Дмитрий Дарин - Поспели травы
Лицом к лицу
Лица не увидать.
С. Есенин
Не видать деталей издалека,
Не вдыхать морщинок теплый свет,
Где тепло, там очень одиноко,
Раз тебя, холодной, рядом нет.
Пусть лица к лицу совсем не видно,
Лучше я лицом к лицу прижмусь,
Умирать на родине не стыдно,
Я сюда когда-нибудь вернусь.
Я вернусь в Россию – в ледь и стылость,
Я вернусь, когда искрится снег,
Ведь дарить прощение и милость
Может даже грешный человек.
Пусть забыт осиной цвет багряный,
Пусть покрылся белым глянцем лен,
Я тобой одной живой и пьяный,
Ты одна – мой разноцветный сон.
Может я, помятый серой грустью,
Не очнулся все от прежних снов,
Может быть, не так уже искусно
Сердце вышьет ткань из нежных слов,
Но зато тот холст дерюги крепче,
Под которой тихо мне лежать,
И в последний наш веселый вечер
От лица лицо не оторвать.
Где вы, где вы, дни веселья,
Дни загулов и безумств,
Не собрать уж ожерелье
Рассыпающихся чувств.
Не вздыхать свободной грудью,
Не сжигать глазами мир,
И на каждом перепутье
Покосившийся трактир.
Я смотреть назад не стану —
В прошлом будущего нет,
Лишь размазан по стакану
Мутный след испитых лет.
Под откос лететь быстрее,
Чем карабкаться наверх,
Помирать – оно в Рассее
Не считается за грех.
Жизнь – она вовсю грешнее
Без прощавшего «люблю»,
И береза тонкой шеей
Лезет в синюю петлю.
А моя висит не с неба —
Крюк надежный в потолке,
Не единым жив кто хлебом,
Повисает налегке.
И когда я вдрызг устану,
Перекину тонкий жгут…
Отпевать меня не станут,
Мимо церкви пронесут.
На поминках водка слаще,
Если вспомните под гул:
– Не совсем он был пропащий,
Просто кончился загул.
Жизнь не живут – одолевают,
Поймешь не сразу и не вдруг.
Любви для пользы не бывает,
Она не кормится из рук.
Теперь, уставший от надсады,
Я больше слушаю других,
Когда у траурной ограды
Мы выпиваем на троих.
Я не завидую покойным,
Узнавшим смысл бытия, —
Под камень скучный и холодный
Когда-то выпишусь и я.
Но жив пока – хочу увидеть,
Как кто-то до смерти влюблен,
Тогда уставшей Немезиде
Я сам явлюся на поклон.
И чем воздаст – свинцом иль бронзой —
Не знаю… Но, душой горя,
Я пел без всякой личной пользы,
Чтоб, может быть, сгореть не зря.
В России было пять поэтов,
Звеневших в русские сердца,
Чья песня стала нам заветом
От Бога данного певца.
Лишь тот велик, кто смог без спроса
Добыть свободу для ума,
Как смог Михайло Ломоносов —
Зачатник русского письма.
Явившись миру из народа —
Терпеньем выковал язык,
Царицам чем чеканил оды,
Но и восславил русский штык.
Наш первый русский европеец,
Плод просвещения Петра,
Наук и знаний многоженец
Он – гордость русского пера.
Талант в России не прощают,
А гений всем прощает сам.
Мы чтим, годами не читая,
Что Пушкин сделал Александр.
Он спел широко и свободно,
«России первая любовь»,
И жизни жар в стране холодной
Открыл за вязью легких слов.
Почти на все найдя ответы,
Во всем достигший вышины,
Он встал под дуло пистолета
К барьеру вечной тишины.
Его облитый чудным светом
Язык да многих вдохновил,
Но реквием на смерть поэта
Лишь только Лермонтов сложил.
Один оставшись на дороге,
Что к близкой вечности вела,
Он сам, «невольник чести» строгой,
Расправил гения крыла.
Взлетев недолго в поднебесье,
Но выше и бесстрашней всех,
Он лил из тучи сердца песню,
Чтоб Русь смотрела сердцем вверх.
Но повелось у нас зачем-то —
Что не вмещаем – не беречь,
И, словно пуля, для поэта
Отлита траурная речь.
И не было почти полвека,
Кому бы стало по плечу
Зажечь простому человеку
Непогасимую свечу.
Но, отряхнув свои колени,
Смотря за светлый карогод,
Щемяще-синее «Есенин»
Страдальный выдохнул народ.
Сергей… ну как же так, Сережа,
Эх, оборвись тогда петля…
«Стихов злаченые рогожи»
Под сердце русское стеля,
Ты нежно выпеснил Россию,
Промчав «на розовом коне»…
И неотпетые святые
Бывают в русской стороне.
Законы гениям не пишут,
Зато талантам пишут все,
Чтоб спать удобнее и тише
На чувств нейтральной полосе.
И что ж. Спалось, спалось на славу,
Лишь ты мешал забыться нам —
Из душ высасывал отраву,
Пока не отравился сам.
И «хлопоча до рвоты» плотской
За поколенье денщиков,
На жилах взял аккорд Высоцкий,
Стреляя правдой у висков.
Был и шестой, седьмой и сотый…
Но перед Богом оправдать
Народ свой грешный и высокий
Сумели только эти пять.
Блажен во всякие лета,
Кто нес в себе простое сердце,
Но простота, как пустота —
Уму не можно опереться.
И что важней – мечта души
Или ума, что в чувствах скряга?
И жить, чтоб каждый день спешить,
Иль опоздать душе на благо?
Я сам – из бывших городских —
Познал в бензиновом угаре,
Как мелочь помыслов людских
Звенит на жизни тротуаре.
Нельзя ж всерьез назвать мечтой
Продать дороже, что купили,
И все ж средь суеты пустой
Мечтали мы, раз мы любили.
Глупец завистливо в суму
Глядит, чужим богатством болен,
Лишь ум завидует уму,
Поскольку сам не обездолен.
Что зависть нищих – пустяки,
Печальней сытости независть,
На удовольствий медяки
Мечты которой разменялись.
Не говорите о любви…
И не пишите, если можно,
Слова и буквы – ни к чему,
Ее свечой несут во тьму,
От ветра пряча осторожно.
Об это теплое свеченье
Обожжена пускай ладонь,
Что загасить святой огонь
Не даст порыву раздраженья.
Чем гуще темь – тем светит ярче
Зажженный сердцем огонек,
Любовь не терпит слов и строк,
Живя не гимнами, а плачем.
Поэт тогда лишь есть поэт,
Когда поет не для поэтов,
Когда в нем есть лампадный свет,
В иных сердцах какого нету.
Когда ты нерв не надорвал,
Одной своею славой болен,
Ты Млечный Путь не обокрал,
Недовзойдя на небосклоне.
Таких рифмаэтров полно,
Что томно курят в Цэ-Дэ-эЛе,
Которым, в общем, все равно,
Кому стихов стелить постели.
А вот еще порода есть —
Терзаясь искренне о главном,
Не могут паутину сплесть
Без липкой примеси таланта.
Я знал и первых, и вторых,
И полной рюмку наливая,
Прощал их за ненужный стих,
Себя нисколько не прощая.
Поросли дни густой осокой,
Заболотилось бытие,
Не мечтается о высоком,
В вербах иволга не поет.
От меня, что ли, ты устала,
От взыскующих сердце чувств,
Что когда-то за край заливало,
А теперь сух кувшин и пуст.
Неужели в расстеленном поле,
Где веселые васильки,
Не валяться вдвоем в раздолье,
А срывать сорняки тоски?
Неужели вонзаться в просинь
Взгляд не будет ни твой, ни мой,
И в сырую серую осень
Мне слететь своей головой?
Но я верю: вернется стая
Недопевших нам летом птиц,
Чтобы, свежесть вовсю глотая
С опахала твоих ресниц,
Задышало бы сердце снова
И душа распустилась б в цвет,
В цвет небесного, золотого,
Без которого лета нет.
Стриж чиркнул крылом по небу,
Пролетев над головой,
Не единым жив я хлебом,
А единой жив тобой.
Солнце выкраснило вечер,
Тишина да благодать…
Где тебя я снова встречу
В дней сиреневую гладь?
Или, может быть, ненастье
На тропе размоет след,
А любовь когда погаснет,
Не всеребрится рассвет.
Соберу из сердца выскребь
Не сгоревшего до тла —
До последней любят искры,
До последнего тепла.
Злое время ран не лечит,
Но сегодня мир во мне…
Солнце выкраснило вечер
В благодатной тишине.
В каком-то синем полусне
Я по стеклу хожу ногами,
И мстит стекло босой ступне
За ломкий хруст под сапогами.
Зачем, не знаю, эту боль
Я выбрал, к ней привыкнуть сложно,
И, улыбаясь, сыпет соль
Мне друг под ноги осторожно.
И та, которую носил
В кувшине сердца, влив до кромки,
Из всей души последних сил
Его разбила на осколки.
Те черепки – пиявят всласть,
Я как сапер на минном поле,
И врач сказал мне, наклонясь,
Что сердце отнято по голень.
Но я иду – стоять больней,
Сочатся новые порезы,
Тот не зависит от людей,
Кто в жизни ходят на протезах.
Мой путь недолог – там в стене
Ржавеет крюк манящим пальцем,
На нем шнурок… чтоб было мне
Уже не нужно просыпаться.
Налит стакан, как я люблю – граненый,
До половины водкой – ровно сотня грамм.
Наполовину пуст он или так же полный,
Такой я вам, друзья, вопрос задам.
Я сам, когда нетрезв наполовину,
Упреки слышу, что я в стельку пьян,
Тогда я, чтобы пить не без причины,
Беру примером заданный стакан.
И все всосав, конечно – в день скоромный,
Скажу под огурцов соленый хруст:
Когда ты льешь – он вполовину полный,
Когда ты пьешь – он вполовину пуст.
Гранита хлеб лежит плитой,
Накрыв граненый край стакана,
Друзья прощаются со мной,
Вздыхая искренне и пьяно.
Поминки тем и хороши,
Что там нисколько не ругают,
У нас ведь за помин души
Не тела вовсе наливают.
А я душою не грешил,
Лишь телом, да и то – немного,
За рифмы звонкие гроши
Прощенье выкупив у Бога.
Знать не положено живым,
Куда душе – наверх ли, вниз ли,
И ивы ливнем золотым
Над свежим жальником повисли.
Лишь та, что не пришла сюда,
Блеск глаз смешает с лунным светом
И грусти белая слюда
Застынет в имени поэта.
Пусть слов друзей прощальный пыл,
Как говорится, Богу – в уши,
За то я Родину любил,
Что здесь лишь поминают души.
И друг, прокашлявшись в кулак,
Мне высший комплимент подарит:
Он был характером – моряк —
Поэт и боцман – Дмитрий Дарин.
К Престолу Высшему когда
Прибуду я, как по повестке,
В преддверье Божьего Суда
На сцену Петр укажет веско.
И в первый раз перед Творцом,
Перед пока закрытым раем
О русской доле в зле с добром
Я с белой сцены прочитаю.
Из первых ангелы рядов
Зааплодируют, быть может,
Но Он – печален и суров —
Мне знак пошлет из Божьей ложи:
– Ты, не остывший с похорон,
Я о твоей России помню,
Давай о той, в чье имя звон
Ты с сердца вылил колокольни.
Меня молил ты за кого,
Крестясь украдкой от нее же,
Про даль туманных берегов,
Куда ей душу растреножил.
О той, что волею Моей
На сердце стылое устало
К тебе, певцу родных полей,
Звездой серебряной упала.
О той, что нет среди друзей,
Которым без тебя спокойней,
Размерней, тише и трезвей
Лежать на жизни желтом склоне.
Забудь про распри зла с добром —
Я в этом лучше понимаю,
В любви ты был не так силен,
Чтоб допустить тебя до рая.
Читай же – если не найдешь
Слова, что не блестят – мерцают,
Ты сам поймешь, где фальшь и ложь
По злому собственному лаю.
И я вдруг взвыл, бросаясь в жар,
И Бог, смеясь, простил покуда —
Ведь для любви, что как нектар,
Слова все – мелкая посуда.
Привычка к чести, сердца злать,
Талант веселый, гений строгий —
Нельзя аристократом стать,
Им можно только быть – от Бога.
Аристократия – не знать,
Не титул делает породу,
Ведь благородство может знать
И потный пахарь из народа.
Плебейство – заданность души,
Быть могут хамами дворяне,
К себе презрение внушив,
Своими брезгуя корнями.
Плебейство – зависть, месть и злость,
Плебейство – мелкая монета,
Оно – любого цвета кость
И кровь – коричневого цвета.
Когда неправда на устах
Вельмож доводит до расплаты,
Бывает, что на фонарях
Висят не те аристократы.
Элиту балует судьба,
Но нашей я скажу, трезвея:
Ну как вам выдавить раба,
Еще не выдавив плебея!
Ах, не будь же ты такой плаксивой,
Я от слез твоих нисколько не усну,
Глянь – в реке, по-теплому красивой,
Спит луна, под воду утонув.
Что ты плачешь – слезы не помогут,
Зря на сердце льешь ты этот дождь,
Ты сама сошла с моей дороги,
А теперь тропинку не найдешь.
Разлюбить меня совсем нетрудно,
Нужно только сердцем позабыть,
Как чадру той ночи – взвездь безлунной
С млечных я срывал твоих ланит.
Как я пьяно, весело и звонко
Твое имя пел среди полей,
Рвется же совсем не там, где тонко,
Рвется там, где тише и нежней.
Вот и ты – в руках не удержала
Этих чувств сиреневую ткань,
Потому и спит луна устало,
Выщербив на сердце злую рань.
Выйду я, во тьму укутав плечи,
По росе взберусь на косогор,
Ведь того любовь никак не лечит,
Кто любовью болен до сих пор.
Ах, не плачь же ты с такой надсадой,
Как кулик над жухлою травой,
Чтоб достать луну – немного надо,
Лишь с обрыва – в омут с головой.
Я был убит не на дуэли
Под благородный звон клинков,
Ах, если б Вы понять сумели
Тоску невысказанных слов.
Ах, если б Вы меня любили,
Как я ревную Вас сейчас,
Мы б шпаги с ним давно скрестили,
За блеск жемчужин Ваших глаз.
Но он, счастливец и повеса,
Вас, не любя, в себя влюбил,
И я не ждал его у леса
Под соловьев прощальный пыл.
Я не послал с корнетом вызов,
В лицо перчатку не швырнул,
А я упал бы так красиво,
Как шпагой б он меня проткнул.
Я был убит не на дуэли,
Я умер сам – чего жалеть,
Поскольку Вы не захотели,
За Вас чтоб смог я умереть.
А жизнь моя уже не та,
Про все на свете отмечталось,
На можжевеловых кустах
Слеза дождинкой закачалась.
И эта ночь, пустая ночь,
Что нелюбимым вдрызг не спится,
В муку так просто истолочь
Чувств перезрелую пшеницу.
Щербато лыбится луна,
Собой любуясь по разливам,
От грусти, что ли, от вина
Я на нее скулю тоскливо.
Вот почему так невтерпеж
Мне так напиться до бесчувства,
Меня не первого скулеж
Доводит тихо до безумства.
Да что ж ты в душу светишь так,
Что на душе с того темнеет,
Вот оттого мне мил кабак,
Что там грустится веселее,
Что там под полуштофов звень
Не слышно жалобного воя,
И я в последний теплый день
Найду хоть капельку покоя.
Багрянцем выткана постель,
Чтоб отошел я, нетверезый.
И пьет, как водку, можжевель
Мои невытертые слезы.
На меня ты не лей заботой
И любимым меня не зови,
Под зеленым ковром болота
Гибло ржавится топь нелюбви.
Не такой уж я, как бывало,
Чтоб без спирта, пьянея в склянь,
Оттого, что в меня наливала
Ты глазами какую-то дрянь,
Обнимать до рассвета клены,
С соловьями вступая в спор,
Только ядом твоим обожженный,
Не пьянею я с этих пор.
Что же делать, раз счастье – птица,
Не подрежешь же ей крыло,
И теперь вот лишь удавиться
Мне на родине все ж повезло.
А любовь – ведь она удавка,
А любовь – ведь она петля,
Это только простая шавка
Ждет любого себе кобеля.
Обо мне вспоминать не надо,
Нет глупей запоздалых слез,
И под реквием листопада
Сам себя на погост я снес.
Чувств твоих сошла позолота,
А мои растворились в крови,
На другого ты лей заботу,
И другого любимым зови.
Я с тоски, с веселья ль маюсь,
Наливают кореши,
Отчего-то я не каюсь,
Будто вовсе не грешил.
Белым зубом ухмыляясь,
Месяц хмель в стакан долил,
Что-то я не напиваюсь,
Будто вовсе не любил.
Не свое хотел украсть я,
Короля не бьет валет,
Не нашел я что-то счастья,
Будто вовсе его нет.
Улетели серой стаей
Чувства с пажитей пустых
Не полюбится другая,
Будто вовсе нет других.
Водка греет кровь все меньше,
И какому-то хлыщу
Я кричу: сыграй, милейший,
Будто вовсе не грущу.
А потом, давясь икотой,
Чуя в спину белый свет,
Не пойду домой чего-то,
Будто вовсе дома нет.
Далеко с земли до рая,
Спутан кем-то верный след,
Что-то я не умираю,
Будто вовсе не поэт.
О, одинокая звезда,
Что сыпет боль миров далеких,
Ты будешь грезиться всегда
Во снах поэта одиноких.
Зачем взошла ты, для кого,
Кому слезу лучей роняешь,
И мне тревожно оттого,
Как равнодушно ты мерцаешь.
Ты освещаешь в синий цвет
Следы единственной, той самой,
Которой в сердце больше нет,
Что в тишину стучит упрямо.
Ты, как светящийся алмаз,
Лежишь на ночи замше черной,
Вот оттого нет света в нас,
Что день закатом перечеркнут.
Но все ж в краснеющий рассвет
Вернуть минувшее попробуй,
Хоть той звезды давно уж нет,
Что по ночам мы видим оба.
Когда слетит вниз день последний
С кривой березы бытия,
Журавль белый – мой наследник
Покинет здешние края.
Крылом за облако касаясь,
Догонит свой печальный строй,
О чем отпелось, отмечталось,
Проплачут ивы над рекой.
А та, чье имя шелестела
Мне в осень мокрая листва,
Себе нашла другое дело,
Чем слушать влажные слова.
А та, которой я не нужен,
Не взглянет в сторону мою,
И клин, что по сердцу заужен,
Исчезнет в розовом краю.
Когда живым мне притворяться
Совсем уже не станет сил,
Слетит мой день листом багрянца
На простынь серую могил.
Я буду счастлив без тебя,
Тебя несчастья не желая,
Ни ненавидя, ни любя,
С другой душою отдыхая.
Пусть это будет не пожар,
Зато пожарища не будет,
Пусть это будет не угар,
Но пусть другая утром будит.
Пусть ласка лечит раны мне
И швы накладывает время,
В какой-то дальней стороне
Я жизнь допью, забытый всеми.
Ни жестов лжи, ни слез, ни слов,
Уже вчерашнего не надо,
Выходит вовремя любовь,
Как масло в гаснущей лампаде.
Себе, конечно же себе,
Не мне ты вовсе изменила,
Поставив крест в моей судьбе,
Как те, что ставят на могилы.
Я буду счастлив без тебя,
Но с той, что на тебя похожа,
Ни ненавидя, ни любя,
С навеки обожженной кожей.
У всех своя стезя, своя печаль,
Мне из богинь всегда по нраву Ника,
Я видел на тебе ее печать
Из твоего божественного лика.
Мы разошлись, ведь толком не сойдясь,
Порыв – одно, любовь – совсем другое,
Но ты, ко мне рябиной наклонясь,
Напомнила про что-то дорогое.
Быть может так, что я ошибся вновь,
Поверив красоте на расстоянье,
С порывов начинается любовь,
Как с грешного восходит покаянье.
Но если сердцем все ж ты можешь цвесть,
Но если ты не сделана из камня,
Сама, душа моя, пошлешь мне весть,
Что ты душой готова на закланье.
А если не пришлешь ее, то что ж,
Себя я словом вспарывал напрасно,
От горьких слез бросает сердце в дрожь,
От горьких слез зовут рябину красной.
Когда ты будешь пить чужих мужчин,
Узнаешь, как богини одиноки,
И веки покрасневшие рябин
Тебе напомнят в сердце эти строки.
У всех своя несплаканная грусть,
У каждого своя на жизнь походка,
И коль приснишься мне во сне коротком,
То лучше я вовеки не проснусь.
Такая грусть, такая нежность
С гитары в душу поплывет,
Будя во мне былую свежесть
И твой растапливая лед.
О гитарист, ты знаешь, шельма,
Как власть твоя сейчас сильна,
И в сердце мне прицельно стрельнув,
Зашлась гитарная струна.
Звени ж, срывая корку с раны,
Терзай, напомнив в плаче ту,
Что так безжалостно и странно
С меня содрала бересту.
Пусть пальцев бег рождает звуки,
Что разрывают сердце вдрызг
Бессловной выверенной мукой
До соли глаз прозрачных брызг.
И эта новая, другая,
Хоть рядом, все же далеко,
Легко и глупо обнимая,
Совсем не делает легко.
Она не делает и больно,
Как та, что, оборвав струну
На ноте слезной и нестройной,
Ушла в чужую тишину.
Такая грусть, такая слабость,
Что ненавидеть не могу,
Так розы отнятую радость
Ромашка дарит на лугу.
Не мочит сердце дождь чужой,
Лишь облака темней и ниже,
Как мне забыть тебя с другой,
Когда тебя в другой я вижу.
Лишь взгляд ее еще нежней,
Еще в нем утренняя свежесть,
Еще есть ласковое в ней,
Еще не рвет, не жжет, не режет.
Нередко можно изменять,
Но отрекаться – лишь однажды,
Не долго голубю летать
Когда он не живой – бумажный.
Живых уж нет – слетели прочь
В чужого сердца голубятню,
Когда и где, в какую ночь
Мне было послано проклятье?
Не мокнет сердце, не любя,
Чужие тучи стелят ниже,
И ту, другую, за тебя
Я почему-то ненавижу.
Что ты, аист, свил гнездо
Над заброшенной усадьбой?
Мне по жизни не везло
Отчего, вот как узнать бы.
Ты не хочешь от людей
Слишком близко поселиться.
Там, где люди, – там больней,
Знает опытная птица.
Я и сам терпел как мог
Нелюбовь своей любимой,
Среди тысячи дорог
Я побрел по самой длинной.
Я немного постою,
Я не плакать постараюсь,
Как мне жить в больном краю,
Подскажи мне, белый аист.
Уже умаялась душа
И я пишу тебе короче, легче,
Не спеша
Выплескивать, как птица певчая,
Из сердца радостные звуки.
Уже прошли года с разлуки,
Хотя тебе они казались месяцами.
Как в перестуке
Камерном – не пальцами – сердцами
Я что-то не расслышал.
Мой срок, видать, еще не вышел,
Раз ты меня так весело не ждешь.
В чужую крышу
Особенно тоскливо бьется дождь,
Мне обмывая злую рану.
Ты, радуясь удачному обману,
Живешь, как будто нет меня на свете,
А наши дети,
А дети, что ж, пока им рано
Узнать, чем эта жизнь больна.
Жена поэта – больше, чем жена,
Она верней товарища и друга,
И чья ж вина,
Что ты во мне лишь видела супруга,
Которого любить уже невмочь.
У нас с тобой есть сын и дочь,
Они потом, наверное, спросят,
В какую ночь
В тебя сошла сырая осень,
Что сердце все покрыла плесень?
Что скажешь им, глазами свесясь,
Что обяснишь, кто виноват?
Я столько песен
Вливал в дырявый твой ушат,
А оказалось, вылил только плач.
Теперь я холоден, вернее, не горяч,
Плетусь душой пустою по равнине,
А чтобы вскачь —
Чтоб в рыси взмылить спину,
Уже так не получится, боюсь.
Вы думали – я здесь сопьюсь —
С твоими новыми друзьями,
Но злая грусть
Наоборот – немного отрезвляет,
Как влажный желтый лес.
Вы думали на мне поставить крест,
За мой же счет гуляя в ресторанах,
Красивый жест…
И для тебя нисколечко не странный…
Но у кого же ты училась жить?
Какой же смысл вовсю любить,
Потом любовью попрекая?
Так преет нить,
Когда ей натяженья не хватает,
И в нужный час не сможет вес держать.
Какой же смысл тебя тогда прощать,
Когда вину не чувствуешь ты вовсе,
Как знать, как знать,
В любви мне, может, не хватило злости
К тебе, как к подлому коварному врагу?
Теперь любить я не смогу,
Не потому – забыть не в силах
Тех чувств пургу,
А потому – не любят на могилах…
И хоть душа моя еще нежна,
Другая мне вовеки не нужна,
Я в ней твои черты искать устану,
Эх ты, жена…
И все-таки противно, странно
Как ты из слов ненужный хлам
Таскала покаяньем по церквам,
С своею похотью легко так сладив,
Забыв про срам,
Ведь венчанной грязнее нету бляди,
Что сажей в сердце копит ложь.
Я сам не свят, а свечка стоит грош,
В большую жажду пьешь из лужи,
И все ж
За мудрость будущих разлук
Тебе я буду благодарен,
Твой бывший мужем,
Бывший друг,
Уже чужой Вам Дмитрий Дарин.
Я так еще не чувствовал ни разу,
Испарина на сердце, и в бреду
Шипит мне кто-то: «Эй, голубоглазый,
Себе ты сам дорогу выбрал на беду».
Да где дорога – я ремнем привязан,
Мне с койки даже на пол не упасть,
И лишь в больничное окно седые вязы
Поклон пришлют, висками наклонясь.
Кто лечит мне мою больную душу,
Вводя по дозам правды мутный яд?
Сестра, ты не коли, сперва послушай,
Что я в любви нисколько не был виноват.
Не я тяжелый путь себе назначил,
Не в силах даже горе выбирать,
Когда, любимой женщиной растрачен,
Вдруг угодил без сил в казенную кровать.
И нет лекарства от того недуга,
Бинты на душу сложно наложить,
И вот меня – так ловко преданного друга
Враги по-честному затеют хоронить.
Чтоб больше с журавлиною надсадой
Я не ронял в сердец озера плач,
И на чугунной кованной ограде,
Меня дождется в черном грустный грач.
Я так еще не чувствовал ни разу —
Ресницы смежив, берегом бреду,
А в спину мне: «Эй, ты, голубоглазый,
Себе ты сам дорогу выбрал на беду».
Ты красива не на шутку,
Позабудь сейчас про грусть,
Пусть хотя б одну минутку
Я с тобой повеселюсь.
Пусть забуду про другую,
Что похожа на тебя,
Я ведь выбрал не любую
Веселиться, не любя.
А ведь странно, а ведь странно,
Что веселья нет в глазах,
Ты не то чтоб не желанна,
Да не ты мне снишься в снах.
Пахнет с поля спелой мятой,
Да подсолнух сник башкой,
Чувств смешные лебедята
Напиваются тоской.
Я и сам, лебяжьим сердцем
В это озеро смотрясь,
Не могу все отогреться,
Не с любимой веселясь.
Так, конечно же, бывает —
Крылья режут лебедям,
Так их силой приучают
Красоту дарить глазам.
Не смотри куда-то мимо,
Я же рядом, я же здесь,
Не на шутку ты красива,
Да в глазах сырая слезь.
Унесло в чужую даль
От березового края,
Никому меня не жаль,
Что я облаком растаял.
Я печаль на горизонт
Лью все синими глазами,
Да кривлю в усмешке рот,
Дообманутый друзьями.
Черт бы с ними, жалко ту,
Обманулся сам с которой,
Стая чаек на лету
Дань берет с родного моря.
Мне бы так, умчал бы я,
Позабывши про усталость,
В бирюзовые края,
За волну крылом цепляясь.
Да, конечно, я вернусь
Чтоб допить туманов белесь,
Через годы, слезы пусть…
Тем и жив, пока надеюсь.
Мед на сердце выльет желтый месяц,
Только мне не слаще станет жить,
Оттого, что я, с тобою встретясь,
Не смогу душою полюбить.
Не смогу уже из глаз напиться,
Сердцем не сплясать навеселе,
Ведь любовь не сможет повториться,
Как цветы не вырастут в золе.
Ночь с тобой пускай подольше дышит,
Звезды пусть не лапает рассвет,
Дождь упорно просится под крышу,
Где давно уже хозяев нет.
Ты не спи, на сон не тратят чувства,
Сохнут что примятою травой,
Мне ведь не с тобою вовсе грустно,
Просто мне веселье – не с тобой.
Не с тобой еще, уже не с этой,
Что жила со мной, как на меже,
Потому таким медовым светом
Мне горчит сегодня на душе.
Думал я – отброшен я к началу,
Только в этой старой новизне
Не любовь, усталость ты узнала
В глаз моих пустой голубизне.
Медом с неба мне уж не напиться,
Не летать на бреющем крыле,
Раз крыло подрезано у птицы,
Ей печаль осталась на земле.
Сядь ко мне на колени,
Мы вспомним,
Что забыть не смогли,
Не сумели…
Не все же вырвано с корнем,
Не все ж корабли
На желтые сели мели.
До виска моего дотронься,
Чувствуешь – больно?
Уж давно эта твоя боль,
Во мне хоронится,
Как колокол в колокольне,
От боли, с тоски, что ль,
Голова на колени клонится?
Дотронься – не сердцем,
Так пальцами,
Ими тоже помнят взахлеб,
Ведь руками греются
И руками берут пряльца,
Нить попрочней сплести чтоб,
На которой не грех и повеситься.
Не могу себя заставить
На счастливых
Людей смотреть.
Не то чтобы зависть…
Да знаю, что чувств голубиных
Пристанище – клеть,
Как мои когда-то попались.
Отчего молчаливо
Глядишь так влажно, страшно
Будто сквозь…
Не с того ль, что сердце твое червивое
Ядом черным окрашено
Как волчьей ягоды гроздь?
Ты ведь не изменилась,
Снаружи красивая.
Лишь в черных глазах стыль
Накопилась,
Мы оба живы,
Отчего же злую тужиль
Я чувствую вместо милости?
Отчего ж еще мрачнее
Звезда лучится?
Даже не в силах луне
Светом склеить
Ночи сломанную ключицу,
Или это мне,
Что ты на чужих коленях
В белом бреду снится?
Тогда в явь сумерек
Не стоит торопиться —
В пустоту…
Затренькал зуммер,
И врач, дежурный по больнице,
Сестры спиртуя красоту,
Поморщится: «Родные есть кто?
Нету? Этот умер».
На сердце стынет злая тень,
У дома уж никто не встретит,
Лишь гривой чешется ячмень
О спелый августовский ветер.
Как клен, стою на берегу,
Оближет речка кожу плесов,
Я позабуду, что смогу,
Сквозь недоплаканные слезы.
А жизнь, как речка – полоса,
Ведь предают всегда украдкой —
И друг не всмотрится в глаза,
Мне нож засунув под лопатку.
А та, с которой венчан был,
Сама давно все развенчала,
А я как будто и не жил,
Раз жить приходиться сначала.
Куда вот жить – не знаю сам,
Осины тянут злые руки,
Чтоб, треснув сердцем пополам,
Я здесь повесился с разлуки.
Я знаю, знаю, как легко
Покончить в омуте с делами,
Надев зеленое трико,
Качают вербы головами,
Как будто знают ложь сердец…
И те, кого любил, тревожа,
Вздохнут свободно наконец,
Как в глинозем меня положат.
Кого люблю, теперь не знаю,
Незнанье это – как клеймо,
И в водку сердце все макая,
Я жду – клеймо сойдет само.
Но, то что выжжено словами,
Ни спирт, ни песня не берет,
Я ем красавицу глазами,
Что не меня напротив ждет.
Ах, чтобы мне пропасть на месте,
Ах, чтобы сгинуть мне в Тартар,
Я подойду, скажу без лести:
– Я без ума от Ваших чар,
Я без ума от Ваших пальцев,
Что в поцелуе не моем
Перстнями в губы заискрятся,
Взлетев над праздничным столом.
Я без ума от поволоки,
В глазах, смотрящих в никуда,
Ведь я такой же одинокий,
Да только, видно, навсегда, —
Но все сижу на вмятом стуле,
Нет сил на теплые слова,
А ресторан гудит в загуле,
Гудит с похмелья голова.
А раньше я пьянел от счастья,
А раньше сыпал в души звон,
Но те прозрачные запястья
Другого выждут на поклон.
Кого люблю, теперь не знаю,
А Вас любил бы, дайте срок…
Но вот уже подходит с краю,
Кто не расстаться с вами смог.
Ты молчишь, мне сердце раня,
Мне молчать не станет сил,
Ты прости меня, Любаня,
Что другую я любил.
Ведь любовь – она как пламя,
Эшафот и пьедестал,
Ты прости меня, Любаня,
Что другую я ласкал.
Тем больней, чем тверже грани,
Я алмаз, а ты – хрусталь,
Ты прости меня, Любаня,
Что с другою я устал.
Я не требую закланья,
Чтоб любовь текла из жил,
Ты прости меня, Любаня,
Что другую я простил.
В нашей жизни черной бане
Я когда-то угорю,
Ты прости меня, Любаня,
Что не ту боготворю.
Не то чтоб больно или грустно,
Я стал значительно мудрей,
Но все же так темно и пусто
В душе ободранной моей.
В душе, в изломе затвердевшей,
В душе совсем без бересты,
Словами в осень облетевшей,
Во мрак печальной пустоты.
С холодов ли, от бескормицы
С журавлями сердце просится,
Да в тепло, на юг куда-нибудь,
Если осень скоро не забудется,
Ты меня быстрее позабудь.
А ты – мой первый грустный иней,
Что выпал ночью на висках,
И чем была ты вслух наивней
Тем равнодушнее в глазах.
И я не болен, не простужен,
А так, хриплю от папирос,
Тогда тебе я стал не нужен,
Как лебедой в тебе пророс.
С холодов ли, от бескормицы…
Но зацепиться ведь корнями
На камне сердца не дано,
И вот прозрачными кистями
Меня ты вырвала давно.
Тебе не больно и не пусто,
Тебе так легче – без корней,
А журавли курлычат грустно,
Мне душу делая темней.
Без любви мне зябко, как без крова,
Мой очаг так просто потушить,
Улетает искреннее слово
Только из подрезанной души.
А душа моя давно прогоркла,
От стихов да пьяной суеты,
Лебедям ведь тоже режут горла,
Если слишком много красоты.
И тебе так, стало быть, сподручней,
Сердцем, заострившимся ножом,
Полоснуть, примерившись получше,
По любви во взгляде голубом.
Проглядел я что-то в поволоке,
Что в глазах твоих скрывала нож,
Так обман, подчас бывая легким,
Прорастает в тягостную ложь.
Оттого я так лебяжьим сердцем
Шрамы не умею зализать,
Что любовью больше не согреться,
Что без крыльев больше не летать.
А другой – он, может быть, милее,
Может, и моложе, ну так что ж,
И его целованную шею
Ждет измены выржавленный нож.
Бог тебе не выстелет покрова,
Коль лампаду в сердце потушить,
Улетает искреннее слово
Только из светящейся души.
Тот густо жил, кто жил на кромке,
Но вот из разлюбивших глаз,
Закрытых ложью на заслонки,
Пополз в меня угарный газ.
Да разве ж мне впервой травиться
Цикутой сладких лживых слов,
Но по поэтам, как по птицам,
Стреляют часто из кустов.
Чтоб мелкой завистливой дробью
Повыбить из сердец тепло,
Меня ты, целясь исподлобья,
Дуплетом ранило в крыло.
И, закружась в смертельном крене,
Как перья, рассыпая стон,
Свинцовой стрелянный изменой,
Упал я камнем на кордон.
Я без вины сам виноватый,
Что лишь душою не учел —
Шакалы, выследив пернатых,
На них наводят черный ствол.
Людишкам этим нет покоя,
Поет раз кто-то на лету,
И сердце женщины пустое,
Продав за злато красоту,
Привыкнет биться так незвонко,
Что не услышит Бог его,
А я… а я живу на кромке
С крылом, одним крылом всего.
Глядит сентябрь желтыми глазами,
На сердце только мокрядь да усталь,
И меж подмытыми годами берегами
Течет, течет усталая печаль.
Нагну к себе березовую ветку,
Да понежнее, чтобы не сломать,
Любовь – кому-то
