Леонард Герш - Эти свободные бабочки
Дон (подавая стакан). Она признала мою декларацию независимости.
Джил. Не свисти!
Дон (достает из холодильника еще сэндвичи). Когда я ее провозгласил, мать, конечно, ринулась в бой.
Джил. Может, было бы лучше, если бы она победила? Может, тебе все же стоит вернуться домой?
Дон (возится на кухне с сэндвичами). Ну ты даешь! Это уже что-то новенькое!
Джил. Я об этом и раньше думала.
Дон. Ну вот что. Я себе уже с матерью все нервы истрепал. Хватит!
Джил (устраиваясь на диване). До чего же я люблю, когда меня вот так обхаживают.
Дон. Тогда тебе надо бросить Ральфа, бросить театр и переехать к моей матери… Черт, горчица кончилась… (Возвращаясь в комнату, слегка теряет ориентировку и натыкается на стойку кровати. Джил этого не видит).
Джил. Сойдет и без горчицы. Ну, что ты скажешь о Ральфе?
Дон (с удивлением, подняв голову). Ты где?
Джил. Тут, на диване.
Дон. Что-то я вдруг тебя потерял.
Джил. А раньше не терял…
Дон (идет к ней, подает тарелку. Та ставит ее на стол). Я… немного отвлекся… (Идет к кухне). По-моему, он вполне.
Джил. Кто?
Дон. Ральф.
Джил. Не понравился он тебе, да?
Дон. Я сказал, вполне. Симпатичный.
Джил. Да я сама знаю, что не понравился. Ты же при нем все время был в напряге.
Дон. Я всегда напрягаюсь, когда в комнате много народа. Я должен следить за разговором — не пропустить, когда ко мне обращаются.
Джил. Я знаю, почему он тебе не понравился. Потому что хамил.
Дон (возле левой стойки). Разве он хамил?
Джил. Ляпнул насчет Скарсдейла при твоей матери.
Дон. Это случайно. Откуда он мог знать, что она там живет. Нехорошо, что ты его считаешь хамом.
Джил. Я его не считаю хамом.
Дон. …А кто сейчас сказал, что он хамил? Может я?
Джил. Это он только кажется слишком самоуверенным. (Встает, остается возле кресел).
Дон. Ты лучше скажи, а самой-то тебе он нравится?
Джил (с деланным смехом). Неплохой вопросик!.. Я, кажется, к нему переезжаю! С чего бы я стала переезжать к тому, кто мне не нравится?
Дон. Это как раз мой второй вопрос.
Джил (направляется к чемоданам). Я, пожалуй, пойду.
Дон (быстро подходит к дивану). Если хочешь знать — он мне не понравился.
Джил. Знаю, знаю. Но почему? (Подходит к дивану).
Дон (садится на край дивана). Сама сказала: самоуверенный хам.
Джил. Говорят тебе, совсем он не такой! Думай что хочешь, но вовсе он не самоуверенный.
Дон. Еще, по твоей милости, лицо его ощупывал!
Джил. Я хотела, чтобы ты его себе представил. Думала, он тебе понравится. Лицо-то у него правда хорошее.
Дон. На взгляд — может быть, но только не на ощупь.
Джил. Ну что ж. Я думала вы будете друзьями. (Подходит к чемоданам). Жаль.
Дон. А знаешь, я тебе еще кое-что скажу. Он тебе самой не нравится!
Джил. Черт! Это даже интересно! Ты что, ничего не понимаешь? Я переезжаю к нему! Я только что собрала вот эти два чемодана!
Дон. Да хоть двадцать два! Плевать! Не нравится он тебе!
Джил. По-моему, ты многовато на себя берешь. Или ты решил, если ты слепой, так лучше всех видишь?
Дон. Именно! Это то самое шестое чувство! И оно мне подсказывает, что, ну, нисколечко тебе не нравится этот Ральф Остин! Ну как? Не жутковато?
Джил. Глуповато! Я стою в дверях с двумя чемоданами, а он…
Дон. интересно, а с Ральфом это у тебя как?… Тоже как Рождество? Или как День Независимости?
Джил. Ни то, ни другое. Зато силы у него хватает. С ним это скорее как День Труда!
Дон. Так, значит, он тоже чудо! Тоже такой замечательный!
Джил. Да, в нем много замечательного!
Дон. Может, в нем и харизма тоже есть?
Джил. А как же!
Дон. Тогда надо мне свою поскорее загнать по дешевке!
Джил. Только поторопись, а то ты ее прямо на глазах теряешь!
Дон. Ты его любишь?
Джил. Какой толк отвечать? Что я ни скажу — ты все равно не поверишь!
Дон (встает). Отвечай! Ты его любишь?
Джил. Люблю. По-своему!
Дон. Ты же утром сказала, что не способна никого по-настоящему полюбить!
Джил. Утром! А что, Конгресс принял закон, что к вечеру нельзя передумать?
Дон. Я, конечно, не самый большой мудрец на свете, но даже мне ясно, что когда так уж спешат к любимому человеку, то не остаются ради сэндвичей с пивом.
Джил. А это кто как! Одни умеют сдерживать свои самые сильные чувства, а другие — нет. Мне вот не сдержать своего аппетита!
Дон (делает несколько шагов, натыкается на табуретку). А может, ты это из-за матери?
Джил. Что — из-за матери?
Дон. То, что уходишь. И то, что к ужину не пришла. Ты же не забыла, нет. Может, она тебе тут что-нибудь наговорила?
Джил. Ты и сам не больно к ее словам прислушиваешься. А уж мне-то они вообще до фонаря!
Дон. Так почему ты уходишь? Только больше не вешай мне лапшу на уши про свою любовь к Ральфу!
Джил. Ухожу, потому что так захотелось. Потому что я — человек свободный! Захотела уйти — и ухожу!
Дон (повиснув на лесенке, спиной к Джил). А то я подумал, может, это из-за меня.
Джил. Ты-то здесь причем?
Дон. Ну как же! Ты же до смерти боишься себя связывать.
Джил. Да! Я хочу быть свободной! Я тебе уже про это говорила.
Дон. Говорила, говорила. Ноль обязательств, ноль ответственности. Ноль забот.
Джил. Правильно. Мне свобода дороже! Чтобы я всегда могла уйти, если надоест.
Дон. Кто надоест? Я?
Джил. Кто угодно!
Дон. А если ты мне сама надоешь?
Джил (озадаченно). Я?
Дон. Ты что, никогда никому не надоедала?
Джил. Не успевала! Уходила раньше!
Дон (подходит к креслу). Ну, конечно! Тем более, от Ральфа-то уйти просто. Захотела и ушла. Вот уйти от слепого, это будет потруднее, верно?
Джил. Причем здесь слепой — не слепой? Причем?
Дон. Ты прекрасно знаешь при чем! Конечно, уйти от Ральфа, от Себастьяна, от Ирвинга — это без проблем, раз плюнуть. А вот бросить маленького Донни — другое дело. Тут, пожалуй совесть будет мучить! А на кой дьявол тебе какие-то мучения? Так вот: можешь меня убить, можешь ненавидеть, но меня! Самого меня, а не мою слепоту! Хочешь — уходи, хочешь — оставайся, но из-за меня, а не из-за моей слепоты! Поняла?
Джил. Кто такие Себастьян и Ирвинг?
Дон (отходя к правой стойке). Откуда я знаю? Никто.
Джил. Иногда я тебя не понимаю. Мы с тобой совсем разные. И я знаю, что рано или поздно тебе из-за меня тошно станет. А я вовсе не желаю чтобы ты из-за меня страдал!
Дон. Почему же? Другим из-за тебя можно страдать? Почему же мне нельзя?
Джил. Потому что я не желаю быть второй Линдой Флетчер. Хватит того, что она тебя мучила.
Дон. Но она мне и помогала. Она была рядом всегда, когда мне было нужно.
Джил. Не могу этого обещать. Не знаю, где я буду, когда тебе будет нужно.
Дон. Черт подери, да ты в сто раз больше во мне нуждаешься, чем я в тебе!
Джил. Ни в ком я не нуждаюсь! И не нуждалась никогда! И не буду… Я должна идти. (Направляется к чемоданам).
Дон. По крайней мере, приятно, что ты сказала должна, а не хочу.
Джил. Ну наконец я сказала хоть что-то как надо… Надеюсь, увидимся.
Дон (лицом к залу). Ну еще бы! Непременно увидимся! Это теперь моя мечта будет — с тобой увидеться! Чтобы узнать, неужели так всю жизнь и проживешь — несвязанной — непривязанной? Неужели так никогда и не зацепишься?
Джил. Бог даст, проскочу!
Джил молча выходит, закрыв за собой дверь. Он поворачивается, медленно начинает убирать со стола. Роняет вилку. Пытается понять, где она. Берет тарелки, несет к мойке. Вдруг подходит к магнитофону, включает. Слышна его песня. Он идет к кухне, спотыкается о табуретку. Подходит к столу гасит свечи. Рука его касается цветов. Со спокойным бешенством он ломает их, рвет… Затем яростно сдергивает со стола скатерть со всем, что на ней стояло. Делает несколько шагов по комнате, натыкается на вторую табуретку. Отшвыривает ее далеко в сторону. Делает еще пару шагов, задевает ногой край дивана и падает на пол. Неподвижно лежит возле журнального столика и плачет. Долго лежит, не вставая. Открывается входная дверь. Входит Джил с чемоданами в руках. Ставит чемоданы на пол. Ищет глазами Дона. Когда она замечает его, на ее лице — жалость, сострадание. Наконец, Дон ощущает чье-то присутствие в комнате.
