Кэрил Черчил - Антология современной британской драматургии
Это за нас за всех, сволочь.
Понимаешь? Ты меня понимаешь? У Эми рана. Она… она есть у каждого, у каждого своя рана. Банально, конечно, но это я, это то, что я говорю моим сценаристам… покажите мне рану… и… прошу тебя… Я расскажу тебе про ее рану, если ты — да? да? да?
Господи, какое счастье, что ты здесь.
В общем, Эми не трогает нож, она его не берет, он там, где лежал, и самолет приземляется, и смуглый парень прячет нож под рубаху, и он достает с багажной полки молельный коврик, и это такой… они больше никогда не встретятся, но… это мир страстей, кино — это мечта, это территория кино, поэтому, поэтому, поэтому…
Ночь, дождь, гроза в аэропорту, у твоих Джимми Чу сломался каблук, на стоянке только одно такси, и это его такси, и вдруг он говорит:
Пожалуйста — садитесь.
Страшно, но ведь заводит. Приключение началось. В машину с незнакомцем.
В страхе и возбуждении ты садишься, и на сиденье между вами молельный коврик, и на сиденье между вами нож, и ты, и ты:
В какую сторону вы едете?
Я не знаю. В какую сторону вы едете?
Я — я — я—
Поедем к вам?
К тебе? К тебе? Ты повезешь его к себе?
Твой крупный план. Крупный план ножа. Крупный план молельного коврика. Его крупный — здесь нужно, нужно такое правильное освещение — да? Свет какой-то такой — в общем, тебе вдруг кажется, что он красивый.
А ты, а ты, а ты — это надо сыграть, она нестерпимо сексуальна. И ты, я просто уверен…
Ты нестерпимо сексуальна, он красив, и наплевать на молельный коврик с ножом, и ты говоришь таксисту:
В Доклендс, пожалуйста.
А он говорит:
Конечно, дорогуша, сейчас сделаем Доклендс.
И вы выходите на Трафальгарской площади.
Ты живешь в здании скотобойни, старая переделанная скотобойня, у тебя неимоверно стильная квартира типа студия, как приятно быть дома, как странно, как тревожно впускать в свой мир этого смуглого парня, но ты открываешь дверь, и ты впускаешь его, и он кладет на пол свой нож и молельный коврик, и ты предлагаешь ему вина, а он не пьет, а ты очень даже —
И ты нервничаешь, и ты выпила больше полбутылки, время от времени тебе на глаза попадается нож и молельный коврик, и вот ты уже выпила всю бутылку и ты…
Меня зовут Эми. Я открываю кол-центры, я везде открываю кол-центры, я время летаю, летаю, летаю, кругами, наша планета такая маленькая.
Мужчина, высокий смуглый мужчина у тебя в квартире.
Твоя сексуальность настолько… она так пронзительна, так пронзительна… она распаляет, и ты — ты сама себе удивляешься — но ты его хочешь, ты хочешь его, ты хочешь этого смуглого парня, и ты прижимаешься к нему.
Мохаммед.
Но ему страшно. Он девственник, он ничего не знает о мире пронзительной сексуальности, и ему страшно.
Эми, я боюсь.
Мохаммед, не бойся. Не надо… Ш-ш-ш-ш-ш. Ш-ш-ш-ш-ш.
И ты ведешь его к кровати, и — как это красиво — у тебя будет дублерша, Беата, твоя дублерша — и ты ведешь его к кровати, и ты раздеваешь его, его тело выскальзывает из одежды, и, наконец, ты можешь, ты можешь, ты можешь… утолить свою нестерпимую сексуальность.
Сначала он медленный, неуверенный, неловкий, но вот вы начинаете двигаться в такт, тела и души, и вы находите музыку вашей… и ты кончаешь, кончаешь, кончаешь, кончаешь, кончаешь, и это лучший оргазм твоей жизни.
Как это странно, ты — Эми — ты, у которой такая рана, вдруг вдруг вдруг сливаешься воедино с этим смуглым парнем. Мы должны… мы должны прочесть это на твоем лице. Сыграешь? Можешь…? Конечно. — Я обожаю твою работу. Обожаю. Я видел, как ты умеешь из ничего сделать конфетку. Ненависть. Любовь. Р-р-аз. Уже властность. Р-р-аз. Уже покорность. Ты это делала даже с говняным сценарием и с партнерами, которых и в сериал-то взять стыдно. Ты — чудо, история — чудо, надо только пробить.
Но потом — ночь идет — ночь идет, и, может быть, ты спала, но ты просыпаешься, ты просыпаешься — как будто тебя толкнули — ах — ты протягиваешь руку — ты протягиваешь руку — ты протягиваешь руку — ты — и как это уже неоднократно бывало — ты в постели одна.
Он —? Он ушел? Воспользовался тобой и ушел?
Глаза привыкают к темноте. Нет. Он не ушел. Он не… нож и молельный коврик лежат на полу, где он их оставил, значит, он не ушел, он просто, он…
И тут ты видишь его. Ты видишь его смуглое тело. Ты видишь смуглое тело, которое движется по твоей офигенно стильной квартире в стиле студия — которая когда-то была скотобойней, — и ты видишь его, и он ходит по квартире и разглядывает твои вещи, черные и белые, хромированные и матовые, плазменный телевизор и blue tooth, и твои тренажеры, и ты понимаешь, ты понимаешь, ты понимаешь, что он делает, и ты вскакиваешь, ты вскакиваешь голая — голое тело Беаты выпрыгивает из кровати — и слова просто вырываются, просто вырываются из тебя слова, и ты кричишь:
Хватит ко мне прицениваться. Блядь, хватит прицениваться. Да, моя жизнь ничего не стоит. Да, у меня полно дел, но это ничего не значит. Да, все эти вещи — просто хлам и барахло. Да, я никогда не верила в Бога. Да, я совершенно одна, и я впускаю в себя первого встречного, который проявит хоть чуточку.
Да да да да.
(Над этим куском у нас работает настоящий театральный драматург.)
А ты, а ты кто такой? Кому ты подчиняешься? Имаму? Диктатору? Аллаху? Да ты посмотри на меня, посмотри на меня. Что бы ты сделал со мной? Если бы мог? А? Паранджу бы надел? Забил бы камнями. Не можешь?
Он останавливается. Стоит как вкопанный, он стоит, и он слушает.
Да с какой стати ты ощущаешь свое превосходство? Я — свобода, я — прогресс, я — демократия — а ты — страх и тьма, и зло, и я ненавижу тебя.
Его сперма еще стекает у тебя по ноге. Это между нами, деталь такая. Мы это не будем снимать.
И тут ты, тут у тебя выступают слезы, да, слезы, и ты — да, твоя рана — тут ты, повинуясь какому-то импульсу, мгновенно хватаешь свой мобильный и включаешь давнишнее сообщение, голосовое сообщение из прошлого, полученное — тогда, когда в тебе возникла эта рана, когда вся эта боль начала болеть.
И ты — включаешь громкую связь и кладешь телефон на пол рядом с молельным ковриком и рядом с ножом, и ты кладешь телефон, и ты стоишь голая, и Мохаммед стоит голый — как Ева, как Ева — и вы слушаете.
О Господи о Господи о Господи о Господи о Господи (мы пробьем это).
О Господи, Эми, что-то случилось с башней. Они… вторая башня горит.
И — Эми, любимая, по-моему, нас они тоже достали. Любимая, по-моему, они врезались в нашу башню. Мы горим. Черт. Мы горим. Детка, мне придется прыгать — и я хочу, чтоб ты знала, я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя всем — а-а-а-а-а-а.
И сообщение кончается, и Эми падает, падает на пол и рыдает, ты сможешь, конечно, я знаю, ты сможешь…
Я получаю кучу сценариев. Это моя работа. Я получаю… у меня на столе сотни тысяч историй, и, они в основном, они, они, они…
Экскременты души.
Никто не понимает главного, не понимает правду… рану.
Но этот сценарий, эта история, я — я был тронут. Я был потрясен. — Когда я — я ее прочел, я бросился на пол в офисе и заплакал, понимаешь? Понимаешь ты?
И я хочу…
Есть силы более влиятельные, чем я. Есть Главная Класть. Зеленый свет включаю не я. Я был у Главного, и я сказал: Вот наконец, вот настоящий… я хочу сделать это кино, я плакал, как женщина, когда я читал сценарий, теперь я должен рассказать эту историю людям, и Главный сказал мне: найди большую звезду.
И я — и я — и я — вот честно, веришь — нет — я о тебе подумал. Ты — Эми. Ты мой первый, ты мой единственный выбор для Эми —
Потому что так же, как и она, ты… Я знаю, ты носишь в себе боль, я знаю… это видно, видно с экрана, в тебе столько боли, и я это вижу, все это видят, поэтому…
Я восхищаюсь тобой, ты меня волнуешь.
Поэтому давай… сделаем кино.
…сообщение кончилось. Послание из прошлого, послание из башен, и Эми падает на пол своей роскошной квартиры, и она рыдает, и она, она кричит:
Троя больше нет. Я никогда не увижу Троя. Трой погиб в башнях, и я Троя больше никогда не увижу.
И к тебе подходит Мохаммед, и он тебя обнимает.
Ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш.
И на какое-то мгновенье это утешает, утешает, но тут мы видим твоими глазами молельный коврик и нож, и ты говоришь:
Мохаммед, я должна знать. Я должна знать, Мохаммед.
