, снятое с крюка, упало вниз, кольцо Гогенштауфенов, кольцо Барбароссы.
— Да здравствует свободная Италия! — вскричал Андреа и подбросил в воздух шляпу.
Никто ему не ответил.
Андреа поднял кольцо, протянул его амтману и сказал:
— Спрячь это кольцо в память обо мне и о том дне, когда вы меня обидели.
Затем он подошел к Гертруд и поцеловал ей руку. Он поднялся на гору, исчез, показался снова, исчез в облаке, но немного спустя показался снова, уже гораздо выше. Вернее, не он, а его гигантская тень на фоне облака; он стоял, воздев кулак, и грозил немецкому поселению.
— Это сам нечистый! — воскликнул староста.
— Нет, это просто итальянец! — возразил почтмейстер.
— Так как час уже поздний, — сказал амтман, — я открою вам государственную тайну, потому что завтра о ней все равно напишут газеты.
— Слушайте, слушайте!
— Телеграф сообщил, что поскольку император Франции захвачен в плен под Седаном, итальянцы изгнали из Рима французские войска, и Виктор Эммануил[137] уже приближается к своей столице.
— Новость преизрядная! Значит, теперь конец прогулкам немцев в Рим. Верно, Андреа уже прослышал об этом, то-то он так задирался.
— Думаю, он знал больше того.
— А еще что? А еще что?
— Поживем — увидим. Поживем — увидим.
Они увидели.
В один прекрасный день они увидели чужих людей, те пришли и зачем-то начали разглядывать гору в бинокли; похоже было, что они смотрят на кольцо Барбароссы, во всяком случае, бинокли они направляли именно туда. И еще они глядели на компас, словно без него не могли разобраться, где юг, а где север.
Затем был дан торжественный обед в «Золотом коне», и амтман присутствовал на нем. За десертом шла речь о миллионах и снова о миллионах.
Немного спустя им довелось увидеть, как разрушают «Золотого коня» и как переносят церковь, камень за камнем, чтобы отстроить ее чуть поодаль; они наблюдали, как уничтожают половину населения, как возводят казармы, как речушка меняет течение, как останавливает свой бег мельничное колесо, как закрывают фабрику и распродают скотину.
А потом наехало три тысячи чернявых рабочих, и все они говорили по-итальянски.
Отзвучали прекрасные песни о древней швейцарской земле и чистых радостях весны.
Вместо того день и ночь раздавался неумолчный грохот; там, где раньше висело кольцо Барбароссы, вгрызался в гору неумолимый бур и гремели взрывы: через гору собирались проложить туннель.
Проделать отверстие в скале, оказывается, не составляло большого труда, но тут надлежало пробурить два отверстия, по одному с каждой стороны, да так, чтобы они сошлись внутри горы, как по линеечке, а уж в это никто не верил, потому что расстояние между входными отверстиями составляло полторы мили. Целых полторы мили!
— Подумать только, если они не встретятся, им придется начинать все снова.
Но старший инженер сказал:
— Они встретятся.
Андреа, что с итальянской стороны, верил в главного инженера, он и сам был меткий парень, как нам уже известно. Поэтому он вступил в рабочую бригаду и стал у них вожаком.
Работа была как раз по нему. Пусть он больше не видел солнечного света, зеленых лугов и белоснежных вершин, зато, как ему думалось, он прокладывает собственную дорогу к Гертруд, дорогу сквозь гору, по которой однажды в минуту похвальбы пообещал прийти к ней.
