Андрей Платонов - Том 6. Дураки на периферии
Петрушка. Жевалка такая — сама жует.
Пашков (шепелявя). Ну, давай же, отдай мою жевалку…
Приходят с работы Ольга, Марфа Никитишна и Степан; все они устали после долгого труда.
Ольга берет из рук Петрушки челюсть Пашкова, обмывает ее из чайника над помойным ведром, затем подает Пашкову челюсть и чистое полотенце.
Пашков вытирает полотенцем челюсть, мгновенно глотает ее в рот, давится.
Петрушка и Настя с интересом наблюдают Пашкова. Петрушка глядит на рот Пашкова, а когда Пашков подавился, переводит взгляд куда-то вниз, под него.
Петрушка. А я думал, ты проглотил ее — и она выскочила из тебя!
Ольга. Обуйтесь, Семен Гаврилович, и оставайтесь ужинать с нами!
Пашков. А пол? Я полы сначала домою…
Ольга. Нет, что вы? Я сама…
Ольга быстро снимает с себя платок и ватник.
Ночь. Спит семейство Ивановых. за столом под занавешенной лампой сидят Ольга и Пашков. В глазах у Ольги стоят неподвижные слезы. Пашков внимательно глядит на Ольгу и слушает ее.
Ольга беззвучно шепчет устами.
Пашков вслушивается, приоткрыв рот.
Ольга. Он любил гулять со всеми детьми в свободное время; они уходили в поле, на луга, в траву и цветы… Он любил ложиться на пол и чтобы дети лазали по нем, ходили по нем ногами, садились на него и он возил их на четвереньках… Он любил, чтобы за обедом самый маленький сидел у него на коленях, а я сидела напротив, и он всегда глядел на меня и улыбался. И я понимала, что мы с ним и с детьми, что мы со всеми людьми живем на свете и лучше нам ничего не надо, лучше нет жизни и не бывает… Он любил кушать жареный картофель с подсолнечным маслом, лук, гречневую кашу и кисель клюквенный. Я всегда сама стряпала обед, он любил, чтобы кушанье готовили мои руки…
Пашков. А вас он сильно любил, Ольга Васильевна? Он говорил, как вас любит?
Ольга. Он не говорил, он любил. Он добрый был ко всем и сильный, другие были рядом с ним как маленькие, а он не понимал и считал всех важными и умными, он боялся, что я встречу кого-нибудь лучше его и уйду от него… Ах, какой он странный и простой, — если бы он узнал тогда всю тайну моего сердца, но я стеснялась ему говорить о своей любви, я молчала… Теперь бы я сказала!
Ольга улыбается, веселеет, воображение минувшего счастья проходит по ее лицу. Она встает.
Ольга (положив свои руки на невидимые плечи любимого человека, слегка танцует возле стола). Мы с ним часто танцевали, когда детей укладывали спать…
Пашков. А музыку кто играл — радио?
Ольга. Нет, мы без музыки, на что нам музыка!.. Мы слушали свое сердце.
В то время как повеселевшая Ольга танцует, глаза Пашкова наполняются неподвижными слезами. Он молча следит за Ольгой.
Ольга проводит рукой по волосам невидимого человека и целует его в невидимое лицо.
Пашков и Ольга по-прежнему сидят за столом, друг напротив друга.
Ольга. Что с вами?.. Вы о детях, о жене вспомнили? Вы сильно любили свою жену?
Пашков. Как мог, Ольга Васильевна… Как мог, так и любил.
Ольга. Расскажите мне о своей жене, а я о муже вам расскажу.
Пашков (после молчания). Моя жена была на вас похожа…
Пашков делает робкое движение рукой, лежащей на столе, в сторону Ольги. Ольга берет его руку и осторожно откладывает ее от себя.
Ольга. А мой муж на вас непохож.
Пашков подымается, он осторожно берет свою куртку, которой были укрыты ноги спящего Петрушки, и одевает шапку.
Ольга достала из стола ломоть хлеба, намазывает его слоем варенья или повидло, накрывает сверху другим ломтем и подает бутерброд, завернутый в бумагу, Пашкову. Пашков берет, печальный и восхищенный.
Затемнение.
Яркий весенний день. двор общежития, где живут Ивановы. Во дворе Петрушка копает большой лопатой землю под огород. Недалеко от Петрушки сидит на молодой траве Настя с книжкой на коленях, но смотрит она на него, на плывущие облака, на летящих птиц, около Насти стоит знакомая нам плошка с цветком, на котором заметно, что вырос один листик. Поодаль видна электростанция; теперь здание ее достроено, фасад на три четверти уже выкрашен в светлую краску, сияющую на солнце, и сейчас фасад докрашивают маляры — видны их маленькие фигурки с большими кистями; со стороны станции доносится приглушенное расстоянием монотонное пение машин; изредка, на очень краткое время, из труб станции с большой скоростью вырывается черный дым, но сейчас же переходит в серый, в светлый и вновь делается невидимым.
Петрушка (не отрываясь от работы он следит за Настей). Читай, читай буквы вслух — куда на небо глядишь, там нет ничего!
Настя (читает по книге). А-ба, ба-ба, ба-ня…
Петрушка. А два да три — сколько?
Настя. два да три? Раз, два, три потом четыре и пять. Пять!
Петрушка. А три да еще семь!
Настя. Три да семь?.. Три да семь — девять!
Петрушка. Это гривенник, дурочка… дважды семь — сколько?
Настя. дважды семь?.. дважды семь — двадцать семь, вот сколько.
Петрушка (довольный). Ну, правильно.
Настя. Нет — это еще сколько-то? Ты сам не знаешь.
Петрушка (сердито). знать ты должна, а не я. А я тебя проверяю.
Настя (отгоняя мух от цветка). Его мухи кусают. Ему больно?
Петрушка (усердно копая землю). Пускай кусают, не помрет.
Появляется безногий инвалид, передвигается он, однако, самостоятельно, за спиной у него полный вещевой мешок. Инвалид останавливается возле детей; он широколиц, упитан и внешне добродушен.
Инвалид. Попить у вас найдется?
Петрушка (Насте). Принеси ему воды в кружке.
Настя подымается, идет в дом за водой.
Инвалид. А кроме воды ничего нету — молочка нету?
Петрушка. А ты откуда, ты на войне был?
Инвалид. А то где же, у тетки что ль!
Петрушка. Настя! Воды не надо — молока налей ему в кружку!
Инвалид. Полную.
Петрушка (Насте вослед). Полную! А у нас отец тоже на войне.
Инвалид. Сейчас все там. А как его зовут-то?
Петрушка отвечает.
Инвалид. А по фамилии?
Петрушка отвечает подробно.
Инвалид. Ну, все!
Петрушка вопрошающе, с безмолвной тревогой глядит на инвалида. Петрушка, сообразив что-то, быстро убегает. Инвалид сорвал былинку, сжевал ее. Петрушка возвращается с фотографией отца и показывает ее инвалиду. Инвалид взглянул на фотографию.
Инвалид. Все, малый!.. Ну ничего, и без отца можно жить!
Петрушка. А я с отцом хочу!
Инвалид. Ишь какой! Стерпишь и без отца… У нас в батальоне этих Ивановых целых четверо было, все полегли, — что ж делать-то! А твой-то отец не на поле лег, я в одном госпитале с ним находился, и он все жив был, а уж потом должен скончаться: ранение большое у него, жить нельзя. Я правду тебе говорю!
Петрушка. Врешь!
Настя подносит инвалиду кружку молока. Инвалид берет кружку и выпивает молоко.
Петрушка бросает лопату, хватает Настю за руку.
Петрушка. Отец наш помер!
Петрушка увлекает за собою Настю, он бежит с нею прочь отсюда. Инвалид утирает усы, становит пустую кружку на землю, глядит вслед детям.
Инвалид. Обвыкнутся!
И он уходит отсюда в свою сторону.
Улица в поселке. Петрушка и Настя, взявшись за руки, бегут по улице, падают, подымаются и снова бегут.
Бабушка их, Марфа Никитишна, сидит за столом в почтовой конторе и раскладывает почту.
В контору к бабушке входят запыхавшиеся Петрушка и Настя. Бабушка глядит на них через очки.
Петрушка. Бабушка, а бабушка!
Бабушка. Чего вас сюда принесло? дом-то пустой оставили?
Петрушка один подходит близко к бабушке и гладит ее рукав, а Настя забирается к бабушке на колени и прижимается к ней. Бабушка глядит на них, еще ничего не понимая.
Пустая улица поселка.
На улицу входит (с переднего плана спиной к зрителю) группа — бабушка, Петрушка и Настя. Петрушка с одной стороны, а Настя с другой ведут бабушку за руки. Бабушка идет сейчас согбенная и она теперь чуть выше Петрушки. Группа идет медленно. Бабушка еле-еле шевелит ногами — и эта группа видна еще раз уже вдалеке.
Электростанция. загудел обеденный гудок.
Проходная будка электростанции. Из проходной выходят работники и работницы.
К проходной подходят бабушка, Петрушка и Настя. Они останавливаются.
Из проходной выходит Ольга. Она приостанавливается, потому что видит свою семью, ожидающую ее не дома, а здесь.
Ольга. Мама! Письмо получила?..
