Григорий Горин - Тот самый Мюнхгаузен (киносценарий)
Мюнхгаузен подошел к пушке и обернулся:
— Скажи мне что-нибудь на прощанье! Марта попятилась от него:
— Что?
— Подумай. Всегда найдется что-то важное для такой минуты…
— Я буду ждать тебя. — Она говорила с трудом и продолжала отступать. Губы ее пересохли. Дыхание участилось. Рамкопф с беспокойством вглядывался в ее лицо.
— Нет-нет, не то… — Мюнхгаузен в отчаянии ударил кулаком по стволу пушки.
— Я очень люблю тебя! — Марта отошла в противоположный конец огражденного пространства.
Дирижер с удивлением обернулся. Оркестр прекратил играть.
— Карл… я…
Рамкопф делал ей отчаянные знаки.
— Не то! — гневно крикнул Мюнхгаузен.
— Я… — Марта попыталась что-то сказать и вдруг закричала что есть силы: — Карл! Они положили сырой порох!
Наступила мертвая тишина.
И вдруг трое музыкантов, отделившись от свободного оркестра, заиграли наивную тему их старого шутливо-томного танца.
Мюнхгаузен ощутил себя счастливым человеком:
— Спасибо, Марта!
— Мерзавка! Убийца! — закричала баронесса, вскочив со своего места.
Рамкопф бросился со всех ног к судье. Волнение охватило зрителей. Мюнхгаузен ликовал.
— Пусть завидуют! — И закричал еще громче: — У кого еще есть такая женщина? Томас, ты принес то, что я просил?
— Да, господин барон! — крикнул Томас с городской стены. — Вот этот сухой, проверенный!
Он швырнул бочонок с порохом. Мюнхгаузен ловко поймал его. Передал артиллерийскому офицеру.
— Прощайте, господа! — гордо и весело произнес Мюнхгаузен. И трио музыкантов вдохновенно вышло на самую проникновенную часть мелодии. — Сейчас я улечу. И мы вряд ли увидимся. Когда я вернусь, вас уже не будет. На земле и на небе время летит неодинаково. Там — мгновение, здесь — века. Впрочем, долго объяснять…
Бургомистр быстро отвел герцога в глубь ложи:
— Так. Положение серьезное, ваше величество, сейчас он рванет так, что не только пушка, крепость может не выдержать…
— Предлагаете построить новую крепость? — спросил герцог.
— Ваше величество, — заволновался бургомистр, — я хорошо знаю этого человека. Сейчас будет такое, что мы все взлетим на воздух!
— Что, и я тоже? — удивился герцог.
— Я и говорю — все.
— Зажечь фитиль! — скомандовал Мюнхгаузен.
К пушке приблизился солдат с зажженным фитилем.
— А потом она его разлюбит? — спросил зритель в цилиндре.
— Если вы знаете дальше, так не рассказывайте, — недовольно ответила сидящая рядом дама.
В ложе герцога возникла паника. Туда прибежал судебный секретарь и тотчас убежал назад. Феофил обернулся к матери:
— Я уже ничего не понимаю. Так это он или не он? Ударила барабанная дробь.
— Остановитесь, барон! — громко произнес судья, получив в руки депешу от секретаря. — Высочайшим повелением, в связи с благополучным завершением судебного эксперимента, приказано считать подсудимого бароном Карлом Фридрихом Иеронимом фон Мюнхгаузеном!
Раздались аплодисменты и приветственные возгласы. Рамкопф стукнул себя по лбу:
— Господи, как мы сами-то не догадались!
Баронесса рванулась из ложи, мучительно вглядываясь в лицо Мюнхгаузена:
— Это он! Карл, я узнаю тебя! Фео! Что ты стоишь? Разве не видишь? Это твой отец!
— Па-па! — хрипло закричал Феофил с глазами, полными слез, и бросился на шею Мюнхгаузену.
Дирижер взмахнул палочкой. Грянул стремительный праздничный галоп.
Кто-то кого-то целовал, кто-то кричал что-то восторженное. Марту оттеснили какие-то громогласные ликующие горожане.
Мюнхгаузен потерял ее в этой взбесившейся толпе жителей Ганновера, хотел что-то сказать, но ему не дали. Рамкопф подхватил его под руку:
— Поздравляю вас, барон!
Мюнхгаузен взглянул себе под ноги: на земле судорожно отбивал земные поклоны пастор:
— Господи, спасибо! Ты совершил чудо! Господи, спасибо…
Нахлынувшая толпа закружила его, и он попал в руки бургомистра, который его неожиданно и крепко поцеловал:
— Я знал. Знал… но это так неожиданно. Поздравляю от всей души!..
— Но с чем? — изумился Мюнхгаузен.
— Как «с чем»?! С успешным возвращением с Луны. Мюнхгаузен огляделся по сторонам, ища сочувствия:
— Но я не был на Луне.
— Как это не был, когда уже есть решение, что был, — с укором произнес бургомистр. — Мы все свидетели.
— Это неправда! — закричал что есть силы Мюнхгаузен. — Неправда-а-а!..
Воцарилось глубокое и тягостное молчание. Все замерло. Мюнхгаузен смотрел перед собой, не зная, что еще сказать людям. Он почувствовал, что остался один.
Впереди стоял большой банкетный стол, за которым сидел добрый герцог и улыбался. Бесшумно скользили вышколенные официанты. Некоторые ему улыбались из-за стола, другие накладывали кушанья в тарелки.
— Присоединяйтесь, барон… Присоединяйтесь! — подмигнул ему бургомистр.
Рамкопф помахал ладошкой.
— Да, конечно, — вежливо улыбалась баронесса. — Когда мой муж улетал, я безумно волновалась, но могу сказать одно: верила, что прилетит.
Герцог встал с кресла и поднял бокал. Все затихли.
— Присоединяйтесь, господин Мюнхгаузен, — тихо и проникновенно произнес он. — Прошу! Присоединяйтесь!
Все дружно подняли бокалы.
— Господа, — спокойно и задумчиво произнес Мюнхгаузен. — Вы мне все очень надоели. — Воцарилась мертвая пауза. Он не тронулся с места. Он остался стоять там, где стоял, напротив герцога. — Поймите же, Мюнхгаузен славен не тем, что летал или не летал, а тем что не врет. Я не был на Луне. Я только туда направляюсь. Конечно, это не просто. На это уйдет целая жизнь, но что делать… придется. — Он попятился к пушке и взял из рук артиллериста горящий фитиль.
Раздался общий тревожный вздох, все поднялись со своих мест, звякнули тарелки.
Мюнхгаузен передал горящий фитиль Марте:
— Ты готова?
— Да, — прошептала она.
Он потрепал по плечу стоящего рядом Томаса:
— Ступай домой, Томас, готовь ужин. Когда я вернусь, пусть будет шесть часов.
— Шесть вечера или шесть утра? — заинтересовался Томас.
— Шесть дня, — улыбнулся Мюнхгаузен.
Потом он подошел к лестнице, приставленной к жерлу пушки, взглянул вверх и сказал, обернувшись к замершим людям:
— Я понял, в чем ваша беда. Вы слишком серьезны. Серьезное лицо — еще не признак ума, господа. Все глупости на земле делаются именно с этим выражением. Вы улыбайтесь, господа, улыбайтесь! — Он подмигнул своему музыкальному трио, раздались звуки его вечной темы.
Потом он не спеша, с видом знатока, поплевал на руки, взялся за лестницу и полез вверх, ловко, не торопясь, легко и целеустремленно. Музыка летела рядом с ним, она дарила ему уверенность и отвагу. За первыми метрами подъема побежали новые, еще и еще, без всякой надежды на окончание. Но он был весел, и это занятие нравилось ему. И когда на фоне его движения возникли финальные титры, он не прекратил своего подъема.
Даже после надписи «Конец фильма» он весело и отчаянно лез вверх.