Леонид Леонов - Избранное
Голос в тишине: «Воды ему!» Зачерпнув из ведра, Бирюк отправляет к Похлёбкину по рукам ковш. Тот отпивает глоток и ставит на стол, расплёскивая часть воды при этом.
Какая же ныне картина расстилается перед нами, товарищи?.. Немирный век в могилу сходит. И это ты, Дракин, под руки его ведёшь, кровавого своего папашу. Слушай же, в последний раз, как лес шумит. Ой, славно шумит, слаще девичьей песни. Думаешь, силу свою считает, либо мелку зимню ёлочку прибаюкивает? Нет, это он вас славит, русские рабочие и мужики. (Повышая голос.) Вся дикость земная из пещер своих на вас рванулась, и вы её грудью, окровавленной отшибли. Думатся мне теперь, весь шар земной вам за это поклонится... если только не свинья!.. Конец тебе, Дракин.
И опять, сам дивясь недугу своему, он замолкает с закушенными губами. Неожиданно он садится. В ту же минуту, подойдя к Травиной, сержант произносит одно какое-то слово, которое меняет всё.
Травина. Ладно, кончили... (Торопливо, про Дракина.) Уведите его пока. И сами, и сами...
Тревожно поглядывая на лейтенанта, которого не видно сейчас из-за спины сержанта и Лены, народ покидает землянку, увлекая в своей волне и Дракина.
Василь Васильич... догорает наш гость. Отойдём в сторонку, пускай простятся!
Все они отходят в противоположный угол. Глаза Темникова закрываются.
Лена. Открой, открой. Я забыла, какого цвета твои глаза. Покажи мне их, покажи...
Обезумев, она трясёт его колено. Веки Темникова поднимаются.
Темников (тихо и внятно). Руку дай... Лена.
Как в самом начале, они смотрят в лицо друг друга. Улыбка родится и потухает на устах лейтенанта. Глаза закрываются, и падает разжавшаяся рука.
Лена. Ещё, ещё гляди... (Распахнув платье у ворота.) Смотри... это я, Лена твоя. Не оставляй меня, не уходи!
Она ещё ждёт чего-то, может быть — чуда. Надоумленный жестом Травиной, сержант задёргивает брезентовый занавес. Визжат проволочные кольца Мамаев крестится. Похлёбкин намелко ломает какую-то щепочку... Шум и ругань слышны снаружи. Мамаев заранее открывает дверь и сторонится. С громадной ношей и в кожане с оторванным рукавом, растерзанный и в поту, появляется Илья. Он ещё не понимает значения предостерегающе поднятых ему навстречу рук. Сложив на ступеньках рогожный узел, который скатывается вниз, в землянку, он шапкой вытирает лицо.
Похлёбкин (подозрительно). И ты падаль какую-нибудь притащил?
Илья (хрипло). Смерти ходил искать, не взяла. Доктора там не было, так я фершала ихнего приволок. Развяжи... поосторожней. Я, кажется, руку ему сломал.
Развязывают рогожный узел, накрест опутанный верёвкой. Смертно запуганный, там съёжился человек в немецкой врачебной форме. Его подняли. Он в ужасе пятится к печке, когда к нему приближается Илья.
Чего, не тигры мы, люди. Только осерчали на подлость вашу!
Поочерёдно глядя на всех, пленный пожимает плечами. Рука его, как тряпичная, висит вдоль тела.
Мамаев. Потише с ним говори. Боится.
Илья. Слушай меня, враг. Смерть твоя говорит с тобою. Хорошего человека вы убили, и девушка моя любит его. Лечи! Не вылечишь... (и глаза Ильи темнеют), выпью рыжие твои очи, сердце в тебе задушу!.. (Тихо и кивнув на занавеску.) Иди.
Пленный (поняв смысл приказания, воодушевясь и скороговоркой). Болной? Можна, можна. Ich soll mir den Kranken ansehen.
Приосанясь, он отправляется за занавеску и тотчас выбегает оттуда. Челюсть его отвисла, неразборчивое мычанье срывается с перекошенных губ.
Aber einen Toten kann ich nicht heilen. Ich bin kein Herr Gott. Ich bin nur ein Sanitätsfeldwebel!
Илья (замахнувшись). Лечи!..
Похлёбкин ловит в воздухе руку Ильи. Появляется Лена, и это даёт пленному время забиться в угол землянки. Платье Лены раскрыто на груди: она стоит, ничего не видя перед собой... и как не похожа она на себя в начале этого повествованья! Мамаев спешит укрыть её плечи платком.
Мамаев. Закройся, дочка... люди тут.
Лена. Что ж он молчит, твой старый чёрный камень, папаня?
Мамаев опускает голову перед этой великой и гневной печалью. Сержант распахнул дверь и, привалясь к косяку, смотрит в небо. Зарево погасло, светят звёзды, шумит ночной лес.
Травина. Вот и тихо стало у нас. (Деловым тоном.) Сколько на часах у тебя, Похлёбкин?
Похлёбкин (взглянув на часы). Пора собираться... Нет, шумно будет в эту ночь, хозяйка. Эй, не хочешь на большой тризне погулять, сержант? Облачайся тогда. Там, в углу, выбери ему что пострашней, Мамаев.
Мамаев идёт в угол, где под нарами сложено оружие.
Скажи ребятам, чтоб наготове были.
Травина уходит. Сержант одевается. Лена тоже движется к стене, где висит одежда. Пугаясь её решимости, Илья с раскинутыми руками становится на её пути.
Илья. Не ходи, Лена... (Ища поддержки во всех.) Не пускайте её, она не вернётся. Не ходи!
Сержант. Пусти её. Она имеет право. Она забыться хочет... Таких и смерть трепещет!.. (Сдёрнув с гвоздя ленин полушубок.) Пойдём с нами, бездомная. Заплатим им горем за горе, ударом за удар...
Лена стоит посреди. Великая печаль уходит из её глаз, и как бы стальное забрало опускается на её похудевшее лицо.
Лена (затягивая ремень на себе). Остановись, земля. Содрогнитесь, немецкие девушки. Плачь, Германия!
КОНЕЦ
Август 1942 — февраль 1943
Слава России
Вот опять матёрый враг России пробует силу и крепость твою, русский человек. Он пристально ищет твоё сердце поверх мушки своей винтовки, или в прицельной трубке орудия, или из смотровой танковой щели. Неутомимую бессонную ненависть читаешь ты в его прищуренном глазу. Это и есть тот, убить которого повелела тебе родина. Не горячись, бей с холодком; холодная ярость метче. Закрой его навеки, тусклое, похабное око зверя!
Ты не один в этой огневой буре, русский человек. С вершин истории смотрят на тебя песенный наш Ермак, и мудрый Минин, и русский лев Александр Суворов, и славный, Пушкиным воспетый мастеровой Пётр Первый, и Пересвет с Ослябей, что первыми пали в Куликовском бою. В трудную минуту спроси у них, этих строгих русских людей, что по крохам собирали нашу державу, и они подскажут тебе, как поступать, даже оставшись в одиночку среди вражьего множества. С каким мужеством они служили ей!.. И куда бы ни отправлялись за далёкие рубежи, кланялись в пояс родимой, и был им слаще мёду горький, полынный прах её дорог. И пригоршню родной землицы, зашитую в ладанку, уносили на чужбину, как благословенье матери, на груди. И где бы ни оказался веленьем истории русский человек, сердце его, как стрелка компаса, неуклонно бывало устремлено в одном заветном направлении, в сторону России. И чистые рубахи надевали перед смертным подвигом, идя на воинскую страду, как на светлый праздник. Тем и была крепка, тем и стояла столетья русская земля.
Перед новым боем за честное дело наше присядем, товарищ, и поговорим по душам, за что же так ненавидит тебя убийца народов, и почему мы, русские люди, будем биться, пока, стеная, не покинет земли нашей германец и не заплатит сторицей за пожжённые земли наши и за сиротские слёзы.
Взгляни на карту мира, русский человек, и порадуйся всемирной славе России. Необозрима твоя страна. Самое солнце долго, как странник, бредёт от её края до края, и любою из рек её можно опоясать иную кичливую европейскую державку. Гляди: спелые нивы шумят и лоснятся под ветром, серебро драгоценной рыбы плещется в реках, несчитанное золото и уголь томятся в её недрах, подземные моря нефти нетерпеливо ждут, когда ты вольёшь их в свои машины, изготовляющие материальную основу счастья. Миллионной доли наших богатств не успели мы раскопать за минувшую четверть века!
Не пустовала и людьми русская земля. Помнишь, товарищ, громовый список великанов мысли и сердца, что огласил отец наш Сталин на параде в 1941 году? Он, как знамя, прошумел над головами нашими. От века изобильна была героями и гениями Россия. Воистину хам и враг людей тот, кто не обнажит благоговейно головы, заслышав эти имена.
