Леонид Андреев - «Gaudeamus»
Т е н о р. Послушай меня, старик! У меня есть учитель, грубый, злой, деспот, и он бранит меня как извозчик: дурак… дубина… идиот! И я должен молчать.
Д и н а. (краснея). Вы не должны позволять!
Т е н о р. И я должен молчать, потому что никто не знает музыку, как он. И он запрещает мне петь – иначе выгоню! А недавно сам велел: спой. И я пел, а он… он, старик, заплакал. И говорит: дурак, ты меня растрогал! Понимаешь? Ха-ха-ха! Хриплю.
Д и н а. (почти плача). Вы не смеете! Голос вернется, это только маленькая простуда… Ах, да скажите же ему, Петр Кузьмич!
С т. с т у д е н т. Я решительно не могу! Избавьте же меня, Дина, от этого… от этого унизительного положения!
Т е н о р. Нет, не вернется!
Д и н а. Ты не смеешь так думать!
С т. с т у д е н т. Дина… Как вы говорите. Я… ухожу!
Д и н а. Нет, нет! Он сейчас успокоится, помогите мне.
Т е н о р. Нет, не вернется голос, я не хочу. Зачем? Мне не нужно голоса. Я буду хрипеть, но хрипеть честно, как Козлов. Ха-ха-ха! Я хочу, чтобы ты меня уважала! Голос? Смотри – вот!..
Открывает форточку и старается дышать морозным воздухом. Дина и потом Старый Студент оттаскивают его, он сопротивляется.
Д и н а. Саша, уйди от форточки! Не надо, не надо, ох, Господи! (Тенор что-то мычит.) Я тебя люблю! Милый, но пожалей меня.
Т е н о р. Нет. Я свинья, а свинье так и надо. Вот!..
Д и н а. Ах! Да помогите же, Петр Кузьмич! Стоите как чурбан! Возьмите его за руку, я одна не могу.
С т. с т у д е н т. Дина!.. Но у меня также болит горло… Я нездоров! Александр Александрович. Оставьте! Что же это, Боже мой, Боже мой!
Д и н а. Да держите же его, Петр Кузьмич! Нельзя же одной рукой, у меня силы нет.
Наконец Тенора оттаскивают от окна.
Д и н а (обнимая его.) Милый, милый! Сейчас же поедем ко мне. Успокойся, голос вернется. Я тебе обещаю это, поверь мне. Милый, милый. Какой же ты глупенький. Петр Кузьмич, дайте ему воды. Саша, ты слышишь? Сейчас мы поедем ко мне, я тебя никуда не пущу.
С т. с т у д е н т (подавая воду). Позвольте же мне наконец… уйти, Дина.
Д и н а. Да, да, пожалуйста! Пошлите за извозчиком, мы сейчас поедем. Тебе лучше, Саша? Выпей воды.
С т. с т у д е н т. За извозчиком?
Д и н а. Да. Поскорее!
С т. с т у д е н т. Хорошо. Я сейчас пошлю слугу.
Выходит. Дина целует Тенора; тот кладет ей голову на колени и горько, по-ребячьи плачет.
Т е н о р. Диночка, Диночка, ты любишь меня?
Д и н а (также плача). Люблю, милый. Не плачь.
Т е н о р. Я не хочу быть свиньей. Диночка, все хотят идти, а я один как свинья… со своим голосом. Мне так горько было, Диночка, я не хочу, не хочу быть свиньей.
Д и н а. Ничего, Саша. Ты все исправишь, голос вернется к тебе, и ты выйдешь к ним, как бог. Они услышат тебя и поймут, как они были несправедливы, и поклонятся тебе – мой светлый гений.
Т е н о р. Диночка, если будет сходка, я пойду.
Д и н а. Хорошо, хорошо. Мы вместе пойдем. Ты не будешь пить?
Т е н о р. Нет. Взгляни на меня, Дина… Нет, боюсь.
Д и н а. Да смотри же, глупенький. – Глаза-то какие красные, ах, глупенький ты мой.
Т е н о р. И у тебя красные.
Смеются наполовину со слезами и целуются. Входит Старый Студент и останавливается на пороге – его некоторое время не замечают.
С т. с т у д е н т. Извозчик готов.
Д и н а. Ах, готов? (Встает.) Вы слышите, Александр Александрович?
Т е н о р. Слышу.
Д и н а. Ну, едемте, едемте же скорее. Да что вы, Александр Александрович, как будто встать не можете – живее. Я так вам благодарна, Петр Кузьмич, вы такой наш друг. Вам нездоровится? – Бедный. Вы вот что сделайте: возьмите салицилового натра гран восемь или десять…
С т. с т у д е н т. Хорошо, я возьму.
Д и н а. Не «хорошо», а… Ну что же вы, Александр Александрович?
Т е н о р. Ты не сердись на меня, старик, я был пьян и говорил глупости. Ты хороший человек! Прощай. Эк как хрипит! (Уходит в переднюю.)
Д и н а. Нет, Петр Кузьмич, я сама оденусь! Помогите ему.
С т. с т у д е н т. Это мои калоши, Александр Александрович. Вот твои.
Д и н а. Готовы? Воротник поднимите, вот так. Нечего, нечего упрямиться, делайте, как вам говорят… До свидания, Петр Кузьмич, приходите же ко мне, я вас жду. Я так вам благодарна…
С т. с т у д е н т. Прощайте.
Д и н а. А руку? Вы не хотите поцеловать мне руку? Ну? Так приходите же, милый! Вашу руку, Александр Александрович.
Уходят. Старый Студент один… Некоторое время недоуменно рассматривает рака – бросает на пол, топчет яростно. Но становится совестно, и, подобрав растоптанного рака, брезгливо бросает его на поднос. Входит Капитон с бутылками.
С т. с т у д е н т. Вам что нужно? Вы зачем?
К а п и т о н. Пиво принес. Как я был занят, Василий ходил…
С т. с т у д е н т. Какое пиво? Вон! Вон! Вон!
ЗанавесЧЕТВЕРТОЕ ДЕЙСТВИЕ
Студенческий вечер в Стародубове, в помещении местного Дворянского Собрания.
Распорядительская комната, она же и «артистическая» – высокая, оштукатуренная, глухая комната с одним только окном, завешанным белыми пыльными драпри. Обычно она служит для свалки всякого хлама, и сейчас один угол сплошь заставлен какими-то скамейками и поломанными стульями, сдвинутыми в кучу. Стоячая вешалка; на ней и на стульях студенческие пальто. Свет вверху – несколько тусклых электрических лампочек; только коридор, куда ведут высокие, все время открытые двери, залит ярким белым светом. Из этого коридора появляются танцующие.
Музыкальное отделение вечера кончилось, и приглашенные артисты поразъехались; теперь в зале танцы. С небольшими перерывами играет бальные танцы музыка; слышны возгласы дирижеров. Чувствуется, как там весело. В распорядительскую забегают студенты – выпить рюмку коньяку, покурить и поболтать; некоторые приходят с гимназистками, за которыми ухаживают. Но сейчас в комнате тихо и малолюдно. За большим столом с вином и закусками сидит присосавшийся к коньяку Онуфрий тихо беседует с Гриневичем.
В углу, за маленьким крашеным столом, на котором горит свеча, Костик, Блохин и Кочетов считают кассу.
Все студенты в сюртуках, за исключением Онуфрия, который в тужурке, и Блохина – последний в мундире; на распорядителях красные бантики, которыми они немало гордятся.
Играет музыка.
К о ч е т о в (считает). Двести двадцать, двести двадцать один, двести двадцать два, все рублевки. Дай-ка вон те деньги, Костик!
К о с т и к. А за программы получили?
К о ч е т о в. Программы хорошо шли. Вот деньги! Губернатор десять рублей положил.
О н у ф р и й (кричит). Костя, пойди выпей рюмочку, освежись! Да и вы, мытари!
К о с т и к. Некогда… Дина хорошо шампанским торгует. Удачный вечер! У нас в Стародубове давно такого не было, гляди, как разошлись стародубовцы!
Б л о х и н. Р…рождество!
К о ч е т о в. Дина умеет. С какого-то фрака двадцать пять рублей содрала!.. Тут в этой кучке будет ровно двести пятьдесят рублей, запиши, Костя. Да кто марки покупал? Опять не хватило, каждый раз не хватает!
Б л о х и н (роется во всех карманах, отовсюду тащит бумажки и мелочь). У Гриценко еще сколько, не знаю. Мы по три раза билеты продавали, а то и так пускали. Я одного гимназиста за двугривенный пустил… Постой, вот еще три целковых!
К о ч е т о в. Зайцы были?
Б л о х и н. Двух р-реалистов и одну гимназистку поймал. Говорят, что денег нет, танцевать хочется, я их пропустил.
К о ч е т о в. Сто десять, сто пятнадцать…
Продолжают подсчитывать.
Г р и н е в и ч. Ну-ка, налей еще рюмочку.
О н у ф р и й. Да тебе вредно! Скандалить не будешь?
Г р и н е в и ч. Нет. Я сегодня, Онуша, счастлив.
О н у ф р и й. Ну выпей, счастливым всегда можно… Так вот, брат, поехал я, значит, к Глуховцеву в деревню… Ты его не знаешь, а ничего, хороший был человек, меня очень любил. – За твое здоровье, Гринюша! – Отчего, думаю, не поехать: отдохну в тишине, среди сельского пейзажа, под сенью кипариса…
Г р и н е в и ч. Он в Крыму?
О н у ф р и й. Нет, в Курской губернии, у его жены свое имение. Ты не перебивай, это я про кипарисы для красоты повествования, у меня стиль такой возвышенный. Слушай! Ну и оказалось, что не надо было мне и ездить, только воображение я себе расстроил. Сижу это я утречком на террасе, как плантатор, чаек попиваю, а она, брат, как выскочит, да как начнет…
Г р и н е в и ч. Кто она?
О н у ф р и й. Да жена же! Супруга и мать! И давай она, брат, вопить, кто бублики поел, их тут пять было! А пятый-то я съел – понимаешь?.. Так он у меня в животе колесом стал, на нем же я и до Москвы доехал. Вот они какие… а хороший был человек!
Г р и н е в и ч. Ну не все, есть и там хорошие.
О н у ф р и й. Нету! Как он снял тужурку, так сейчас же и пропал, из глаз скрылся, как видение – дуреют они там отчего-то. Куда ты? Выпей рюмочку… Я на ихнюю жизнь, Гринюша, смотреть боюсь: у меня ум скептический и не выносит свинства!
