Елена Головина - Антология современной французской драматургии. Том II
БЕРТО ДЕЛЬИ АЛЬБЕРТИ. (Ок. середины XVI века.) Да, я, Берто дельи Альберти, был знаком с этим человеком, как и со многими другими, но он превосходил всех мудростью и просветленностью… Он так восхищался мастерами прошлого, что довольно быстро стал походить на серьезных и улыбчивых юношей с их полотен. Помню, как он был взволнован, когда я рассказал ему, что в 1556 году некий Марко ди Лонгара, изготовлявший фонари, которыми поздно ночью освещают себе дорогу на темных улочках, поделился со мной воспоминаниями о том далеком времени, когда он, тогда еще молодой человек, вел слепого Пьеро делла Франческу по улочкам Борго-Сан-Сеполькро.
2 НЕБО, ЗЕМЛЯ
Пьеро делла Франческа, Марко ди Лонгара.
Раннее утро.
ПЬЕРО ДЕЛЛА ФРАНЧЕСКА. Ты слишком быстро идешь, Марко, я с трудом за тобой поспеваю. Какое сейчас небо?
МАРКО ДИ ЛОНГАРА. Безоблачное.
ПЬЕРО. Голубое, натянутое, совершенно пустое небо над головами людей — такое, каким я попытался написать его?
МАРКО. Да, именно такое.
ПЬЕРО. Прекрасно. Где мы теперь? На главной улице, около таверны?
МАРКО. Немного не доходя, учитель.
ПЬЕРО. Но таверна еще закрыта. Они ложатся поздно и, говорят, не дураки выпить. Ну не страшно, давай присядем здесь. Я устал.
МАРКО. Уже? Еще только светает.
ПЬЕРО. Я ухожу, а тот, кто уходит, Марко, спит плохо. Особенно когда для него уже не существует ни дня, ни ночи.
МАРКО. Ночь прошла дурно, учитель. Я тоже не спал, никто не спал. Все началось снова.
ПЬЕРО. Что началось?
МАРКО. Огненный дождь, учитель, там, внизу, у самого Ареццо. И деревья слишком уж шумели для безветренной ночи, в них словно отдавались содрогания земли, трепетал каждый листочек, я сам видел, а еще пятна на луне. Многие опять заговорили о предзнаменованиях.
ПЬЕРО. Все это глупости, мой мальчик. В полнолуние всегда такие ночи. Посмотри вокруг. Какие тут предзнаменования?
МАРКО. Их нет, но…
ПЬЕРО. Вот видишь. И ночью не было. Ночью ты только угадываешь то, что видишь днем. Те же холмы и кипарисы, те же дороги, просто в темноте или при лунном свете они как призраки. Вся разница лишь в освещении да еще в людском многоголосье, полном страха. Это я говорю тебе, а ведь для меня свет уже не более чем ощущение тепла на коже, смутное сияние пред мертвыми глазами.
Садятся на нечто вроде скамьи. Слышен юный женский голос, поющий песню.
Слышишь, Марко? Кто же поет в такую рань?
МАРКО. Не знаю. Кто-то поет и все. И если вы еще раз об этом спросите, мне станет страшно.
ПЬЕРО. Не дури! Пойди взгляни, кто это там распелся спозаранку.
Пение прекращается.
Видишь, ты сам запугал ее своим страхом. Эта песня была прямой, которую нам начертило утро, но уши застят тебе глаза. Да, кстати, запомни это хорошенько: в глубине картины открыта дверь. Внутри кто-то поет. Никого не видно, но голос слышен благодаря точности линий, протянутых к двери. Когда я объяснял это Буонконте, он понимал меня.
МАРКО. Чума погубила его. Господи, упокой его душу!
ПЬЕРО. В этом можешь не сомневаться, упокоил. Семнадцать лет! Ему было семнадцать, когда его не стало! А ты, Марко, что делаешь ты для спасения души?
МАРКО. Фонари, как вам известно. Делаю фонари и живу в мире.
ПЬЕРО. При твоей боязни темноты это отличный выход из положения.
МАРКО. Не смейтесь надо мной, учитель. Фонари — это полезно и красиво. И потом, я не купаюсь в роскоши.
ПЬЕРО. Да, я знаю, как прекрасны световые пятна в ночи, ты прав, и испещренные мимолетными тенями стены на слишком тесных улочках наших городов.
Пауза.
Но вот и сейчас они вокруг нас, лучи скрестились, и дрожащие стрелки дотягиваются до нас. Почему они еще горят? И кто их несет?
МАРКО. Тут никого нет, учитель.
ПЬЕРО. Ты уверен?
МАРКО. Да, мы одни, во всяком случае, мне так кажется…
ПЬЕРО. Значит, я скоро умру.
МАРКО. Зачем, зачем вы так говорите?
ПЬЕРО. Потому что я вижу то, чего нет. И не вижу того, что существует. Усталость разрушает глаза и уже берется за мозг. Мне чудятся странные формы, не знаю, откуда они взялись, но им во мне так привольно, словно внутри у меня есть еще пара глаз. Голова превращается в погреб, там подвешен один из твоих фонарей и чередой проносятся образы. Но не того я хотел и не то увидел: тут нет ни порядка, ни композиции, ни перспективы. Не слишком ли определенно? Пусть придет смерть и задует фонарь, беда не велика — таков закон. А после станет совсем светло.
МАРКО. Это все видения, сны. Поскольку для вас уже не существует ночи, они приходят, когда им вздумается, вот и все…
ПЬЕРО. В отсутствии здравого смысла тебя не упрекнешь, мой мальчик. Но тем не менее это начало конца. Я уверен. И ангел…
МАРКО. Ангел? Какой ангел?
ПЬЕРО. Не переживай. Ладно, давай, пошли дальше. Ты опишешь мне новый колодец, чтобы я понял, хорош ли он.
Встают и уходят.
3 РАВНОВЕСИЕ
Пьеро, Марко.
Пьеро и Марко сидят. Полуденный свет. В руках у Марко листы бумаги, он читает вслух.
МАРКО. Живопись состоит из трех основных частей, каковые суть рисунок, соразмерность и цвет. Под рисунком мы понимаем профили и контуры, в которые заключены сами предметы. Под соразмерностью мы понимаем эти профили и контуры в соотношении с местом, в котором они находятся. Под цветом мы понимаем то, что придает этим объектам оттенки, им присущие, и представляет их темными или светлыми, в зависимости от изменяющего их света. Из этих трех составляющих мы разберем только соразмерность, которую мы назовем перспективой, включив в это понятие и то, что имеет отношение к рисунку, ибо без этого перспектива не сработает. Цвет мы пока оставим в стороне и займемся только точками, линиями, поверхностями и телами. Эта часть в свою очередь состоит из пяти пунктов: первый — это способность видеть, иначе говоря — глаз; второй — форма увиденной вещи; третий — расстояние глаза от видимого объекта; четвертый — линии, идущие от крайней точки видимого объекта к глазу; пятый и последний… Вы слушаете меня, учитель?
ПЬЕРО. Да, да, слушаю, все правильно, ты не ошибся, как в прошлый раз, но этот раздел моего трактата мы уже читали и перечитывали, он самый простой, переходи к фигурам, тут нам надо будет поднапрячься.
МАРКО. Вы знаете, я не всегда хорошо понимаю…
ПЬЕРО. Не страшно, мой мальчик. Читай, не понимая, только произноси четко. Я увижу, не видя.
Пауза.
Впрочем, мне кажется… Ладно, неважно.
МАРКО. Нет, скажите, что вам кажется, учитель. Вы останавливаетесь на полном ходу, словно вас что-то беспокоит, или я совершенно неспособен вас понять.
ПЬЕРО. Нет, просто это не так-то легко выразить. Ты помнишь картину с подвешенным страусиным яйцом?
МАРКО. Да, вы не успели там закончить руки герцога, и пришлось их доверить тому испанцу, у которого они вышли слишком узловатые?
ПЬЕРО. Вот-вот, та самая. Но руки, говорят, неплохие.
МАРКО. Да, они вполне уместны, но слишком уж бросаются в глаза.
ПЬЕРО. Если это правда, твое замечание делает тебе честь, но я уверен, что руки там хороши. Ладно, неважно, ты ясно себе представляешь эту картину?
МАРКО. Да.
ПЬЕРО. Тогда ты должен помнить фигуры и расстояние, разделяющее их, хотя они расположены одна за другой, в едином стремлении к центру; еще ты помнишь яйцо, подвешенное под архитектурным орнаментом в форме раковины, что рассекает верхнюю часть полотна на множество лучей.
МАРКО. Да, я все прекрасно помню, я был совсем еще молод, но это меня потрясло. Вы писали лицо герцога, когда я вошел. Я принес корзинку с фигами и вместо того, чтобы сразу отдать ее вам, как я, скорее всего, и должен был поступить, я замер и молча смотрел на вас. Вы не слышали, как я вошел. В приоткрытую дверь проникал дневной свет, видно было, как зной пляшет на камнях, и я понял, что это был тот самый день и тот самый свет, что и на картине, но вместе с тем мне показалось, как бы это сказать, что спала какая-то завеса. Потом, да, я вспомнил, заметив меня, вы разрешили мне потрогать яйцо этой огромной африканской птицы.
