Александра Бруштейн - Голубое и розовое
НЯНЬКА. Был. Никого нету, и дом на запоре.
МАРУСЯ. А газету, Грищук, вы принесли?
НЯНЬКА. Газетов, барышня, седни никаких нету.
ЖЕНЯ. Почему?
НЯНЬКА. Не написали. И ничего нету: извозчики не ездиют, конка не ходит… Люди тоже — как суслики в норе, по домам сидят. Вся жизнь под раскат пошла!
ЖЕНЯ. Ну, а почему это? Почему?
НЯНЬКА. Да не знаю я, Ерошенька, неграмотный! Где мне понять!
ЖЕНЯ. Так ты бы ходил, между людьми толкался бы, слушал… Экий ты, Нянька, бестолковый!
НЯНЬКА. Это тоже не набалмошь делать надо, а с оглядкой… Сунешься, милая, куды не туды, так тебя сразу — цоп! — и в полицию!
МАРУСЯ. А почему тогда в людей стреляли? Знает это кто-нибудь?
НЯНЬКА. Знают, барышня. Это генерал-губернатор так приказал: «Стреляйте в тех голодных, чтоб другой раз не полезли».
ЖЕНЯ. Я бы этого генерал-губернатора самого бы пристрелила!
НЯНЬКА. Пристрелишь генерал-губернатора — десять новых понаедет.
ЗИНА. А тех, которых тогда… их совсем убили — насмерть?
НЯНЬКА. Насмерть. Седни хоронить понесут. Это такое будет!.. Весь город, слышно, за гробами пойдет!
ЖЕНЯ. Весь город пойдет! (Горько.) Только мы — нет!
НЯНЬКА. А мы в окна увидим: Их как раз мимо нас хоронить понесут.
ЖЕНЯ. В эти-то стекла? (Погрозилась кулаком на окно.)
НЯНЬКА. Ох, я и забыл… Листки на улицах раздают. Куды ж он у меня тут подевался?.. (Шарит в карманах.) Мальчишка на углу раздавал. Людей набежало, что кур на просо! Только я за листком сунулся, а уж городовой издаля бежит. Тут все — порх! — и улетели… И мальчишка с ними! Так я без листка и остался. А там, люди говорили, вся правда написана, как есть.
ЖЕНЯ. А ты листка не получил?
НЯНЬКА. Получил, да уж на другой улице. Мужчина раздавал. Вот он, листок! (Подает Жене розовую бумажку.)
МОПСЯ (неслышно подкравшись, перехватила бумажку). Это у вас что такое?
ЖЕНЯ. Отдайте! Отдайте! (Хочет вырвать у Мопси листок, он отлетает в сторону.)
Маруся на ходу перехватывает листок и запихивает его в рот.
МОПСЯ (схватила Марусю за плечи и трясет). Горбацевич! Сию минуту выплюньте!
Маруся в судорожном усилии, проглотить бумажку закашлялась, смятый розовый комок вылетел у нее изо рта.
(С торжеством подхватила бумажку и разворачивает.) Сейчас! Сейчас! Увидим, чем вы занимаетесь! (Читает.) «Радость для всех! Спешите! Магазин «Залкинд и Сын» извещает уважаемых господ покупателей, что им получены в большом выборе галстуки, перчатки и прочая галантерея». Это что же за бумажка?
ЖЕНЯ. Розовая… Мне нужно. Я с Горбацевич в розовое играю. (Прячет измятую розовую бумажку.)
МОПСЯ. Стыдно, Шаврова! Вы сегодня на исповедь идете, а чем занимаетесь! Можете итти.
Девочки поспешно уходят.
Что же вы стоите, Грищук? Вам начальница приказала прибрать в зале.
НЯНЬКА (ворча, берется за уборку). За швейцара! За истопника! А теперь еще и за горничную!
МОПСЯ (обращается к Кате, которая перед тем вошла и видела сцену с розовой бумажкой). Нечисто что-то с этой розовой бумажкой, правда?
КАТЯ (горячо). Нечисто, Софья Васильевна, нечисто! Шаврова вам неправду сказала: она ни в голубое, ни в розовое больше не играет.
МОПСЯ. Ну, а про журнал и про Шапиро вы что-нибудь узнали, Аверкиева?
КАТЯ. Софья Васильевна, они мне ничего не хотят говорить. (С обидой.) Дразнятся, насмехаются! (Плачет.)
МОПСЯ. Бедная девочка!.. (Проводит по Катиным волосам сухой рукой, непривычной к ласковым движениям.) Я, Аверкиева, когда училась, тоже была, как вы, сирота… И теперь у меня никого нет.
КАТЯ (прильнула к Мопсиной руке, как больная собачонка). Софья Васильевна!
МОПСЯ. Смотрите, Аверкиева, я вам доверяю. И начальница вам доверяет! Вы ведь тоже хотите потом быть воспитательницей. Вот приучайтесь, помогайте нам!
КАТЯ. Я, Софья Васильевна, буду стараться. Я так буду стараться, вот увидите!
СИВКА (входит вместе с Вороной, очень взволнованная). Софья Васильевна, мне сейчас дали знать… Опять неприятность!
МОПСЯ (знаком удаляет Катю). В чем дело, Елизавета Александровна?
СИВКА. Да вот сегодня, оказывается, похороны этих… Ну вот, что третьего дня с флагом шли… Понимаете? Это опять все сначала! Опять: одни идут, другие скачут, одни поют, другие стреляют… А дети волнуются!
МОПСЯ. Дети так взбудоражены, никакого сладу нет! Как бы нам не пришлось их казаками усмирять…
СИВКА (испуганно отмахивается от нее). Ну вы, Софья Васильевна… вы всегда что-нибудь страшное придумаете! Вы просто писательница какая-то!
МОПСЯ. Когда же я выдумывала, Елизавета Александровна?
ВОРОНА. А оставлять детей на всю ночь под портретом — это не вы придумали? Хорошо еще (показывает глазами на Няньку), что этот мужик тогда смолчал.
СИВКА. Вместо всех этих выдумок лучше бы делали так, как нас попечитель учил! Он велел нам все знать: все их мысли, письма, дневники. А что вы знаете? Ровно ничего!
МОПСЯ. Сегодня, Елизавета Александровна, батюшка исповедует. Я нарочно назначила на исповедь самых отчаянных: Шаврову, Горбацевич…
СИВКА. Вот это хорошо! Жозефина Игнатьевна, распорядитесь, пожалуйста, чтоб и по другим классам так же назначили.
МОПСЯ. А когда эти похороны, Елизавета Александровна?
СИВКА. Я вам говорю: сегодня. И опять мимо наших окон!
МОПСЯ. А в котором часу?
СИВКА. Ах, боже мой, да откуда же я знаю? Это не бал, меня не приглашали… Наверное, скоро.
КАТЯ (вбегает, сияющая). Вот, Софья Васильевна! (С торжеством подает ей.) Это я у Звягиной в шкапчике нашла.
МОПСЯ (читает). «Журнал «Незабудки». Номер второй»… Опять одна только обложка! А где же остальное?
КАТЯ. Они говорят — никакого журнала у них нету. Только это неправда! Они все время шепчутся.
СИВКА. Ну, вот видите! Я же говорила… Еще и журнал опять!
КАТЯ. Я узнаю. Я непременно узнаю! (Убегает.)
СИВКА. Что делать? И еще похороны эти… Уроков нет. Чем бы их занять на время похорон?
ВОРОНА. Знаете, что я предложу? Надо закрасить окна до самого верху!
СИВКА. Жозефина Игнатьевна! Это просто гениально! (Обращается к Няньке.) Грищук, когда кончите здесь уборку, сейчас же замажьте окна мелом до самого верху.
НЯНЬКА (ворчит). Вот, вот — теперь еще и маляр нашелся! (Продолжает уборку.)
СИВКА. А батюшку вы предупредили, Софья Васильевна?
МОПСЯ. Да, да, обо всем…
СИВКА (уходя вместе с Мопсей и Вороной). Батюшка — это уж последняя надежда!
После их ухода в зал входят девочки.
ЖЕНЯ (укоризненно Няньке). Хорош, Нянька!
НЯНЬКА (сконфуженно). Верно, Ерошенька, нехорош. С листком с этим чуть не попался. Чума ее знает, Мопсю эту: откуда она берется? Подползет — и прыг, как жаба в омут.
ЖЕНЯ. Да я не про то! Столько времени по городу ходил, а что принес? Про галстуки да про перчатки!
НЯНЬКА. А ведь и хорошо, что про перчатки! Ну, кабы я правильный листок принес, а Мопся бы его сцапала? Расчесали б нам с тобой кудри!
ЖЕНЯ. Нянька… А там, в правильном листке, все было написано?
НЯНЬКА. Люди говорили: все, как есть, вся правда!
ЖЕНЯ (с тоской). Вот бы достать! Нянечка, а?
НЯНЬКА. Да я бы сам, понимаешь, за правду не двугривенный дал, а больше! А то поют, а я подтянуть не знаю! Убивают людей, а я не пойму: за дело или нет!
ЖЕНЯ. А папа — он бы знал?
НЯНЬКА. Папашечка? (Убежденно.) Он бы знал! Я так думаю, Ерошенька, он бы за тех голодных стоял.
ЖЕНЯ. Вот и я, понимаешь, так думаю.
МАРУСЯ (показывает на розовую полоску, торчащую из-за нагрудника Жениного фартука). Это у тебя что за бумажка?
ЖЕНЯ (махнув рукой). Да все та же. Про галстуки и перчатки. (Бросает бумажку.)
НЯНЬКА. Ты, Ерошенька, нынче в церкву пойдешь? Споведываться будешь?
ЖЕНЯ. Да…
НЯНЬКА. Папашечка Дмитрий Петрович богомолебствовать не любил. Попы, говорил, — обманщики. И дураки тоже. Волосья отрастили, пуза отрастили, а ум отрастить и позабыли! (Смеется.)
МАРУСЯ (подняв с полу брошенную Женей розовую бумажку, читает. Вдруг возбужденно шепчет). Женя! А ведь тут не только про галстуки… Ей-богу!
ЖЕНЯ. Что такое?
МАРУСЯ. Ну да, тут на обороте совсем другое напечатано. Хорошо, что Мопся не заметила. Смотри!
ЖЕНЯ (берет бумажку, читает). «Товарищи рабочие!..»
НЯНЬКА (обрадовался). Вот, вот, аккурат это самое люди в том правильном листке читали… Я слыхал!
