Ромен Роллан - Робеспьер
Элеонора. Ты ошибаешься, Максимилиан понимает все. А твоим безумствам он сочувствует и любит их, как и я их люблю. Мы хорошо знаем, что для чистых сердцем все чисто...
Элизабета. Вы так добры. Он всегда был так добр ко мне!.. И все же... Я очень люблю его, но как-то теряюсь в его присутствии. Я преклоняюсь перед тобой, что ты его невеста... И перед нею тоже... (Указывая на Анриетту.) Восхищаюсь ее выбором.
Анриетта (умоляюще). Элизабета, не надо!
Элизабета. Как я рада, что мне достался мой Леба! Может быть, он не такой герой, как ваши избранники, но так я даже счастливее. Он больше мне подходит. Я не робею перед ним, мне с ним легко. Нет, нет, я бы не променяла своего милого на ваших...
Элеонора. Да никто их тебе и не предлагает, дерзкая девчонка! Мы их не уступим, правда, Анриетта?
Анриетта. Увы, мне некого уступать.
Элеонора. Ну, скажи, чем ты расстроена? Небольшая размолвка? Полно, просто облачко набежало, от этого не тускнеет небо влюбленных.
Элизабета. Он ревнив? Или ты его ревнуешь?
Анриетта. Нет, дело гораздо серьезнее.
Элизабета. Что же может быть серьезнее на свете?
Элеонора. Ну, скажи, дорогая. Доверься своим сестрам!
Анриетта. Я оскорбила Сен-Жюста. Я знаю, какой он вспыльчивый, и не упрекаю его; я еще больше люблю его за это: мне нравится гордость и горячность его нрава. Но я имела дерзость спорить с ним о политике и осуждать его.
Элеонора. О, как ты осмелилась? Нам не следует вмешиваться в государственные дела, бремя которых несут наши избранники. Можно высказать свое мнение только тогда, когда они сами тебя об этом спросят. Даже мой отец с Робеспьером, уважая независимость друг друга, избегают взаимных расспросов, — один о делах трибунала, другой о делах Комитета. Я никогда не позволю себе первая заговорить с Максимилианом о его политической деятельности.
Элизабета. А мы с Филиппом не занимаемся политикой, у нас есть занятия поинтереснее.
Анриетта. Нет, я принимаю все это слишком близко к сердцу. И не мыслю, как можно отстраняться от самого главного в жизни любимого человека. Дело идет не о государственных тайнах... да если и так, его тайны стали бы моими, я имею на то право. Но как могу я закрывать глаза на все несчастья и жестокости, которые происходят каждый день по вине моего друга, да и ваших возлюбленных?
Элизабета. Какие жестокости?
Анриетта. Разве ты не знаешь о безжалостных приговорах, которые выносятся последние месяцы, день за днем, день за днем?..
Элизабета (упрямо). Нет, не знаю...
Анриетта. Нам сулили, что после казни короля, предателей жирондистов, после Эбера, Дантона и Демулена меч правосудия будет вложен в ножны, воздух Франции станет чистым и мирным. И что же? С каждым днем льется все больше крови, все тяжелее становится бремя, все больше жертв, даже женщин и детей... Они проходят у вас под окнами, они тянутся нескончаемой чередой.
Элизабета. Под нашими окнами?
Анриетта. Ты же видишь, как мимо вас по улице проезжают телеги с осужденными.
Элизабета. Нет, нет, ничего не вижу, ничего не видела.
Элеонора. Наш добрый отец, благодарение богу, никогда не разрешал нам смотреть на этих несчастных. Когда их везут мимо, ставни всегда затворены наглухо.
Анриетта. Но ведь сердце ваше не глухо. Вы не можете не знать, куда везут телеги свой страшный груз, вам должно быть известно, что руки наших близких причастны к этому.
Элизабета (упрямо). Ничего не знаю, ничего не хочу знать.
Анриетта (Элеоноре). Твой Робеспьер и мой Сен-Жюст издают законы, направленные против этих несчастных. Твой Леба и Комитет безопасности заключают их в тюрьму. Ваш отец в Революционном трибунале приговаривает их к смерти.
Элизабета (затыкает уши). Это неправда!
Элеонора. Все они исполняют свой тяжкий долг с болью в сердце, Анриетта, ты же знаешь. Я часто вижу, как жестоко страдает Максимилиан, хотя он и молчит, чтобы не огорчать меня. Никогда я не позволю себе, как ты, неосторожная, усугубить его муки, омрачить своими тревогами чело возлюбленного.
Анриетта. Неужели призыв к милосердию может огорчить его?
Элеонора. Требуется немало сил, чтобы нести бремя вершителей правосудия. Это необходимо для спасения Республики. Неужто нам ослаблять их волю?
Анриетта. Да разве я хочу видеть их слабыми? Но я не хочу, чтобы мой Сен-Жюст был менее справедливым. Пусть будет более справедливым, более достойным своего славного имени, более человечным.
Элеонора. Неужели ты думаешь, что этих людей надо учить любви к человечеству, к обездоленному человечеству? Ведь они трудятся ради его освобождения, ради его славного будущего! Ему они посвятили ныне свое счастье, а может, и самую жизнь!.. Полно, наш долг утешить их своей нежной заботой, успокоить, укрепить их веру, — вот чего они втайне молят у нас. Я читаю в их сердцах печаль, порою даже сомнения... хотя эти гордые люди стараются казаться непреклонными и скрыть от нас свою бесконечную усталость...
Анриетта. Ты думаешь? Правда? Даже мой Сен-Жюст? Он так суров!
Элеонора. Он только кажется суровым, как многие молодые люди. Это броня. Разве ты не видишь, какая скорбь в его глазах?
Анриетта (с волненьем). Да, вижу. Как могла я не задуматься над этим? Я была сурова с ним, я не понимала его, как должно...
Элизабета. А мой Филипп ничего от меня не скрывает. Он говорит мне все, я говорю ему все и знаю, как он добр и благороден. Зачем я стану мучить его?
Анриетта (горестно). А я мучаю, я часто мучила моего друга. Зато теперь я жестоко наказана. Он ушел от меня.
Элеонора. Он вернется!
Анриетта. Нет, он не из тех, кто прощает. Я-то знаю его. Ведь я не поверила в него, не пошла за ним слепо и покорно, а он не допускает колебаний в той, кого избрал своей подругой. И как бы я ни любила, как бы ни страдала от его отчуждения, я даже и теперь неспособна стать такой, как он требует.
Элеонора. Оба вы упрямы и своенравны, как дети. Но я уверена, вы полюбите друг друга еще горячее. Ссорьтесь, упрямьтесь, безрассудные. Настанет день, когда вы будете целовать ушибы, нанесенные друг другу.
Входят Робеспьер и Леба. Элизабета радостно вскрикивает от неожиданности и бросается в объятия мужа.
Робеспьер (с улыбкой обращаясь к Элизабете). Вот я вам привел его, маленькая сирена. Лишь только он заслышит ваше пение, он уже ни на что не годен. Возвращаю его вам... Нет, уступаю на время.
Элизабета (вырываясь из объятий Леба, с возмущением). На время?.. Уступить на время мою собственность? Ах, грабители!
Элеонора (строго). Какое неуважение!
Элизабета. Пускай уважают мои права!
Робеспьер (улыбаясь). «Моя собака, моя!» — кричат наши бедные дети...
Элизабета. Ну, разумеется! Это моя собака — никому не отдам!
Анриетта. Балованный ребенок!
Робеспьер. Такая уж она от природы. Такой мы ее и любим.
Анриетта. Это верно. Она счастливица, и она права. Виноваты только неудачники.
Робеспьер (сердечно). Дружок мой, не сомневайтесь — и вам улыбнется счастье.
Анриетта. Разве вы знаете?
Робеспьер. Я знаю, что у него, как и у вас, благородная душа. И верю в вас обоих.
Анриетта (с горячностью). Спасибо! (Порывисто наклоняется и целует руки Робеспьера, прежде чем тот успевает их отдернуть).
Робеспьер (повернувшись к Элеоноре, обменивается с ней понимающей, ласковой улыбкой и берет ее за руки). Побудем вместе хоть несколько минут, насладимся этим чудесным весенним вечером. О блаженный уголок! Каждый раз, когда я вхожу сюда, я словно попадаю в мирную тишину леса. Огромный монастырский сад, старые деревья, щебетанье птиц... Все остальное кажется дурным сном: город, жестокие схватки, бои на площади... Небо даровало вам счастье провести здесь детство, Элеонора и Элизабета.
Элеонора. Да, мы с детских лет любовались этой мирной картиной. Мы жили словно за сто верст от Парижа.
Элизабета. А я даже забывала, что Париж существует. Сколько мы тут мечтали!
Леба. И болтали!
Элеонора. О, ей не нужно было собеседника... Элизабета болтала сама с собой. Мне оставалось только слушать... а я не слушала. Она одна щебетала, как птичка в клетке. Ворковала целые дни.
Леба. Мне это знакомо!
Элизабета (обиженно). И ты недоволен?
