Александр Островский. - Бешеные деньги
Телятев. И вам, Василий Иваныч, меня не жаль?
Василий. Как не жаль, сударь! Известно, вы не как другие.
Телятев. Лучше?
Василий. Не в пример.
Телятев. Садитесь, Василий Иваныч!
Василий Иваныч садится и опирается руками в колена.
Давайте с вами разговаривать.
Василий. Вы думаете, не могу?
Телятев. Ничего я не думаю. Вы, я слышал, были в Лондоне, а в Марокко не были?
Василий. Этаких стран я, сударь, и не слыхивал, Морок, так он Мороком и останется, а нам не для чего. У нас, по нашим грехам, тоже этого достаточно, обморочат как раз. А знают ли они там холод и голод, вот что?
Телятев. Про голод не слыхал, а холоду не бывает оттого, что там очень жарко.
Василий. Ну и пущай они дохнут с голоду ли, с жару ли, а нам пуще всего уповать нужно.
Телятев. На что же уповать, Василий Иваныч?
Василий. Чтоб как все к лучшему. По нашему теперь тоже делу босоты и наготы навидались. Конечно, порядок такой, искони; а бог невидимо посылает.
Телятев. Василий Иваныч, в философии далеко уходить не годится.
Василий. Я и про что другое могу.
Телятев. Прощайте, Василий Иваныч. (В рассеянии берет со стола правой рукой шляпу Кучумова и хочет надеть обе). Это как же, Василий Иваныч?
Василий. Грех, сударь, бывает со всяким.
Телятев. Какой же тут грех-то, Василий Иваныч?
Василий. Бывает, что и уносят.
Телятев. Вы, Василий Иваныч, заврались!
Василий. А вот что, сударь: померяйте обе, которая впору, та и ваша.
Телятев. Вот, Василий Иваныч, умные речи приятно и слушать (Примеривает сначала свою.) Это моя. А это чья же? Да это князинькина. Значит, он здесь?
Василий (таинственно). Здесь-с.
Телятев. Где же он?
Василий молча и величественно указывает на дверь во внутренние комнаты.
Отчего же его принимают, а меня нельзя?
Василий. Потому сродственник.
Телятев. Такой же сродственник, как и вы, Василий Иваныч. Уж вы меня извините, я останусь, а вы подите в переднюю.
Василий. Оно точно, что в это время барин никогда дома не бывает, а если в другой раз…
Телятев. Ну, довольно, Василий Иваныч! Учтивость за учтивость, а то я скажу вам: «Пошел вон!»
Василий. Можно, для вас все, сударь, можно. (Уходит.)
ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕТелятев один.
Телятев (вынимает из кармана письмо и читает):
Не будь, Телятев, легковерен,
Бывают в мире чудеса;
Князек надуть тебя намерен
У Васильковой в два часа.
И все так точно и надул. Он сродственник, а меня и принимать не приказано. Что же мне делать? Уступить даром как-то неловко, что-то за сердце скребет. Подожду их, посмотрю, как она его будет провожать. Вот удивятся, вот рты-то разинут, как я встану перед ними, как statua gentilissima.[7] А статуя Командора, – мне один немец божился до того, что заплакал, – представляет совесть. Ужасно будет их положение. А не лучше ли явиться к ним самому, оно, конечно, не совсем учтиво… Где они скрываются?(Подходит к двери и прислушивается.) Никого нет. Проникну далее. (Отворяет осторожно дверь, уходит и так же осторожно затворяет.)
Входят Васильков и Василий.
ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕВасильков и Василий.
Васильков (быстро). Был без меня кто-нибудь?
Василий. Господин Глумов. Вот и записку оставили.
Васильков (строго). А еще кто?
Василий. Господин Кучумов… а…
Васильков. Ну, хорошо, ступай!
Василий уходит.
Кучумов так стар, что и подозревать нельзя; моя жена женщина со вкусом. (Останавливается перед столом в задумчивости и видит записку Глумова. Вынимает из кармана письмо и сличает с запиской Глумова.) Ничего не похоже, а я думал, что он. (Читает письмо.)
Из дома муж уходит смело
С утра на биржу делать дело
И верит, что жена от скуки
Сидит и ждет, сложивши руки.
Несчастный муж!
Для мужа друг – велико дело.
Когда жена сидит без дела
Муж занят, а жена от скуки,
Глядишь, и бьет на обе руки.
Несчастный муж!
«Будь дома в два часа непременно, и ты поймешь смысл этих слов» (Короткое молчание.) Что это, шутка или несчастие? Если это шутка, то глупо и непростительно шутить над человеком, не зная его сердца. Если это несчастие, то зачем же оно приходит так рано и неожиданно? Если б я знал свою жену, я бы не колебался. Как любит, как чувствует простая девушка или женщина, я знаю; а как чувствует светская дама, я не знаю. Я души ее не вижу; я ей чужой, и она мне чужая. Ей не нужно сердца, а нужны речи. А у меня речей нет. О, проклятые речи! Как легко мы перенимаем чужие речи и как туго перенимаем чужой ум. Теперь говорят, как в английском парламенте, а думают все еще как при Аскольде. А делают… Да что здесь делают? Ничего не делают. Но что же, однако, значит это письмо? Пойду покажу его Лидии. Но если, если… боже; Что мне делать тогда, что мне делать? Как повести себя? Нет, нет, стыдно в таком деле готовиться, стыдно роль играть! Что подскажет мне глупое провинциальное сердце, то и сделаю. (Открывает ящик с пистолетами, осматривает их, опять кладет на место; ящик остается открытым. Идет к двери; навстречу ему тихо, пятясь задом, показывается Телятев.)
ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕВасильков и Телятев.
Васильков. Телятев, так друзья не делают.
Телятев. А, здравствуй! (Тихо.) Постой, погоди, они сейчас выдут.
Васильков. Отвечай мне на мои вопросы, или я тебя убью на месте.
Телятев. Потише ты, я говорю тебе! (Прислушивается.) Ну, что нужно? Спрашивай!
Васильков. Ты к моей жене приехал?
Телятев. Да.
Васильков. Зачем?
Телятев. Приятно провести время, полюбезничать. Какие ты странные вопросы делаешь!
Васильков. Отчего же ты к моей жене едешь, а не к другой?
Телятев. Оттого, что у меня вкус хорош.
Васильков. Мы будем стреляться.
Телятев. Ну, хорошо, хорошо! Ты только не шуми. Я слышу голоса.
Васильков. Чьи бы голоса ни были, они мне не помешают.
Телятев. Ты с ума сошел, Савва! Опомнись, выпей холодной воды.
Васильков. Нет, Телятев. Я человек смирный, добрый; но бывают в жизни минуты… Ах, я рассказать тебе не могу, что делается в моей груди… Видишь, я плачу… Вот пистолеты! Выбирай любой.
Телятев. Коли ты подарить хочешь, так давай оба, к чему их рознить; а коли стреляться, так куда торопиться, чудак! У меня сегодня обед хороший. После сытного обеда мне всегда тяжело жить на свете; тогда, пожалуй, давай стреляться.
Васильков. Нет, нет, сейчас, здесь, на этом месте, без свидетелей.
Телятев. Ну, уж ведь я тоже с характером, я здесь не буду, говорю тебе наотрез. Что за место? Всякое дело, Савва, нужно делать порядком. Да! Постой! Прежде всего, скажи ты мне, зачем ты переехал в такую гнусную квартиру?
Васильков. Средств нет жить лучше.
Телятев. Так возьми у меня. (Вынимает бумажник.) Сколько тебе нужно? Да, пожалуй, бери все, я в Москве и без денег проживу.
Васильков. Ты этими деньгами хочешь купить мою снисходительность, хочешь купить жену у меня? (Берет пистолет.)
Телятев. Послушай, любезный друг! Ты меня лучше убей, только не оскорбляй! Я тебя уважаю больше, чем ты думаешь и чем ты стоишь.
Васильков. Извини! Я человек помешанный.
Телятев. Я просто предлагаю тебе деньги, по доброте сердечной, или, лучше сказать, по нашей общей распущенности: когда есть деньги, давай первому встречному, когда нет – занимай у первого встречного.
Васильков. Ну, хорошо, давай деньги! Сколько тут?
Телятев. Сочтешь после. Тысяч около пяти.
Васильков. Надо счесть теперь и дать тебе расписку.
Телятев. Уж от этого, сделай милость, уволь. С меня берут расписки, а я ни с кого; хоть бы я и взял, я ее непременно потеряю.
Васильков. Спасибо. Я тебе заплачу хорошие проценты.
Телятев. Шампанским, других процентов не беру.
Васильков. А все-таки за то, что ты ухаживаешь за моей женой, мы с тобой стреляться будем.
Телятев. Не стоит, – поверь мне, не стоит. Если она честная женщина, из моего ухаживания ничего не выйдет, а мне все-таки развлечение; если она дурная женщина, не стоит за нее стреляться.
