Герхард Гауптман - Перед заходом солнца
Штейниц. Тайному советнику нужен союзник: в конце концов, ведь он порвал почти со всем, что до сих пор составляло его жизнь.
Гейгер. С кем же он, например, порвал? Я несведущ как ребенок.
Штейниц. Прежде всего со своими детьми.
Гейгер. Но все же не с Беттиной?
Штейниц. Беттина сама порвала с отцом. Они не видятся, он не говорит о ней.
Гейгер. Понимаю, поведение Беттины объясняется ее тактом. Но почему мой старый друг Клаузен не избежал этого двусмысленного шага, что легко было сделать; зачем напрасно бросать вызов общественному мнению?
Штейниц. Вот это ему и надо было. Он не мог не бросить этого вызова. Тайный советник во всех своих поступках проявляет исключительную решительность.
Гейгер. Зачем он это делает? Какие его планы?
Штейниц. Мне кажется, он хочет показать своему зятю, которого он отстранил от дел, кто хозяин, и, кроме того, до своего ухода на покой собирается объясниться с обществом начистоту.
Гейгер. Бросая перчатку обществу, он хочет иметь во мне союзника? Пожалуй, я для этого неподходящий человек.
Штейниц. Тайный советник недооценивает своих противников: его зять готов на все, а дети, считая себя отверженными, целиком идут на поводу у Кламрота.
Гейгер. Маттиас никогда не доверял Кламроту, это я могу подтвердить. Поэтому он его и отстранил.
Штейниц. Слишком поздно. Ему не удалось вывести этого человека из строя.
Гейгер. Мой друг решил во что бы то ни стало жениться на этой девушке?
Штейниц. Насколько мне известно, это его твердое намерение.
Гейгер. Тогда незачем медлить. Протесты и интриги бессильны перед совершившимся фактом.
Штейниц. Учтите, противники еще не решились на последний ход.
Гейгер. Какой же это ход?
Штейниц. Я не знаю. То, о чем шепчут, просто страшно вымолвить.
Гейгер. Все-таки было бы хорошо, если бы вы осведомили меня.
Штейниц. По непроверенным слухам, над ним собираются учредить опеку,[47] чтобы этим обезвредить его.
Гейгер. Но слухи – это только слухи! Наверно, вы и сами серьезно не верите в такую бессмыслицу?
Штейниц. И верю и не верю. Во всяком случае, такая попытка может быть сделана.
Гейгер. Мой друг Маттиас под опекой! Да он так же здоров и вменяем, как мы с вами. Нет, для этого нужно привести основания.
Штейниц. Где нет оснований, могут быть утверждения.
Гейгер. Ради Бога, что же утверждают?
Штейниц. По шаблону: когда дело идет о семидесятилетнем, помогают предвзятые суждения, например об ослаблении умственных способностей, как следствии преклонного возраста, и тому подобное.
Гейгер. Ну, тут уж Маттиас им покажет! Значит, если пожилой человек решил еще раз жениться и это невыгодно наследникам, его просто объявляют слабоумным? В таком случае будь проклято состояние, которое наживаешь для детей!
Штейниц. Тут дело не только в женитьбе. Он ездил с девушкой в Швейцарию и приобрел там в Арте, возле Гольдау, поместье.
Гейгер. Черт побери, пусть бы он сразу там и остался!
Штейниц. Кое-что другое еще больше портит им кровь. Тайный советник – коллекционер картин; около двух дюжин лучших полотен голландской школы,[48] которые по каким-то причинам он не хотел показывать, – они стояли нераспакованными в подвале, – недавно он отправил в Швейцарию.
Гейгер. Почему Маттиасу не иметь поместья в Швейцарии? Почему ему не украшать свое новое жилище картинами? Средства ему это позволяют.
Штейниц. Кроме того, его упрекают в расхищении фамильных драгоценностей. Есть еще третье обстоятельство, которое особенно возмущает семью. Дело в том, что он ведет с одним концерном переговоры о продаже всей фирмы.
Гейгер. Разве это преступление? Разве это не его право? По-видимому, он считает это своевременным.
Штейниц. По-моему, при таком потомстве это единственно правильное решение.
Гейгер. Но как же они хотят взять его под опеку?
Штейниц. Это им едва ли удастся. Плохо только то, что всякий, против кого только возбуждено такое дело, пока ведется обследование, уже фактически недееспособен. Такого удара тайный советник не перенесет.
Гейгер. А он даже не подозревает об этом?
Штейниц. Он безмерно далек от этой мысли. Вот тайный советник. Извините меня. (Быстро уходит.)
Входит Клаузен быстрой, эластичной походкой.
Клаузен. Прости, я заставил тебя ждать. Когда приводишь в порядок дела, нужно бесконечно многое обдумать. Добро пожаловать, мой дорогой друг. Мне нужен твой совет по многим вопросам.
Гейгер. Я слыхал, ты хочешь переселиться в Швейцарию?
Клаузен. Скажи лучше, друг мой, на другую планету!
Гейгер (смеется). Может быть, при помощи ракеты? Ты приобрел в Арте недвижимость?
Клаузен. Да. Старый швейцарский особняк, – мы его перестраиваем, – с прекрасным парком у озера; Инкен совершенно счастлива.
Гейгер. Яс радостью вижу, что ты так уверенно смотришь вперед.
Клаузен. А почему мне робеть?
Гейгер. Ты точно жених. Ты хочешь жениться?
Клаузен. В моем новом лексиконе отсутствует банальное слово «жениться», но в действительности я хочу вскоре узаконить отношения с моей подругой.
Гейгер. Почему ты так медлишь с этим?
Клаузен. Подумай, при таком сложном существовании, как у меня, надо сначала многое распутать и привести в ясность.
Гейгер. Разумеется, разумеется! Ты, конечно, прав. Твои дети согласны?
Клаузен. Вопрос, согласны они или нет, меня мало интересует. Для себя я этот вопрос решил. Кстати сказать, со дня рождения моих детей я старался служить им. Я никогда, собственно говоря, ничего не ожидал от своих детей, но меньше всего – того, что случилось. А теперь я познакомлю тебя с Инкен Петерс! Инкен, пожалуйста, подойди сюда!
Гейгер. Мы уже познакомились, правда, мельком.
Клаузен. Верно, в Бройхе. Я совсем забыл.
Входит Инкен.
Инкен. Вы помните меня, господин профессор, по Бройху? Мы счастливы, что вы приехали.
Гейгер (весело). О, правда? Как же это я вдруг стал так необходим!
Инкен. Для этого есть веские основания, господин профессор; перед вами большое дитя, подверженное всяким переменам настроения. (Слегка обнимает Клаузена.)
Клаузен. Садись, Инкен. Надеюсь, тебе удалось часок вздремнуть? (Гейгеру.) Когда я здесь страдаю от бессонницы, Инкен считает своей обязанностью непременно читать мне вслух.
Инкен. Как только Маттиас попадает в Швейцарию, он спит там как медведь. В маленькой гостинице у Цугского озера, откуда мы наблюдаем за перестройкой нашего дома, Маттиас совсем другой человек. Здесь он снова подвержен своим обычным припадкам.
Гейгер. Не так просто выкорчевать дерево из той почвы, в которой оно пустило корни сорок пять лет тому назад.
Клаузен. Ты должен, дорогой Гейгер, поехать с нами в Арт! Более восхитительного уголка, чем наше поместье на Цугском озере, не существует. Мы провели там незабываемые дни…
Инкен…в реальность которых почти не веришь, когда проживешь хотя бы неделю здесь.
Клаузен. Дорогой Гейгер, ты должен был видеть Инкен на Цугском озере: как она вытаскивает рукой лягушку из бочки с дождевой водой, как выпускает за завтраком ежа гулять по столу, как работает в саду; сеет, сажает, полет; как она ведет по озеру старую рыбачью лодку…
Инкен. А еще, господин профессор, вам надо было видеть Маттиаса на Цугском озере!
Клаузен. Да, там я совсем другой… Поэтому день и ночь я рвусь туда.
Гейгер. Сможешь ли ты выдержать тишину, отрезанный от привычной кипучей деятельности своего прежнего мира?
Клаузен (показывая на шахматную доску). Ты имеешь в виду слонов, коней и пешек моего шахматного ада? Я просто сошлюсь на наш разговор во время твоего последнего приезда. Нет, едва ли меня снова прельстит эта борьба всех против всех. Один старый мудрец сказал: в человеческой душе заложены две силы – действенная и созерцательная. Первая двигает тебя вперед, но к цели тебя приводит вторая.
Гейгер. А навещать тебя в Швейцарии можно?
Клаузен. Тебе, дорогой Гейгер, конечно, другим – нельзя: мои прежние знакомые для меня теперь не существуют. Я даже не узнал бы их. Природа, искусство, философия и Инкен – этого мне достаточно. Инкен меня любит, – можешь ты представить себе невозможное?
Гейгер. Незачем и представлять: это красноречиво подтверждает ее вид.
Клаузен. Она дарит мне взгляд своих глаз, свои юные годы, свою свежесть, свои магнетические флюиды[49] и здоровое дыхание, которым я дышу. Все это делает меня легким и свободным. И я чувствую себя как дома на чистом, свободном от миазмов горном воздухе. Гейгер, милый, ты можешь меня поздравить!
Гейгер. От всего сердца и, не скрываю, даже с легким налетом зависти.
Клаузен. Да, мне можно позавидовать.
Входит Вуттке.
Простите, я на минуту. (Подходит к Вуттке, берет у него бумагу.)
Оба удаляются. Инкен и Гейгер одни.
Гейгер. Маттиас произвел на меня неожиданно хорошее впечатление. У меня прямо камень с души свалился.
