Дмитрий Мережковский - Павел Первый
Платон Зубов. Какое там!
Талызин. Гофманских капель бы приняли.
Платон Зубов. Ну их, капли! Домой бы в постель, да припарки… А я тут с вами возись, черт бы побрал этот заговор! Попадем в лапы Аракчееву, тем дело и кончится.
Розен (продолжая читать). По тринадцатому пункту Конституции Российской…
Талызин. Всех-то пунктов сколько?
Розен. Сто девяносто девять.
Талызин. Батюшки! Этак, пожалуй, и к утру не кончите.
Розен (продолжая читать). По тринадцатому пункту Конституции Российской собирается Парламент…
Скарятин. Это что за штука?
Татаринов. Парламент – штука немецкая…
Филатов. Немец обезьяну выдумал!
Скарятин. А знаете, господа, у княгини Голицыной три обезьянки: когда один самец да самочка амурятся, то другой смотрит на них, и представьте себе, тоже…
Говорит на ухо.
Титов. Удивительно!
Трое – у закусочного стола.
Первый. Последняя цена – полтораста.
Второй. Хочешь сто?
Первый. Что вы, сударь, Бога побойтесь! Хотя и крепостная, а все равно, что барышня. Шестнадцать лет, настоящий розанчик. Стирать и шить умеет.
Второй. Сто двадцать – и больше ни копейки.
Первый. Ну, черт с вами, – по рукам. Уж очень деньги нужны: в пух проигрался.
Третий. Так-то вот и у нас в полку штабс-капитан Раздиришин все, бывало, малолетних девок покупал и столько он их перепортил, страсть!
Трое – у печки.
Первый. Все люди из рук природы выходят совершенно равными, как сказал господин Мабли.[35]
Второй. В природе, сударь, нет равенства: и на дереве лист к листу не приходится.
Третий. Равенство есть чудовище, которое хочет быть королем.
Первый. Неужели вы, господа, не разумеете, что политическая вольность нации…
Второй. Вольность? Что такое вольность? Обманчивый есть шум и дым пустой.
Мансуров. Все прах, все тлен, все тень: умрем, и ничего не останется!
Третий. Vous avez le vin triste, monsieur![36]
Шеншин. Ах ты, птенец, птенец! И как тебя сюда затащили?
Гарданов. Из трактира Демута, дяденька, за компанию. Пили там – все такие славные ребята. «Поедем, говорят, Вася, к Талызину». Вот я и поехал.
Шеншин. Ну, куда же тебе в этакое дело, мальчик ты маленький?
Гарданов. Какой же я маленький, помилуйте, мне скоро двадцать лет. Вчера предложение сделал – стишок сочинил, хотите, скажу? Только на ушко, чтоб никто не слышал.
Зачем в безумии стараться
Восток с полуднем съединить?
Чтоб вечно в радости смеяться,
Довольно Машеньку любить.
Ефимович. По исчислению господина Юнга Штиллинга,[37] кончина мира произойдет через тридцать пять лет.
Татаринов. Ого! Да вы, сударь, фармазон, что ли?
Ефимович. Мы – священники, перст Горусов[38] на устах держащие и книги таинств хранящие.
Татаринов (тихо). Просто – мошенники: в мутной воде рыбу ловят.
Ефимович. Наша наука в эдеме еще открылась.
Титов. Удивительно!
Ефимович. А известно ли вам, государи мои, что по системе Канта…
Скарятин. Это еще что за Кант?
Ефимович. Немецкий филозóф.
Филатов. Немец обезьяну выдумал!
Скарятин. А я вам говорю, братцы, у княгини Голицыной три обезьянки: когда самец и самочка…
Клокачев. Как же, знаю, знаю господина Канта – в Кенигсберге видел: старичок беленький да нежненький, точно пуховочка – все по одной аллее ходит взад и вперед, как маятник – говорит скоро и невразумительно.
Ефимович. Ну, так вот, государи мои, по системе Кантовой – Божество неприступно есть для человеческого разума…
Татаринов. А слышали, господа, намедни, в Гостином дворе, подпоручик Фомкин доказал публично, как дважды два четыре, что никакого Бога нет?
Титов. Удивительно!
Талызин. Господа, господа, нам нужно о деле, а мы черт не знает о чем!
Мансуров. Какие дела! Умрем – и ничего не останется: все прах, все тлен, все тень.
Долгорукий (поет).
Ах ты, сукин сын, Камаринский мужик,
Ты за что, про что калачницу убил?
Скарятин. А я тебе говорю, есть Бог!
Татаринов. А я тебе говорю, нет Бога!
Волконский. Петенька, Петенька, пропляши казачка, миленький!
Долгорукий. Отстань, черт!
Голоса. Слушайте! Слушайте!
Талызин (читает). Отречение от престола императора Павла I. «Мы, Павел I-й, милостью Божьей, император и самодержец Всероссийский, и прочее, и прочее, беспристрастно и непринужденно объявляем, что от правления государства Российского навек отрицаемся, в чем клятву нашу пред Богом и всецелым светом приносим. Вручаем же престол сыну и законному наследнику нашему, Александру Павловичу».
Розен. А где же конституция?
Талызин. Александр – наша конституция!
Голоса. Виват Александр!
Талызин. Мы, господа, на совесть. Извольте и то рассудить, что государь самодержавный не имеет права законно власть свою ограничить, понеже Россия вручила предкам его самодержавие нераздельное…
Бибиков. Помилуйте, господа, из-за чего же мы стараемся? Из-за круглых шляп да фраков, что ли?
Голоса. Круглые шляпы да фраки, виват! Виват свобода!
Клокачев. Не угодно ли будет, государи мои, выслушать прожект о соединении областей Российской империи по образцу Северо-Американской республики?
Платон Зубов. А вот, погодите, задаст вам ужо Аракчеев республику!
Шум, крики.
Одни. Виват самодержавие!
Другие. Виват конституция!
Тучков. А мне что-то, ребятушки, боязно – уж не черт ли нас попутал?..
Талызин. Господа, господа! Дайте же слово сказать…
Голоса. Слушайте! Слушайте!
Талызин. Российская империя столь велика…
Первый. Велика Федора да дура.
Второй. Ничего в России нет: по внешности есть все, а на деле – нет ничего.
Третий. Россия – метеор: блеснул и пропал.
Мансуров. Умрем – и ничего не останется: все прах, все тлен, все тень.
Голоса. Слушайте! Слушайте!
Талызин. Российская империя столь велика и обширна, что, кроме государя самодержавного, всякое иное правление неудобовозможно и пагубно…
Голоса. Верно! Верно! К черту конституцию! Это все немцы придумали, враги отечества, фармазоны проклятые!
Талызин. Ибо что, господа, зрим в Европе? Просвещеннейший из всех народов сбросил с себя златые цепи порядка гражданского, опрокинул алтари и троны и, как поток, надутый всеми мерзостями злочестия и разврата, выступил из берегов своих, угрожая затопить Европу…
Татаринов. Европа вскоре погрузится в варварство…
Талызин. Одна Россия, как некий колосс непоколебимый, стоит, и основание оного колосса – вера православная, власть самодержавная.
Голоса. Виват самодержавие! Виват Россия!
Скарятин. Россия спасет Европу!
Титов. Удивительно!
Мордвинов. Граждане российские…
Волконский. Петенька, Петенька, попляши казачка!
Долгорукий. Отстань, черт!
Голоса. Слушайте! Слушайте!
Мордвинов. Граждане российские! Может ли быть вольность политическая там, где нет простой человеческой вольности и где миллионы рабов томятся под властью помещиков? Звери алчные, пиявицы ненасытные, что мы оставляем крестьянству? То, чего отнять не можем, – воздух.[39] Обратим же взоры наши на человечество и устыдимся, граждане! Низлагая тирана, да не будем сами тиранами – освободим рабов…
Татаринов. А Емельку Пугачева забыли?
Скарятин. Освободи их, отродие хамов, так они нам горло перервут.
Мордвинов. Граждане российские…
Один. Слушайте! Слушайте!
Другие. Довольно!
Мордвинов. Блюдитесь же, граждане! День мщения грядет – восстанут рабы и цепями своими разобьют нам головы и кровью нашею нивы свои обагрят. Плаха и петля, меч и огонь – вот что нас ждет. Будет, будет сие!.. Взор мой проницает завесу времен… Я зрю сквозь целое столетие… я зрю…
Голоса. Молчите! Молчите! Довольно!
Татаринов. Вы оскорбляете, сударь, честь дворянства российского! Мы не позволим…
Талызин. Господа, мы все не о том – нам нужно о деле, а мы черт знает о чем!
Голоса. В чем же дело, говорите!
