Ксения Драгунская - Секрет русского камамбера
А про самого прорицателя соседи что-то слышали, но точно не знают. Это вам на Погост надо. Катер на Погост через час пойдёт.
Какой такой Погост?
Посёлок Высокое на том берегу. Там монастырь восстанавливают, Михайло-Архангельский погост называется, в монастыре много всяких чудных крутится, может, и провидец ваш там.
Мы думаем, что делать, что всё это значит, задумываемся не на шутку, а наш главный пассажир, главный нуждающийся во встрече с прорицателем, вдруг спокойно говорит:
— Это перст Божий. Ну какие ещё прорицания? Чего неизвестного в моём будущем?
Она усмехается. Это решение словно придаёт ей сил, она без посторонней помощи поднимается с низенькой скамеечки и бодро первая шагает в гору. Мы плетёмся за ней, Игорёк шипит на Орлову, что всегда у неё всё наперекосяк, что надо заранее всё выяснять внимательно, просчитывать до мелочей, что с ней лучше не связываться, и вообще у него что-то в зубе застряло и не выковыривается, катастрофа, горюшко, кругом враги…
Я уже готова придушить Игорька, просто напрыгнуть сейчас со спины и каким-то образом укокошить, а тушку сбросить в речку. Мне даже хочется выступить в роли этакого воина-освободителя для многих несчастных лохушек, на чьи увядающие шеи ещё непременно уютно усядется этот плечистый кровосос, но не хочется огорчать городок, нет, труп Игорька в речке — с моей стороны это было бы непорядочно.
Разбредаемся кто куда. Здесь есть музей — большая изба с домоткаными половиками, полная старых утюгов и самоваров, ступок, бусин, берестяных коробов, осколков знаменитой дырчато-пупырчатой керамики, а во дворе под навесом стоят первый трактор и настоящая карета.
Я разглядываю старые и нынешние карты — эту землю кроили и перекраивали, войны, распри, междоусобицы, нашествия иноплеменных, укрупнения и разукрупнения, объединения и разъединения административных единиц… Странно, что земля выстояла и здесь всё ещё говорят по-русски, пекут дивные пирожки, таскают на шахматные соревнования кошек и вяжут шерстяные носки в весёлую полоску.
— Послушайте, а что мы теряем? — спрашивает Алёша за обедом на лавочке, запивая ряженкой пирожок. — Давайте уже сгоняем на этот Погост, когда ещё в этой глуши окажемся? Всё равно обратный вертолёт только вечером. Поплыли уже, а? Валентина Вадимовна, вы себя хорошо чувствуете?
Мы на Погосте.
На площади, напротив входа в монастырь, прямо напротив старых, покривившихся ворот с новодельной мозаикой, — магазин для женщин «Три Б». Блузки, брюки, бриджи.
Действительно, в монастыре и вокруг него много народу. Игорёк и Алёша уходят, мы с Наташей и Орловой ищем, у кого бы спросить про ясновидящего, Никола усаживает Валентину Вадимовну в тенёк.
Мы несколько раз спрашиваем, где найти Ивана Даниловича, наконец мужик в панамке, с длинным, свёрнутым набок носом, говорит, сплюнув:
— Приболел Имран Дамирыч.
Нет, Иван Данилович, а не Имран Дамирович.
— Ну. Это те, кто выговорить не может, Иванданилычем зовут. Он сам разрешил. А так — Имран. Говорю, он. На скорой вчера увезли. Заболел, ага. Много сахару поел. И всё в жидком виде. Золотой мужик, умнющий, всё чует, любого насквозь видит. К нему со всей области за советом едут. Бухает только… А как не бухать? За науку переживает, за космос наш советский… Раньше-то космонавты в почёте были, а теперь… Тут кто хошь забухает по-чёрному… На земле-то несладко, а в космосе поди поболтайся на благо Родины, всю психику надорвёшь. Вот и бухает, значит…
(Гундосит забулдыга в панамке, не желая от нас отставать, рассчитывая, наверное, на какой-то московский гостинчик вроде полташа на пивко.)
Я даю ему горсть жёлтых гривенников, и он растворяется в тёплом травяном воздухе.
Это какой-то подсадной абориген. Такого быть не может. Во-первых, отсюда нельзя увезти на скорой, если она, конечно, не катер… Во-вторых, этого всего вообще не может быть… А в-третьих…
Я смотрю на Орлову и вспоминаю… Она давно хочет открыть ивент-агентство или агентство по эксклюзивному туризму. Так вот что это такое, наша поездка, — прогон, репетиция эксклюзивного туризма, первый опыт на этом хлопотном, но, говорят, доходном поприще…
Послушай, Ася…
(очень тихо говорю я)
Вот это всё, наша команда, экипаж, экспедиция –
лечёный алкаш,
неведомый никому, кроме мамы, актёр,
альфонс на «пересменке»,
заслуженный абортник с дочерью — старой девой,
а уж про нас с тобой и говорить нечего,
— мы все, едущие в глушь, в заброшенный монастырь,
где на ролях ясновидящего сидит спившийся космонавт –
это же какой-то голимый, отпетый, отъявленный артхаус,
снятый на мобильный телефон, но с Машей Голубкиной в главной роли.
Ася, ты это сама придумала или помогал кто?
В ответ глаза её наполняются слезами. У неё есть какой-то механизм для экстренного наполнения глаз слезами, невидимая миру кнопка для моментально предъявляемых миру слёз. Раз и готово.
Это совпадение… Я ничего не знала… Как ты можешь… Надо верить людям…
— Дорогая моя, — прокуренным голосом решительно вмешивается доктор. Она всё слышит морщинистыми ушами и всё видит выцветшими глазами, которыми сейчас сердито глядит на меня. — В жизни случаются такие превращения, такие совпадения и сюжетные повороты, что никакому драмоделу эту жизнь никогда не перещеголять. Уж поверьте мне. Потому что это жизнь, а не пьеса про сыр.
Куснуть норовит, бедная… Пьесу вспомнила про русский камамбер.
— Верю, Валентина Вадимовна, — мирно говорю я.
Всех жалко, хоть плачь… Но моя слёзная кнопка уже давно не работает или вообще потерялась…
Возвращаются Игорёк и Алёша, довольные и повеселевшие — должно быть, Алёша пописал, а Игорёк «пожевал».
— Зато тут есть родник типа святой источник, — наперебой гомонят они. — Пошли уже, что ли, туда?
Орлова радостно соглашается — Николе полезно попить водички, соглашается уже так заботливо, по-хозяйски, по-семейному, просто любо-дорого смотреть.
Тропинка в высокой траве ведёт к земляным ступенькам вниз, в овражек. Мужчины ойкают и щебечут, боятся змей, но мы идём вперёд.
Мы нуждаемся в чуде, мы проделали такой путь, и будьте любезны, дайте нам теперь наше чудо, нам положено.
Дайте нам чудо!
Дайте нам чудо!
Дайте нам чудо, мы попьём водички, исцелимся, очистимся и будем дальше ждать серьёзных ролей и больших любовей и изо всех сил не догадываться, что наша долгая мимолётная жизнь прошла…
Перед началом земляной лесенки табличка: «Без провожатого просим на источник не ходить», а поодаль прогуливается рослая, широкая старуха в тёмном, с седым пучком. Мы окликаем её, и она оборачивается…
Плотные седые волосы собраны в пучок, крупная фигура в подряснике, строгие глаза за очками… Мы встречаемся взглядами. Первый раз вижу у человека седые ресницы. У собак видела, а у людей — никогда.
— Добро пожаловать, — говорит человек, складывая ладони и чуть кланяясь. У него изумительные пальцы, руки невероятно красивые — он боролся за независимость своего народа, пускал под откос поезда, взрывал дома, добивал раненых — вот этими прекрасными руками.
Я хочу спросить его, скоро ли коммунизм и как дела с национально-освободительным движением, но никакой гонец из прошлой жизни ему не страшен, он смотрит на меня строго-приветливо, как и подобает смотреть на бестолковых паломников, и с некоторым акцентом говорит:
— Братья и сестры, сохраняем благоговейное молчание, осторожно спускаемся за мной, и я покажу вам ключ.
Глушь
Владыка
— Отлично! — сказал батюшка, выслушав мою исповедь.
Перед этим он долго молчал, и я даже испугалась, что сильно огорчила его. У нас один тоже пошёл исповедоваться, такого наговорил — у батюшки сердечный приступ случился. Правда, тот уже старенький и в Москве, а этот молодой, нашего возраста, и живёт круглый год на свежем воздухе, одним парным молоком и питается, молоком и своей картошкой, цвет лица — как из рекламы.
— Отлично, — сказал батюшка и торопливо прочёл надо мной разрешительную молитву. Батюшка спешил, потому что на завтра была объявлена архиерейская служба — в деревенский храм пожалует сам Владыка, и вот уже третий день храм мыли, начищали, надраивали, и старшие дети занимались «промышленным альпинизмом» — мыли высокие окна.
Батюшка волновался, что будет мало народу.
Кинем эсэмэски, созовём народ, предложили мы. Ещё успеют, подтянутся. Если кто-то интересуется такими мероприятиями… Мало ли…
— Да не надо. Пусть будет как на самом деле есть. Пусть видят, что мы в затруднительном положении. Приход деревенский, далёкий, бедный…
Действительно далеко.
