Андрей Платонов - Том 6. Дураки на периферии
Бабушка и внуки. По старческому лицу бабушки текут редкие терпеливые слезы, Ольга понимает; лицо ее принимает бессознательное дикое выражение; из уст ее раздается непроизвольный долгий гортанный вопль — и толпа людей, вышедшая из электростанции, как один человек, оборачивается в сторону Ольги и сразу стремится к ней на помощь. Среди них мы видим и Софью Ивановну; Софья Ивановна первой бросается к Ольге, хватает ее сильными руками и прижимает к себе. Сквозь тесноту людей пробираются к матери Петрушка и Настя.
Настя. Мама! Мама!
Петрушка. Отдайте нам нашу маму!
Комната Ивановых. На раскладной кровати лежит больная бабушка. У ее постели сидит Настя. Окно открыто наружу, во двор. Тишина. К окну подходит Петрушка с лопатой.
Петрушка. Настя, где ты? Налей бабушке витамину и белого хлебца отрежь, там есть начатый кусок.
Бабушка. Не надо мне, ничего мне не надо, Настенька.
Настя. А чего надо?
Бабушка. Алешу мне надо, отца твоего увидеть хочу, я обнять его хочу, хоть мертвого…
Настя. А какой он был, бабушка?
Бабушка. А ты что — ты забыла его?
Настя. Я забыла. А какой он? Он живой или мертвый?
Бабушка молчит и гладит головку Насти. Петрушка подходит к окну и опускает через него в комнату пустое ведро.
Петрушка. Инвалид безногий, он брешет.
В комнату приходит серьезный, озабоченный Пашков с охапкой дров. Он складывает дрова, раздевается, затем подходит к бабушке и […] к ней. Бабушка дружелюбно глядит на него.
Пашков у окна. Он кличет Петрушку.
Пашков. Петрушка, иди мать с работы встречать, а я ужин буду готовить.
Голос Петрушки. А крупу ты получил?
Пашков. Ясно!
Голос Петрушки. Сковородку возьми чугунную, а не железную, на железной масло горит.
Пашков. Понимаю!
Голос Петрушки. Гляди там!
Пашков. Ладно, я погляжу.
Пашков накапывает лекарство из пузырька в чайную ложку и подает бабушке.
Бабушка покорно пьет лекарство.
Затемнение.
Вой осеннего ветра, дующего с переменной силой — то громче, то тише, — но на заднем звуковом фоне осеннего ветра слышна равномерная напряженная мелодия работающей электростанции.
Во дворе, на своем индивидуальном огороде, Петрушка выкапывает поспевшую картошку и накладывает ее в мешок. Вокруг следы осени; летят былинки, сорванные ветром, дрожат голые ветви кустарника, ворона произносит невдалеке: кра-кра! Ольга ведет через двор Настю в школу; у Насти ранец за плечами.
Настя. Мама, пускай Петрушка теперь палочки пишет. Я его буду учить.
Ольга. Пускай… Петруша, ты за мамой посмотри, покушать ей подогрей.
Петрушка. Я знаю. А она не ест ничего!
Ольга. А ты попроси ее.
Ольга и Настя уходят. Петрушка не прерывает работы.
Окно из комнаты Ивановых, видимое снаружи. На окне стоит плошка с цветком, снова увядшим. за окном сидит сильно постаревшая, вовсе ветхая, обессилевшая бабушка. Она глядит вдаль неподвижным взором. Капли дождя бьют по стеклу, стекают по нему и застилают образ бабушки, делают его невидимым.
Ветер сдувает с оконного стекла следы дождя — и снова виден образ бабушки, более смутный, чем прежде.
К окну подходит Петрушка и протирает стекло рукой.
Петрушка. Бабушка, тебе кушать пора!
Бабушка отрицательно качает головой.
Петрушка. А о чем ты думаешь?
Бабушка за окном старается подняться со стула, приподнимается немного и валится в сумрак комнаты.
Петрушка прильнул к окну.
Петрушка. Бабушка, ты что! Бабушка, ты очнись, мы опять дома будем жить, и отец к нам приедет!.. Бабушка, бабушка, ты слышишь — я тебе говорю!
Петрушка пытается открыть окно; оно не открывается; тогда он бросается прочь от окна и бежит в комнату вокруг всего общежития.
Комната Ивановых. за окном снежная пурга. На кровати лежит умирающая бабушка. Возле кровати сидит Ольга на табурете. В комнате чисто убрано. Тишина, слышно, как снег шуршит и скребется снаружи, по окну и по стене.
Ольга. Мама, вам плохо!
Бабушка. Мне хорошо, ты не понимаешь.
Пауза.
Ольга. Воды испить хотите или теплого молока.
Бабушка молчит.
Ольга. Мама, война скоро пройдет, мы поедем домой, мы опять будем жить все вместе.
Бабушка. С кем — вместе! Кто погиб, того с вами не будет.
Ольга. Мама… У вас есть внуки, они родились от Алеши, в них его кровь есть, вы для них должны жить.
Бабушка улыбается светлой спокойной улыбкой и внимательно глядит на Ольгу.
Бабушка. Ты глупая… Что ты меня жить уговариваешь, я сама жить люблю. для меня и смерть хороша, как жизнь, раз сын мой умер.
Молчание.
Ольга. А он… он не мучился?
Бабушка. Нет… он знал, что его мученье всему народу нужно — какая же в том мука, это радость, и его смерть лучше жизни.
Ольга. А как же я буду, мама?.. Живите с нами.
Молчание.
Бабушка. Я бы пожила еще, Олюшка, я бы потерпела, а уж не могу, силы-мочи нету, дышу, как пустая вся…
Ольга берет тарелку со стола и пытается кормить бабушку с ложки.
Ольга. давайте кушать, мама, хоть немножко, так нельзя.
Бабушка. Не порть доброго, Олюшка… А ты этим, Семеном-то Гаврилычем, не гнушайся…
Ольга. Я, мама, никем не гнушаюсь.
Бабушка. Может, нехорошо мне говорить, — а что делать, — и Алеша на меня не обидится…
Ольга. О чем вы, мама, Марфа Никитишна?..
Бабушка. Одна ты все равно не проживешь, и ребят у тебя куча, а Семен Гаврилыч хоть с горя, а любит тебя, и к детям он привык…
Ольга. Нет, мама… Я так проживу, я с детьми буду.
Бабушка. Алексея, что ль, любишь все?
Ольга. Люблю его, мама.
Бабушка. Что ж его любить тебе без ответа. Так не бывает… дай мне Алешу поглядеть.
Ольга берет фотографию мужа со столика в углу подает ее бабушке. Бабушка глядит на образ своего сына и кладет фотографию себе на грудь.
Бабушка. Не забыть бы мне сказать тебе, что нужно.
Ольга. Что, мама?
Бабушка. Обожди. Ты напомни мне. Ничего я тут не забыла?
Бабушка привстает и осматривает комнату и Ольгу уже отчужденными глазами.
Вокзал. Прибыл поездной состав того времени — с эвакуированными из тыла людьми и машинами: в голове поезда два мощных паровоза, за ними три холодных паровоза (с ведущих колес сняты дышла), затем платформы с тяжелыми механизмами разного рода, потом две-три теплушки с людьми, затем — опять платформы с машинами и цистернами, далее обыкновенный пассажирский вагон, вагон электрички, опять теплушки, маленький холодный паровоз-«кукушка», опять платформы и т. д. Самый вид такого поезда характеризует переживаемое время.
Мимо этого поезда медленно бредут Петрушка и Настя. Петрушка держит Настю за руку. Из вагонов выгружаются приехавшие люди с вещами.
У одной теплушки Петрушка и Настя останавливаются. Их спрашивает один человек:
— Ребята, вы здешние, что ль?.. Почем у вас молоко и мясо — не знаете?
Петрушка. А инвалиды есть у вас?
Человек. Инвалидов нету. Один псих есть. А картошка почем?
Петрушка. Мы не знаем, у нас своя. Вы с войны приехали?
Человек. Мы с войны, а она за нами. Скоро и тут будет война.
Петрушка. Врешь… Насть, пойдем!
Сильно освещенный фасад электростанции. Петрушка и Настя идут мимо электростанции.
Внезапно гаснет весь свет на станции и раздается частый, прерывный гудок — сигнал воздушной тревоги; в наступившем сумраке, среди снегопада, Петрушка берет Настю на руки и поспешает с ней домой.
Комната Ивановых. В ней бабушка на постели, как была, и Ольга, стоящая на коленях у постели, прильнувшая лицом к бабушкиной руке, лежащей поверх одеяла. Фотография сына лежит, как прежде, на груди. Тишина.
Ольга. Мама… Мама, вы ничего не забыли нам сказать… Скажите мне!
Бабушка молчит. Ольга быстро встает на ноги.
Ольга. Мама, подумайте о нас, живите с нами!.. Вы о себе только думаете!
Слышится прерывистый гудок электростанции — сигнал тревоги. Ольга автоматическим движением берет свой ватник и платок, потом кладет их обратно.
Дверь открывается, входит Софья Ивановна; она плачет.
Софья Ивановна. Немцы, говорят, Волгу перешли, в Сибирь пошли и сюда идут.
Ольга. Кто вам сказал?
Софья Ивановна. Эвакуированные приехали. В каждую комнату будут еще семейство вселять, и к вам вселят, — ко мне уж один приходил, глазами на площадь целился.
